Теперь, завершая рассказ о жизни артековцев военных лет, стоит посчитать — сколько же ребят у нас побывало в Артеке. Когда мы покидали Крым, нас было 250 человек. По дороге некоторых отыскали родители. Литовскую, а впоследствии и латышскую группу правительства этих республик отозвали в созданные для эвакуированных детей детские дома. В Белокуриху приехало 200 пионеров-артековцев. Ланда по памяти подтверждает: «Двести. Мы в столовой столы на двести человек накрывали».
Но вот страничка из отчёта начальника военного Артека Г. Ястребова:
«…К 1 марта 1943 года для лагеря был отведен еще один отремонтированный с нашей же помощью двухэтажный деревянный корпус, и с этого времени мы стали принимать в Артек сибирских пионеров. Всего, например, в 1943 году в Белокурихе, в Артеке побывало 787 человек: шесть смен, шесть заездов.
В марте приехало 113 человек, в апреле-мае — 141, в июне-июле — 165, это была продленная каникулярная мена; в августе-сентябре — 141 человек, в октябре — 106, в декабре — 121. Приезжали ребята из Алтайского и Красноярского краёв из Новосибирской, Омской, Кемеровской, Иркутской, Свердловской областей и Ойрот-Туры (теперешний Горно-Алтайск). Распределение путевок шло через ЦК ВЛКСМ и Народный комиссариат здравоохранения. Путевки выдавались в первую очередь детям, нуждавшимся в отдыхе, усиленном питании и лечении. Ребятам назначались общеукрепляющие процедуры: водные, воздушные и солнечные ванны. В большом количестве назначался витамин „С“ и рыбий жир. Большое внимание уделялось гимнастике, разным видам спорта и трудовому воспитанию. Питание было трехразовым. Кроме традиционного артековского рациона, приезжим назначался дополнительный усиленный завтрак».
Какое огромное значение в военные годы придавалось прибавке в весе! В отчете начальника лагеря есть такой усредненный показатель:
«Ребята, приехавшие в марте 1943, прибавили в весе в среднем до 2 килограммов 400 граммов, следующие заезды — 1800 гр., 2200, летом и осенью соответственно — 2800 и 3300. В декабре снова — 2100».
Летом и осенью наши ребята набирали здоровье и вес благодаря алтайскому изобилию лука, чеснока, помидоров и ягод. Хоть и принято теперь считать, что от овощей и ягод вес не прибавляется, и даже для похудения назначаются овощные и ягодные диеты, однако, наверное, это действительно для мирного времени и для солидного возраста. Ребята же наши наливались здоровьем на глазах, и это была для нас большая радость. Впрочем, ни взрослым, ни детям, не пережившим войны, всё это непонятно. И не объяснишь… Главное же — мы не только старались нравственно воспитывать их, но и всерьёз подкармливать. И все, кто мог, помогали Артеку.
К этой страничке отчёта Гурий Григорьевич прислал приписку: «Огромную роль в жизни лагеря играла дисциплина. Что значит дисциплина и в наших тогдашних условиях, и вообще? Это — режим дня, точное время подъема, завтрака, обеда, ужина, работы, отдыха. Это — опрятность в одежде. Образцовое поведение везде и всегда. Это занятия в школе на четвёрки и пятёрки. Гимнастика и закаливание. Спорт. Самообслуживание и взаимопомощь — все для себя и для лагеря постарайся сделать сам».
Дальше следует похвала вожатым, а вожатыми с приездом сибирских пионеров стали наши комсомольцы-артековцы, за круглосуточный труд, за умение работать без отдыха, за то, что делили с ребятами радости и горести.
Сибирские пионеры благодаря нашей общелагерной дисциплине и режиму автоматически включились в наши трудовые дела.
Автоматически включились… Нет, тут я что-то не то и не так сказала. Автоматизм ведь почти исключает сознательное отношение к делу, осознанное чувство долга. Если здесь можно говорить об автоматизме, то это был автоматизм военных лет. Ждешь Победы и возвращения домой — работай! Наше поколение не напрасно гордится вспыхнувшей в людях способностью годами, без выходных и отпусков чуть не круглосуточно трудиться: это был подлинный взлет всех духовных и физических сил.
Вот продолжение отчёта начальника лагеря:
«Мы перевели в фонд обороны один раз все накопленные и заработанные артековцами деньги, включая и зарплату всех сотрудников, общей суммой 116 тысяч рублей. Получили благодарность Верховного главнокомандующего, текст телеграммы был опубликован на первой полосе „Алтайской правды“. Эта сумма сложилась из того, что заработали артековцы в подсобном хозяйстве, в лесу, на сплаве, на строительстве, в сельском хозяйстве, в самообслуживании. Наш бухгалтер Б. М. Ярошевич все тщательно подсчитал, все было положено на банковский счет в районном банке, с течением времени пополнялось и было отправлено в фонд обороны».
