Боясь потерять птицу, они опять поспешно поехали, но скоро, добравшись до той лесины, где он сидел, заметили густую мелкую чащичку, в которой на самом закрайке совершенно неожиданно увидали лежащего зверя.
— Здесь, здесь! — закричали они разом и, крестясь, благодарили Бога, что он помог им через птицу отыскать потерю.
Найденный зверь оказался 4-х лет, но был уже настолько велик, что от переднего копытца до конца загривка имел меры 11 четвертей. Две пули, на вершок одна повыше другой, оказались не в груди, а в самом заду!.. Они прошли наискось всю внутренность, изломали на левом боку три ребра и одна из них вышла навылет у левой лопатки.
Вот как крепок сохатый, что с такой ужасной раной мог утя-нуться на такое расстояние и, как видно, имел силу идти до последнего вздоха, потому что, где он упал, не было никаких признаков, чтоб он бился в агонии. Это доказывало, что сохатый сунулся мертвым!..
Если мне показалось, что я стрелял второго зверя в грудь, а не в зад, то это ничто больше, как обман ночного освещения. По всему вероятию, в момент выстрела сохатый стоял к сидьбе задом, но, заслыша нас, заворотив голову, оглядывался на засаду, почему и показалось мне, что он стоит грудью.
Второго зверя в этот же день нашли орочоны, которые, узнав о моей охоте, немедленно отправились на розыски. Они сначала скрыли свою находку, но потом признались во всем и говорили, что такого громадного быка им видеть не приходилось! Обе пули попали немножко низко, в левый бок груди, что и дало ему возможность уйти от ключа, а потом и от собаки версты на полторы от того колка, в котором он лежал и сохранился по невниманию Корнилова.
Прожив на Урюме почти семь лет, пришлось испытать еще много такого, что не вошло в эти записки или по неудобству изложения, или потому, что всего не напишешь; да и надоело немного сидеть и царапать. А потому покончу на этом и теми же словами, как начал: Урюм! Урюм!..
23 марта 1883 года. Сузун Томской губернии.
VII. Подъездная охота в Сибири
Предки наши сказали, что "земля наша велика и обильна"; перенося это мудрое изречение на почву охоты, действительно нельзя не подивиться как грандиозности пределов нашего отечества, так и тому обилию и разнообразию дичи, которая в нем встречается.
В самом деле, нельзя не обратить внимания на то, что такого разнообразия дичи, как у нас, вряд ли где встретится; разве только Северная Америка хоть несколько посоперничает в этом. Находя на лютом севере белого медведя, песца и северного оленя, мы встречаем на знойном юге тигра, барса и степную сайгу; переходя же с запада на восток, мы увидим, что нам попадется обыкновенный кролик (Вероятно, здесь почтенным автором подразумевается то лай (Lepus Tolai). — Ред.) и дорогой соболь. Точно так же можно провести подобную параллель и в царстве пернатых: глухарь и рябчик, дрофа и фазан уже достаточно говорят о том пространстве, где могут обитать такие представители местной фауны. Рассматривая таким образом окраины нашего отечества, невольно остановишься на том, что же живет в середине? При этом вопросе приходится призадуматься, потому что сразу и сообразить трудно, что именно живет в середине; а сообразив, невольно приходится сказать лаконически, что живет так много разной разности, что всего и не перечислишь.
Останавливаясь однако же на таком неопределенном ответе, делается как-то неловко, и неловко потому, что всего и не знаешь, хоть бы и хотел перечислить то разнообразие фауны, которая свойственна середине нашей отчизны. От этого откровенного признания становится так жутко, что, покраснев до ушей, уже машинально стараешься забыть начатую речь и скорее с умыслом переходишь к другому вопросу — ну, а чего же больше всего обитает в середине? Задав себе такой вопрос, чувствуется как-то полегче, краснота проходит и уши перестают гореть, так что отходишь внутренне и останавливаешься на том, что больше всего живет в середине — зайцев и тетеревей.
Кой-как добравшись, наконец, до этих, так сказать, обыденных представителей нашей родной фауны, невольно останавливаешься снова на той мысли, что на каком громадном пространстве и в каком бесчисленном количестве обитают эти представители той дичи, за которой начинают охотиться едва ли не все первоучки и собраты по оружию, как интеллигентного мира, так и серого простонародья.
