— Мы говорили о расчетах немцев, что с падением Ленинграда рухнет весь советско-германский фронт. Не получилось ли в этот момент все, что называется, с точностью до наоборот?
ТЮШКЕВИЧ: Конечно! Прорыв блокады Ленинграда ведь был после Сталинграда. А 1944-й — это начало того, что называли «годом решающих побед». Начало наступления... Начал рушиться советско-германский фронт, с позиции немцев, начиная с северо-запада. Говоря о победе под Ленинградом, обязательно следует подчеркивать его огромное стратегическое и политическое значение в масштабе не только Великой Отечественной, но и всей. Мировой войны.
РЖЕШЕВСКИЙ: В этой связи мне хотелось бы обратить ваше внимание на весьма ценные работы ленинградских, петербургских ученых. Только за минувший год вышли очень крупные работы таких знатоков истории Ленинградской битвы, как доктора наук и профессора
В. М. Ковальчука, М. И. Фролова, Н. И. и В. Н. Барышниковых, А. Р. Дзенискевича и целого ряда других. В их трудах появляются кардинальные моменты оценочного характера, вводятся в научный оборот неизвестные ранее документы. Все это представляет немалый интерес для тех, кто занимается историей нашего государства, историей Второй мировой войны.
МЯГКОВ: Как бы подводя итог разговору, я хочу сказать вот о чем. Мировая история, история войн, дотоле не знала, чтобы огромный, многомиллионный город оказался в кольце блокады, жители его были лишены всего самого необходимого для существования. Такого в мировой истории просто не было! Если бы Париж оказался в таком кольце осады — долго бы он продержался? И долго ли продержался Берлин в 1945-м? Только у нас мог, только в нашей стране мог быть такой город, который продержался, выстоял, устоял во всей этой страшной блокаде.
Почему же Ленинград устоял? Потому что, несмотря ни на что, сохранялась его связь со страной, с Большой землей. Она была и военная, и духовная, и моральная... Ленинградцы чувствовали, что за ними стоит огромная великая держава, которая все-таки им поможет. Мне кажется, что именно в этом содержится тот главный урок, который мы можем извлечь из истории тех страшных 900 блокадных дней.
Заседание седьмое: «Красная армия в Европе: освободитель или оккупант?»
Очередное заседание «круглого стола» «Красной звезды», проведенное 3 июля 2004 года, было посвящено вопросу, который в последнее время оказался изрядно политизирован. События 1944-1945 годов, которые совсем еще недавно однозначно именовались «освободительной миссией Советского Союза», теперь даже в России нередко трактуются чуть ли не как «советская оккупация» и «насильственная советизация» стран Восточной Европы... Так зачем же Красная армия, перейдя границы Советского Союза, начала освобождение европейских государств? Нужно ли это было нашим союзникам по антигитлеровской коалиции? Кто ждал нас в сопредельных странах? Какое влияние «освободительный поход в Восточную Европу» оказал на последующие события Второй мировой войны? Эти и другие вопросы обсуждали В. А. Кирпиченко,
B. Н. Лобов, М. Ю. Мягков, А. С. Орлов, Е. В. Попов,
C. А. Тюшкевич и В. П. Ямпольский.
ОРЛОВ: 26 марта 1944 года 2-й Украинский фронт подошел к реке Прут, форсировал ее и в ночь на 27-е вступил на румынскую территорию. Так началось освобождение Восточной Европы советскими войсками...
— А чем вообще боевые действия на территории Восточной Европы отличались от тех, которые Красная армия вела на территории Советского Союза?
ЛОБОВ: Отечественную войну Красная армия начинала со стратегических оборонительных операций, а после того как мы перешли границу, таких операций уже не было — отныне шло только стратегическое наступление... Необходимо отметить большую насыщенность войск техникой — фронт сужался, и техника в итоге сосредоточивалась на ограниченном пространстве. Количество танков, самолетов, артиллерийских орудий на определенных направлениях в расчете на километр фронта возросло в несколько раз — приблизительно в три раза стало плотнее. В результате надо было по-новому организовывать боевые действия, наступательные операции...
КИРПИЧЕНКО: Собственно, и сопротивление немецко-фашистских войск теперь было совсем иным...
ЛОБОВ: Да, если фронт с нашей стороны сужался, то он также сужался и со стороны немцев. Основные силы противника были сосредоточены на левом фланге, поближе к Балтике — все, что удалось, было им переброшено на территорию Польши, Венгрии, Чехословакии и самой Германии. Плотность войск на этом направлении была исключительно высокой, и наши Вооруженные силы приступили к проведению стратегических наступательных операций в чрезвычайно сложных условиях. Когда же был достигнут определенный успех, то начался новый для нас вид боевых действий — стратегическое преследование...
