Но все эти преимущества были временными, пока вероятные противники — Англия, Франция, СССР — не развернули свои огромные военноэкономические потенциалы. Поэтому именно в 1939 году, когда вермахт стал сильнейшей армией в Европе, Гитлер спешил реализовать его преимущества в молниеносной войне против Польши, которая была слабее в военном отношении. Он считал «очень вероятным», что Англия и Франция не примут участия в войне, но полагал, что некоторый риск есть. «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы... За союзника никто умирать не будет». Что касается Советского Союза, то Гитлер был уверен, что СССР не выступит в одиночку в защиту враждебно к нему относящейся буржуазной Польши. «Россия, — говорил он на совещании генералов 14 августа, — ни в коей мере не расположена таскать каштаны из огня»1.
Уже после начала войны 3 сентября он писал Муссолини: «...Я не боялся английских угроз, дуче, потому что я больше не верю, что мир можно было сохранить дольше, чем на 6 месяцев или, скажем, год. В этих обстоятельствах я решил, что представившийся момент, несмотря ни на что, был самым подходящим... Польская армия будет разбита в кратчайшие сроки. Я сомневаюсь, что можно было бы добиться такого успеха через год или два. Англия и Франция продолжали бы вооружать своего союзника, и решающее техническое превосходство вермахта не было бы столь очевидным, как сейчас»1.
Следовательно, план нападения Германии на Польшу был разработан, утвержден и приведен в действие вне связи с советско-германским договором о ненападении. Война была для германского руководства делом решенным. Оно отказываться от своих планов не собиралось. Когда в ходе беседы с И. Риббентропом 11 августа 1939 года министр иностранных дел Италии Г. Чиано спросил его: «Что же вам нужно — Данциг или коридор?» — тот ответил: «Ни то ни другое. Нам нужна война»2.
О планах Гитлера в отношении Польши было хорошо известно и в столицах западных держав, и в Москве. Однако предугадать, как будут развиваться события, особенно в сопредельных с СССР государствах, в случае возникновения войны в Европе, было трудно.
Как свидетельствуют документы, тексты пакта о ненападении, секретного дополнительного протокола и записи бесед во время переговоров в Москве 23—24 августа 1939 года не определили конкретного характера будущих отношений СССР со странами Восточной Европы. В договоре о ненападении никаких конкретных упоминаний о каких-либо государствах вообще нет. Что касается секретного протокола, то в нем говорилось о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». О каких «интересах» шла речь: Германия еще весной 1939 года приняла решение о ненападении на Польшу, чем и были определены ее интересы. Но Советский Союз был жизненно заинтересован в том, чтобы германские войска остановились по возможности дальше от советских границ. Это и было отражено в протоколе: Германия получала гарантию невмешательства СССР в ее войну против Польши, а СССР получал гарантии в отношении Прибалтийских республик и ограничивал продвижение Германии на восток пределами Западной Польши.
Однако в момент подписания секретного протокола сталинское руководство еще не имело четкого курса своей внешней политики в Восточной Европе. В то время еще было очень неясно, какие формы примут советско-германские отношения. Известно, что при обсуждении проекта договора, составленного в Берлине, Сталин вычеркнул предложенную германской стороной преамбулу, где говорилось об установлении дружественных советско-германских отношений. Он заявил при этом: «Не кажется ли Вам, что мы должны больше считаться с общественным мнением в наших странах? Годами мы поливали грязью друг друга. И теперь вдруг все должно быть забыто, как будто и не существовало? Подобные вещи не проходят так быстро. Мы — и я думаю, что это относится также к германскому правительству, — должны с большей осмотрительностью информировать наши народы о перемене, происшедшей в отношениях между нашими странами»274. Когда Риббентроп заговорил о «духе братства, который связывал русский и германский народы», Молотов резко оборвал его, сказав: «Между нами не может быть братства, если хотите, поговорим о цифрах»275. Риббентроп в своем меморандуме Гитлеру от 24 июня 1940 года, касаясь переговоров в Москве в августе 1939 года, пишет о «тогдашней неопределенности германо-русских отношений»276. Об этом же свидетельствует и телеграмма Шуленбурга в Берлин от 25 августа с просьбой Молотова упомянуть в числе рубежных рек реку Писсу, так как «из-за большой поспешности, в которой составлялся секретный дополнительный протокол, в его текст вкралась одна неясность»277. Все это говорит о неопределенности видов на будущее, недоверии к Германии и атмосфере поспешности, в которой заключался договор.