Ко времени возвращения в Эстонию у наших, ставших пятнадцати- и восемнадцатилетними юнцов был большой жизненный опыт. Опыт суровой и напряженной жизни прифронтовой полосы и глубокого тыла.
Но… Помнится мне песня военных лет, а в те годы было разными людьми сложено много хороших песен, и помогали они людям сражаться, жить, работать и побеждать. Мимоходом об этом говорят многие поэты и писатели, были и статьи вроде «Песня в Великой Отечественной войне». Но серьезного искусствоведческого, социологического исследования мне не попадалось. Думается, что оно необходимо, и не только в память военных поэтов, но и как курс лекций в литературных институтах, на филологических факультетах. Песня тогда обладала огромной эмоциональной силой. Вот мне и вспоминается одна из них:
Кто сказал, что надо оросить
Песню на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне…
И никто не говорил, что надо бросить чувства на войне.
Короче говоря, весной 1944 года, когда особенно жарко полыхали огоньки, когда все наши белокурихинские лота и опушки были как молоком залиты черемуховым цветом, когда близость Победы отпустила наше трехлетнее напряжение, старшие пионеры, то есть уже со стажем комсомольцы, вдруг начали… влюбляться! По правде говоря, сначала влюбились как минимум три вожатые. Но им было за двадцать, а в бывшем военном корпусе был госпиталь для долечивания тяжелых костных ранений и контузий, белокурихинская вода вылечивала безотказно. Время от времени на танцах в нашем клубе (а к 1944 году и танцы в клубе организовывались) появлялись выздоровевшие, красивые, с отросшими кудрями, освободившиеся от костылей и стремившиеся натанцеваться за всю войну, а также перед отправкой на фронт лейтенанты. С тех, кому за двадцать, — какой спрос!
Однако влюблялись и шестнадцатилетние. (Говорят, что ввиду акселерации нынче это происходит и раньше). К тому же на некоторое время в Белокурихе появились курсанты артиллерийского училища — семнадцатилетние парни в форме, красавцы и лирики как на подбор, и, конечно, танцоры. Наши старшие девочки настирывали и наглаживали свои белые блузки до абсолютной свежести, в косы вплетали ленты и бантики и при появлении артиллеристов вытягивались в струнку, храня при этом, однако, заносчивый и пренебрежительный вид. Они молниеносно научились танцевать вальсы, фокстроты и танго — а почему бы им и не освоить эти простенькие танцы после того, как для своих концертов они готовили сложные молдавские, украинские, цыганские, прибалтийские, узбекские, русские…
Время от времени, особенно после радостных вестей с фронта, на танцы ходили и вожатые. В пляс мы старались не ударяться, а потом и вовсе усаживались у стены как надзирательницы. И было от чего перестать нам танцевать! Как только Ира Тхоржевская садилась за рояль, тут же звучным строевым шагом к нашим старшим девочкам приближались курсанты. Девочки вспархивали и уносились, после танца, разгоряченные, выходили подышать в теплый темный алтайский вечер. Мы, как бы между прочим, выходили вслед. Мальчишки наши дулись, однако мужественно продолжали дружить с артиллеристами. А может быть, я сейчас и несправедлива к нашим старшим парням: ведь и им, и курсантам скоро предстояло оказаться на позициях, и фронтовое братство зарождалось в тылу. И все же от общения наших мальчишек с артиллеристами стойкой дружбы не получилось. Так же как, впрочем, из легких романов на танцах, да из последующей переписки не получилось настоящей любви у наших девочек с артиллеристами. Вот так, сидя у стенки и не спуская глаз, я услышала однажды, как грустно звучит в руках Алеши, сменившего Иру Тхоржевскую, его развеселый баян. Алеша быстро перебирал пальцами кнопки и клавиши, а танец звучал вовсе не весело, а нежно, жалобно и грустно. Я поглядела на Алешу, а Алешины глаза следили за девочкой, красивой, длиннокосой и насмешливо Она и в ту минуту как-то надменно улыбалась танцующему с ней курсанту, косы летали и задевали остальных, Алеша грустил наверное, сильно ревновал, потому что Алеша вообще человек сильных и постоянных чувств.
Наконец, уехали курсанты, тревог стало меньше.