КИРПИЧЕНКО: Последняя серьезная попытка контрнаступления фашистских войск была предпринята в Венгрии, в районе озера Балатон. Бои там очень многим запомнились ожесточенностью. В австрийских Альпах немцы также предпринимали контрнаступление местного порядка — наши части там также несли потери. В Чехословакии же мы только преследовали врага. Там, как известно, один бешеный гитлеровский генерал не признал капитуляции, и мы числились действующей армией до 12 или 13 мая... Так что финал войны складывался для советских войск непросто: за четыре месяца боев, к примеру, дивизия, в которой я служил, потеряла убитыми и, в основном, ранеными, до сорока процентов личного состава.
— Ну а зачем же, все-таки, — этим сейчас интересуются многие — наша армия в 1944-м вообще продолжила войну на территории зарубежной Европы?
ОРЛОВ: То есть не лучше ли было остановиться на границе и залечивать раны? Нет, так поступить мы не могли. Приведу только три причины, хотя их гораздо больше... Прежде всего, на территории оккупированной Европы и в Германии находились миллионы наших соотечественников, попавших в плен и угнанных в рабство, которых мы обязаны были освободить. Во-вторых, мы были связаны союзническими обязательствами, которые предусматривали, что война с Германией должна закончиться только ее безоговорочной капитуляцией. Наконец, третьим моментом считаю то, что к 1944 году Германия уже далеко продвинулась в создании баллистических ракет и вела работу над атомным оружием.
— Об этом факте сегодня даже не вспоминают...
ОРЛОВ: Да, об этом мало вспоминают, но если бы мы вдруг остановились, то немцы, очевидно, успели бы создать атомный реактор — в 1944 году для этого у них были все предпосылки. Не случайно первые эшелоны десанта союзников, высаживаясь в Нормандии, имели счетчики Гейгера: было неизвестно, в какой стадии находится работа над атомным оружием, и союзники опасались, что на Атлантическом побережье могут быть расположены ядерные фугасы.
ЯМПОЛЬСКИЙ: После высадки в Нормандии наши и англо-американские войска уже двигались навстречу друг другу. При этом западные союзники стремились прихватить побольше территории, чтобы включить ее в зону своего влияния, а мы освобождали европейские страны для того, чтобы в будущем хотя бы на какое-то время исключить возможную агрессию со стороны Запада.
— Александр Семенович сказал, что выход наших войск на территорию Восточной Европы был обусловлен и нашими союзническими обязательствами...
МЯГКОВ: Это не секрет, что определенные круги в правительствах Великобритании и США после Сталинградской битвы, после Курска начали опасаться: не остановится ли Красная армия после всех своих потерь на границе, не заключит ли Советский Союз какое-то сепаратное перемирие с Гитлером? Проработку этого вопроса в штабе армии США, в американской разведке начали уже с 1943 года. Были даже выпущены специальные документы, в частности «Могут ли Америка и Россия сотрудничать?», посвященные именно этому. То есть у союзников присутствовала определенная боязнь, основанная на том, что второй фронт еще не открыт, что сами они отсиживаются за Ла-Маншем, а Красная армия несет на себе главную ношу войны, и силы ее не безграничны...
ТЮШКЕВИЧ: Действительно, в сороковых не было военной силы, способной противостоять фашистскому блоку в Европе, кроме Красной армии, Советского Союза. Вся Европа была «коричневой», за исключением Швейцарии и Швеции, но и те экономически поддерживали Германию. Не случайно именно в конце 1942 — начале 1943 года Рузвельт говорил, что «ваша борьба служит нам вдохновляющим примером», а де Голль заявил, что Красная армия — единственная военная сила, которая олицетворяет символ освобождения. Даже Черчилль, ярый антикоммунист, сразу же, как началась война, стал приветствовать Советский Союз. Он понимал, что без Красной армии западная демократия не устоит перед фашизмом, хотя фашизм как раз и был порожден западной демократией.
ЯМПОЛЬСКИИ: Да, англичане и американцы в период всей войны прилагали максимум усилий, чтобы таскать каштаны из костра русскими руками! Об этом, кстати, говорил и Сталин... А когда война стала приближаться к концу, особенно усиленно противодействовать нам на различных направлениях стали англичане во главе с Черчиллем.