Останавливаясь на этой обыденной дичи, невольно останавливаешься и на той массе тетеревей, которая добывается в России и попадает в наши желудки. Не разбирая способов добывания тетеревей, столь известных не только многим охотникам, но и многим смертным, имеющим смутное понятие об охоте, мне хочется поговорить о подъездной охоте, которая меньше известна в России и так употребительна в Западной Сибири, где она приобрела как бы право гражданства и сделалась промыслом.
Вот об ней-то мне и желательно побеседовать с теми собрата-ми, которые мало с ней знакомы.
Подъездная охота на тетеревей начинается у нас в Сибири с начала сентября, когда уже станет падать лист, а молдые тетерева совершенно обматереют, покосачатся и, поднятые, начнут садиться преимущественно на деревья.
В этом случае первыми охотниками бывают обыкновенно крестьяне, которые, в это время поправившись уже несколько со страдой, уделяют в праздничные дни часы досуга и ездят промышлять тетерь. Они поступают так; с раннего утра садятся верхом на привычных к выстрелу лошадей, берут с собой доморощенных собак, по большей части сибирских дворняжек, и едут с винтовками в те места, где преимущественно держатся тетери. Такие излюбленные уголки есть почти около каждой деревни, вблизи пашней, лесных колков, на ягодниках и по опушкам боров.
В это время вся охота состоит в том, что охотники отпускают собак на волю, которые без всякой системы и науки носятся по полям, находят и случайно набегают на тетеревей, поднимают их и гонят до тех пор, пока вспугнутые тетери, во всю прыть улепетывая от собак, падают в лесные чащи или садятся на деревья. Собаки же, не спуская с глаз улетающую дичь, скоро достигают тех мест, куда попадали, или засели, тетери, снова их отыскивают и, завидя сидящих на деревьях, останавливаются и лают до тех пор, пока подоспеют охотники.
Тут вся штука в том, чтоб охотник не терял из виду своих собак, сумел поспеть вовремя и подъехать так, чтоб тетери его не заметили, для чего стрелки заезжают в чащу леса таким образом, чтоб можно было скрыться от наблюдающей за ними птицы. Это своего рода уменье и навык, который дается не вдруг и требует практики; тут надо сообразить особую тактику и примениться к манере лающей собаки. Это потому, что одна собака, обзарившисъ на большое количество тетерь, постоянно перебегает с места на место, тогда как другая, более опытная, лает на одном месте и только глазом следит за теми тетерями, которые почему-либо перелетают с дерева на дерево или снова падают вниз, в густую траву или мелкую чащу. Хорошая лайка никогда не оставит избранной ею птицы, лает редко и непостоянно и ждет только выстрела и если был промах, то никогда не станет бросаться на дерево и пугать сидящую тетерю.
Неопытная же, бестолковая пустолайка, заметя охотника, еще более суетится, лает без умолку и лезет к дереву, почему часто пугает не только ту птицу, которую скрадывает охотник, но и остальных, сидящих тут же поблизости. Кроме того, хорошая собака, если сидит тетерь много, никогда не бросится к убитой птице, а тотчас перебежит к другой, сидящей на дереве, и караулит уже ее, изредка лая и снова поджидая меткого выстрела.
Вся сноровность стрелка при этой охоте заключается в том, чтоб он безошибочно определял место, где лает собака, и сумел незаметно, не торопясь, подойти к сидящей тетере, а сделав при случае промах, не кипятился, но незаметно бы зарядил снова винтовку и, сняв птицу, не бегал подбирать убитую, а скараулил бы другую, на которую снова лает собака. Таким манером хорошие стрелки убивают нередко с одного места по несколько штук. Но само собой разумеется, что при худой собаке и хороший стрелок этого не сделает, потому что пустолайка или сама разгоняет тетерь, или бросится к убитой и начнет ее мять, так что стрелок поневоле должен будет бежать к собаке и отнимать добычу, а в это время заметят его близсидящие тетери и разлетятся.
Если тетери уже напуганы такой охотой и сидят настороже, то некоторые опытные охотники прибегают к хитрости: они нарочно издали останавливаются так, чтоб их видели тетери, тут же на виду привязывают лошадей и, сняв с себя верхнюю одежду, надевают ее на какой-нибудь кустик или пенек, словом, делают чучелу, а сами, незаметно юркнув понизу, скрываются от наблюдающих тетерь и скрадывают их в меру выстрела.
Понятно, что подобная охота лучше удается при стрельбе из малопульной винтовки, которая щелкает как арапником и не дает сильного голка, тогда как звук выстрела от дробовика слишком силен и пугает сидящих тетерь. Так как сибиряки охотятся постоянно с винтовками, то это замечание к ним не относится.
