Мы — и я, и военачальники — отдавали приказы о борьбе с насилиями, грабежами, обиранием пленных и т. д. Но эти законы и приказы встречали иной раз упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа, их вопиющей необходимости. Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам. А Рада, Круги, казначейство, общество, печать в то же время поднимали не раз на головокружительную высоту начальников храбрых и удачливых, но далеких от моральной чистоты риз, создавая им ореол и иммунитет народных героев.
За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже… отдел пропаганды… Это было кaкoe-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью.
Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская). Борьба с ними шла одновременно по двум направлениям — против самозванных учреждений и против отдельных лиц. Последняя была малорезультатна, тем более что они умели скрывать свои преступления и зачастую пользовались защитой своих, доверявших им начальников. Надо было или упразднить весь институт, оставив власть слепой и беззащитной в атмосфере, насыщенной шпионством, брожением, изменой, большевистской агитацией и организованной работой разложения, или же совершенно изменить бытовой материал, комплектовавший контрразведку. Генерал-квартирмейстер штаба, ведавший в порядке надзора контрразведывательными органами армий, настоятельно советовал привлечь на эту службу бывший жандармский корпус. Я на это не пошел и решил оздоровить больной институт, влив в него новую струю в лице чинов судебного ведомства. К сожалению, практически это можно было осуществить только тогда, когда отступление армий подняло волны бешенства и вызвало наплыв “безработных” юристов. Тогда, когда было уже поздно…
Наконец, огромные расстояния, на которых были разбросаны армии — от Орла до Владикавказа, от Царицына до Киева — и разобщенность театра войны в значительной мере ослабляли влияние центра на быт и всю службу войск.
Я прочел эти черные страницы летописи и чувствую, что общая картина не закончена, что она нуждается в некоторых существенных деталях. В разные периоды борьбы Вооруженных Сил Юга моральное состояние войск было различным. Различна была также степень греховности отдельных войсковых частей. Десятки тысяч офицеров и солдат — павших и уцелевших — сохраняли незапятнанную совесть. Многие тысячи даже и грешников, не будучи в состоянии устоять против искушения и соблазнов развратного времени, умели все же жертвовать другим — они отдавали свою жизнь. Боролись и умирали. Быть может, за это суд Божий и приговор истории будет менее суров:
— Виноваты, но заслуживают снисхождения!
Черные страницы Армии, как и светлые, принадлежат уже истории. История подведет итоги нашим деяниям. В своем обвинительном акте она исследует причины стихийные, вытекавшие из разорения, обнищания страны и общего упадка нравов, и укажет вины: правительства, не сумевшего обеспечить Армию; командования, не справившегося с иными начальниками; начальников, не смогших (одни) или не хотевших (другие) обуздать войска; войск, не устоявших против соблазна; общества, не хотевшего жертвовать своим трудом и достоянием; ханжей и лицемеров, цинично смаковавших остроумие армейской фразы “от благодарного населения” и потом забросавших Армию каменьями… Поистине нужен был гром небесный, чтобы заставить всех оглянуться на себя и свои пути».
Надо отдать должное Антону Ивановичу Деникину — он мог объективно оценить ситуацию, не отрицая и вины командования, то есть в конечном счете себя самого. Впрочем, самого Деникина в этой связи можно упрекнуть не в сделанных им злоупотреблениям в свою пользу, а в излишней мягкости к своим подчиненным.
Адъютант его превосходительства
В замечательном советском фильме «Адъютант его превосходительства» генерал Владимир Зенонович Ковалевский (прототип — генерал Владимир Зенонович Май-Маевский) выглядит едва ли не образцом порядочности и благородства. Впрочем, и адъютант у него такой же — жаль только, красный разведчик. Ну да он тоже свой большевистский долг образцово исполняет.
Вот только реально существовавший генерал Май-Маевский, с мая по ноябрь 1919 командовавший Добровольческой армией, так же отличался от своего киновоплощения, как отличался генеральский киноадъютант Кольцов от адъютанта Май-Маевского — Макарова.
Вот как впоследствии описал генерала один из его подчиненных: «Прежде всего и больше всего утерял свою волю и заглушил лучшие стороны своего ума и характера генерал Май-Маевский. Его слабости стали все более и более затемнять его способности, и пословица о голове и рыбе нашла яркое подтверждение в харьковском периоде.
Был ли виноват в этом генерал Май-Маевский? Несомненно, был, но постольку, поскольку может отвечать за свои поступки человек явно больной. Лекарства же, которые ему прописывались сверху, отпускались в столь незначительных дозах, что их действие не производило, по-видимому, должного впечатления.
В своем лице Май соединял высшее военное и гражданское управление обширного, вновь занятого района. Естественно, что ореол его власти привлекал к нему многих. Его окружение — военное, гражданское и случайное — стремилось или сделать приятное всемогущему начальнику, или не раздражать его “непрошенной” опекой. То легкомыслие, какое проявлял сам генерал Май-Маевский, по непреложным психологическим законам передавалось и вниз. Май председательствовал на банкетах, официальных и интимных. Мая окружали дамы общества из числа тех, которые падки на всякую моду, будь это тенор, адвокат или пожилой генерал. В свою очередь офицерство кутило в “Версале” или в загородных кабаках, и конечно, тоже с дамами. Разность обстановки, разность социальных положений дам нисколько не меняли сущности основного зла. Кутежи требовали денег, а при скудном добровольческом жалованье их можно было добывать только нечистоплотными путями.
Генерал Май-Маевский умер тем неимущим человеком, каким он и был в действительности. Лично я ни на мгновение не сомневаюсь, что он был человеком честным. Честным, конечно, в узком смысле этого слова. Эта примитивная честность все же не мешала ему быть неразборчивым в своих знакомствах и в принимаемых чествованиях. Не подлежит сомнению, что вокруг генерала группировались всевозможные дельцы и рвачи, которые под прикрытием громких фраз обделывали свои дела и делишки. Это создавало легенды, задевавшие не только доброе имя Май-Маевского, но и наносившие серьезный ущерб Добровольческому делу.
Немало зла причинил командующему армией его личный адъютант капитан Макаров…
Сознавая свои слабости, Май-Маевский вовсе не желал их афишировать. Он предпочитал, чтобы многое выходило как бы случайно. Столкнувшись с Макаровым, генерал понял, что это как раз тот человек, какой ему необходим. Перед Макаровым можно было не стесняться, совсем не стесняться. Май иногда называл его на “ты” и, по существу, не делал разницы между своим денщиком — солдатом и личным адъютантом — офицером. И надо признать, что с точки зрения вкусов и привычек Май-Маевского трудно было найти более подходящее лицо, чем Макаров. Он без напоминаний просмотрит, чтобы перед генеральским прибором всегда стояли любимые сорта водки и вина, он своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет…
Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров…
Все добытое без труда “загонялось”, и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на “обслуживание” привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей…
