Ночью «духи» прорваться через перевал попытались, но служба наблюдения у нас отлично была поставлена, засекли их.
После жирного плова мучает понос Баллона, его к нам из автороты перевели, отсюда и прозвище Баллон. Первая это у него боевая операция была. Снимает Баллон рваные штаны и спускает воздух. Поудобнее устраивается, чтобы, значит, и постоянно возникающую нужду справлять, и воинскую честь не замарать. С того дня, как первый раз, придя к нам в роту, получил Баллон хороших пинков за то, что, обкурившись, задремал на посту дневального, он службу враз понял и больше на посту не кемарил. Со спущенными штанами на боевом посту страдает Баллон и мысленно проклинает и плов, и мой юбилей, и всю свою судьбу, что из автороты занесла его во 2-ю ПДР. Страдает, проклинает, а сам по отведенному участку глазками зырк-зырк, туда-сюда водит. Автомат с уже передернутым затвором Баллон из рук не выпускает, сразу видно: знает солдат службу, могут спокойно спать его обожравшиеся плова товарищи.
Ночка темная была, луна уже ушла, звездочки только мерцают, местность пересеченная, есть где укрыться. Как тени, «духи» ползут к постам, от камешка к камешку переползают, от ложбинке к ложбинке. Нас порезать и перестрелять хотят, прорвать окружение и уйти. Тени, мудени, призраки – это все херня, сказочки это для кинематографа иль для приключенческого романа. При нормально поставленной караульной службе обученный солдат любую тень запросто материализует, а затем всех призраков постреляет.
– Эх, ребята, – со вздохом и чуть виновато улыбаясь, рассказывал нам про свое боевое крещение Баллон, – сижу я, а у меня из жопы, как из дырявого бачка, все льет и льет. Секу: ползут. Я так и обмер, растерялся чуток. В животе как заурчит, да как перну. Громко так получилось, смачно. «Духи» замерли, а я давай стрелять, сразу весь магазин расстрелял, за гранатами полез, пока доставал, они назад, не докинуть гранату, меняю в АКС магазин и опять стрелять, а тут уж вы подбежали.
Неудобное это положение для стрельбы – когда сидя опорожняешься, никого Баллон не зацепил. Но хоть тревогу поднял. На пост к нему подползаю, глянь, а там Баллон залег, голую жопу оттопырил и длинными очередями стреляет из автомата.
– Осторожнее! – Это мне Баллон кричит.
– А что, стреляют? – спрашиваю, тоже спросонья не врубился, что по нашим позициям огонь не ведется.
– Нет, – тихо и виновато шепчет Баллон, – я тут все засрал.
Тут я как захохочу, от смеха аж катался по земле, так заливался, что у самого желудок схватило. Ротный приходит узнать, что да как, а мы с Баллоном на пару сидим и опорожняемся.
– Ну вы и засранцы! – только и сказал, сморщив нос, капитан Акосов и ушел.
Постреляли с постов, попугали «духов», показали, что справно службу несем и хрен нас голыми руками возьмешь, да и не голыми тоже.
До дембеля Баллона дразнили его боевым крещением. Как только не изгалялись, даже ротные офицеры и то нет-нет да и спросят Баллона: «Так вот почему нас враги попрекают применением химического оружия! Как же ты нашу армию подвел, а Баллон?»
Виталька Тишин (Баллон), а об этом ты дома рассказывал? Ты уж извини за похабные шуточки, не со зла, от скуки тебя подкалывали. Был ты тихий, спокойный, безответный парень. Драться не любил, да и не умел. Зато в любой технике хорошо разбирался. И что бы тебе там ни говорили, но свой солдатский долг ты исполнил, хоть и с голой жопой. Да и потом ни разу никого не подвел. Не представляли тебя к орденам и медалям, но если бы не тот случай на посту, были бы у нас потери, а так все только смехом обошлось. Легкой тебе дороги, Баллон, ты, наверно, как планировал, так и стал на гражданке шофером.
Как бы то ни было, а больше «духи» через нашу роту прорываться не пытались. Они растворились среди местного населения. Дальше их царандой выявлял, их батальон и наша рота совместно действовала.
Мы кишлак окружаем и постами блокируем, а царандой кишлак шерстит, все там на уши ставит. Советские части старались на прочесывания в населенные пункты не допускать, уж больно потом много жалоб от местного населения на наших интернационалистов поступало.
Гурьбой, без строя, идет через наш пост группа царандой, человек тридцать, мельком нас оглядывают и дальше. А тут раз! Один другому что-то кричит, и все возле нас тормозят и разглядывают. Даже те, кто вперед ушел, возвращаются. Смотрят, смотрят да как заржут и на Жука грязными пальцами показывают. Жук – это сержант, и. о. командира четвертого взвода. Он после гибели лейтенанта Игоря Ольхина минометный взвод принял. Нормально справлялся. В этот раз я с ним в одну боевую группу попал. Жук – резкий паренек, росту среднего да здоровый как бык, черноволосый, смуглый, скуластый, дерзкий на руку. Пальцем на него показывать, да еще и смеяться при этом – это дело весьма опасное для здоровья.