Подписание советско-германского пакта повергло лидеров западных держав в шоковое состояние, но ненадолго. В те же августовские дни продолжались интенсивные негласные переговоры между Лондоном и Берлином с целью достижения широкого англо-германского сотрудничества по всем важным вопросам. В день подписания советско-германского договора Гитлер получил письмо от Чемберлена, в котором британский премьер сообщал, что Англия выполнит свои обязательства по отношению к Польше, и призывал главу Третьего рейха разрешить конфликт мирным путем, предлагая свое посредничество278. Гитлер, выразив согласие на переговоры с Польшей, подчеркнул, что верность Великобритании гарантиям своей союзнице «ни в коей мере не повлияет на решимость правительства рейха... Если Германия подвергнется нападению со стороны Англии, — продолжал фюрер, — то она к этому готова»279.
Письмо французского премьера Даладье, аналогичное английскому, также не произвело никакого впечатления на главу Третьего рейха. Посол Франции в Берлине Р. Кулондр сообщал в Париж, что «Гитлер твердо придерживается своего прежнего решения»280.
Несмотря на то что 25 августа правительство Чемберлена помимо данных ранее гарантий подписало с Польшей договор о взаимной помощи в случае агрессии Германии, влиятельные круги западных держав не теряли надежды вернуть Гитлера в русло политики Мюнхена. В дело умиротворения агрессора по мюнхенскому образцу активно включился Муссолини. В письме Гитлеру от 26 ав-
густа он подчеркивал, что «существует еще возможность политического решения вопроса, которая принесет Германии удовлетворение материальное и моральное». Дуче с готовностью предлагал свои услуги в качестве посредника. «Еще возможно, — говорил он германскому послу в Италии Маккензену, — достичь всех наших целей, не прибегая к войне»281. Еще ранее, 25 августа, Геринг, будучи активным сторонником мюнхенской политики, вновь направил уже упоминавшегося Далеруса к британскому министру иностранных дел Галифаксу. Ответом явилось письмо, из которого следовало, что Англия хотела бы надеяться на мирный исход конфликта между Германией и Польшей282. Письмо, немедленно доставленное в Германию, в ночь на 27-е было доложено Гитлеру. Верный своему правилу заглатывать жертвы поодиночке, фюрер увидел в этом шанс отколоть Англию (а затем и Францию) от Польши, а затем расправиться с поляками в условиях полной изоляции. Он предложил Чемберлену проект договора с Англией, суть которого сводилась к тому, что Британия поможет рейху отобрать у Польши Данциг и Польский коридор, оставив, однако, в Данциге свободную гавань для Польши и выход к Балтийскому морю, чтобы иметь доступ к польскому порту Гдыня. Гитлер гарантировал Польше новые границы, но требовал возвращения Германии колоний или равноценных территорий, а она, в свою очередь, будет защищать Британскую империю283.
В ноте от 28 августа, содержавшей ответ на предложения Гитлера, английское правительство сообщало, что сначала надо разрешить разногласия между Германией и Польшей, что последняя согласна начать переговоры с Германией. «Если достичь договоренности не удастся, — говорилось далее в ноте, — то будут разрушены надежды на достижение взаимопонимания между Германией и Великобританией, что может привести к конфликту между нашими двумя странами и послужить началом мировой войны»284.
На следующий день из Берлина в Лондон поступила ответная нота. Германия соглашалась на переговоры с Польшей, но требовала прибытия в Берлин польского представителя «в среду, 30 августа»285. Это был явный ультиматум, рассчитанный на то, что поляки не успеют принять решение, и можно будет обвинить Польшу в отказе от «мирного урегулирования». Начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Галь-дер записал в тот день в своем дневнике: «Фюрер хочет вбить клин между англичанами, французами и поляками... Поляки прибудут в Берлин 30 августа. 31-го переговоры будут сорваны. 1 сентября начать применять силу»286. Однако в Лондоне и Париже продолжали искать возможность компромисса.