– Урою! – хмуро обещает Жук смеющемуся царандою и угрожающе ворчит: – Заткнись!
Те все хохочут. Нам обидно, чего это они? А там и злоба подкатила: это над нами смеяться? Над советским десантом смеяться? Ну вашу мать!
Их тридцать, нас четверо, мы переглянулись и без слов решили: «Будем бить!» Быстренько распределяем, кто кого лупить будет. И тут афганцы из своей группы выпихивают солдатика. Мы как глянули на него, так все трое: Филон, Баллон и я – угорели от хохота, а Жук, чего с ним никогда не бывало, покраснел. Афганец-царандой как две капли воды на Жука похож. Не просто похож – копия. Форма другая, лицо погрязнее, а так лицо и фигура один в один схожи.
Афганцы – что царандой, что армейцы – нас, мягко говоря, недолюбливали, мы их за крайне низкие боевые качества откровенно презирали. Поэтому отношения между нами при встречах были насторожено-неприязненные. А тут афганцы хохочут, мы регочем, они в сторону Жука все пальцами тычут, мы на их солдатика показываем. Невольно так получилось, что круг из солдатни образовался, все вперемешку стоим, а в центре круга Жук и его копия друг на друга пялятся. Они одинаковыми жестами чешут головы, а мы аж пополам от смеха гнемся.
– Заткнитесь! – это Жук нам кричит и еще сильнее от злости краснеет, его альтер эго, весь красный, тоже своим что-то кричит.
Батюшки! Так у них даже тембр голоса и интонации одинаковые. Хохот стоит оглушающий. Жук не выдержал и пошел из хохочущего окружения на прорыв, двинул мне кулаком в солнечное сплетение, я загнулся, он, безудержно матерясь, шагнул в образовавшийся промежуток и вышел из круга.
Царандой пошли в кишлак, мы расположились по постам и только было собрались продолжить развлечение, подкалывая Жука его родственными связями с афганским народом, как он, опережая все возможные подначки, коротко и крайне злобно заявил:
– Вот кто хоть слово скажет, на месте убью.
Убить бы, конечно, не убил, но отмудохал бы – это точно. А нам на операциях вот только драк и не хватало. Короче, все заткнулись.
Через два часа царандой возвращаются с прочесывания. Никаких «духов» они не нашли, но нам это и неинтересно было. Ну их на хер, этих «духов». Не до них. Мы высматриваем копию Жука. Вот он идет, «родной», весь затаренный барахлом. Царандой похлеще нашего брата в селениях мародерничали.
Афганский Жук идет к советскому Жуку и смущенно улыбается. Афганцы со своей стороны на «братскую» встречу любуются, мы со своей. Только переглядываемся между собой да улыбаемся. Жук-царандой передает Жуку-десантнику какой-то небольшой предметик. Наш Жук, посмотрев на него и чуть помедлив, достает из внутреннего кармана х/б значок и отдает его афганскому Жуку.
Царандой к нам подходят – и пошло братание. Мне улыбающийся белозубый молодой афганец передает небольшой транзисторный приемник и дружески хлопает по плечу, а мне отдариться-то не чем, не пулемет же свой отдавать, свинчиваю с петлиц формы знаки различия десантников, «парашют и два отходящих от него самолета», отдаю. Держи на память! И в свою очередь хлопаю царандоя. Второй подходит, сует мне в руки связанную за ноги трепещущую курицу, я достаю из РД пакет с сухарями и его угощаю. Смотрю, а наши-то с царандоями чуть ли не обнимаются, они нам отрывками из ломано-матерного русского языка что-то объяснить хотят, мы, смешивая знакомые слова на пушту и дари, им отвечаем. А еще нам царандои полно жратвы натащили: и фрукты, и лепешки свежие, и сыр, и кур связанных. Все на плащ-накидках навалено. Ох, и пожрем же мы сегодня, ребята!
Не уважали мы их армию, они нас недолюбливали, а тут… не интернационализм, просто обычная человеческая приязнь между людьми возникла, бывает же такое. Бывает, только уж так редко, что надолго запоминается.
Царандой уходит, мы тоже собираемся. У наших ни у кого на форме не осталось ни звездочек, ни знаков отличия, даже лычки, у кого были, и те спороли и отдали. Десант, а после братания с афганцами на босяков-дезертиров стали похожи.
Пока шли к месту общего сбора роты, я, все еще посмеиваясь, полюбопытствовал:
