Джек оставался у меня на две недели, до тех пор, пока ему не подыщут семью.
Я не могла смотреть на него, боялась взгляда его красивых голубых глаз. Он не знал, что его ожидало. Не знал, что ему предстояло вновь расстаться со мной, на этот раз навсегда. И что я теперь скажу дочке? Как объясню, что братика снова куда-то забрали? Что же мне теперь делать?
Социальные служащие – если, конечно, можно так назвать людей, которые, вместо того чтобы помочь мне, отбирали у меня ребенка – сдержали слово: Джек провел со мной еще две недели. Это было ужасное время. Я заботилась о сыне, но это не доставляло мне радости. Я кормила и купала его, но не играла с ним. Я старалась лишний раз даже не смотреть на него. Я не могла держать его на руках. Иногда в моей душе угасала боль, а на смену ей приходило ужасающее безразличие. Лечащий врач увеличил дозу антидепрессантов, сказав, что это должно помочь мне прийти в себя. В себя я так и не пришла, но таблетки помогли мне пережить это ужасное время.
В какой-то момент меня осенило. Ко мне вернулась надежда. Я решила разыскать Ларри, позвонить ему и пригласить в гости.
На что я рассчитывала? На то, что он, увидев малыша, упадет передо мной на колени и мы счастливо заживем, словно ничего и не случилось? Какая же я была дура.
Адреса Ларри я не знала, поэтому попросила нашу общую знакомую связаться с ним. Из последних сил я навела идеальный порядок в квартире и нарядила Джека. Ларри растает, когда увидит малютку! Все закончится хорошо!
Тут мне позвонили. Это была та девушка, к которой я обратилась за помощью. Ларри просил ее передать, что не собирается приходить и что не желает больше слышать ни обо мне, ни о сыне. Сердце мое снова было разбито.
Следующая неделя стерлась из памяти. Помню только, что я совсем не спала. Помню, как объясняла Мелиссе, почему у нас забирают ее братика, почему он будет жить с другой мамой. Мне было очень тяжело отвечать на вопросы дочки. У меня не было другого выбора. Я была обязана дать сыну шанс на счастливую жизнь, должна была сделать все, чтобы у меня не отобрали Мелиссу. Это очень жестокий выбор, но мне пришлось его сделать.
И вот настал день расставания с Джеком. Я попросила соседку посидеть с Мелиссой, чтобы она не видела, как увозят ее брата. Сама я тоже не была готова это видеть. Какая мать готова расстаться с ребенком? Соцработники приехали на большой служебной машине «вольво». С тех пор я ненавижу машины этой марки.
Коляска с Джеком стояла в саду. Две маленькие игрушки, слоненок и медвежонок, были привязаны к тенту.
– Несите скорей ребенка, – резко сказала женщина из социальной службы, – у нас очень мало времени.
Не помня себя от горя, я побрела в сад. Я склонилась над коляской, протягивая руки к сыночку, с которым меня вот-вот должны были разлучить. Когда брала его на руки, он уцепился за слоненка и оторвал его от тента. Неужели Джек понимал, что должно было произойти? Он хотел остаться со мной? Страдал по-своему?
Скрепя сердце я понесла его к машине. Но на полпути остановилась. Что же я делаю! Нужно все исправить, пока не поздно. Кто-нибудь, помогите мне!
Поблизости не было никого, кто мог бы прийти мне на помощь.
Представители социальных служб уговаривали меня положить Джека в коляску без всяких фокусов. Но я просто не могла себя пересилить. Я прижала к себе сына, намереваясь не отпускать его. Началась небольшая потасовка, одна из женщин стала вырывать ребенка у меня из рук. Я отчаянно сопротивлялась и кричала:
– Нет, нет! Он мой! Не отдам! Вы не имеете права! Пожалуйста, нет!
Тут я окончательно сломалась. Я пыталась удержать малютку сына, которого я родила всего пару недель назад, но мне не удалось. Его уложили в кроватку и поместили ее на заднее сиденье «вольво». Почти сразу же машина тронулась с места.
Громко рыдая, я повалилась на траву.
Все кончено. Всю жизнь я буду винить себя за то, что позволила забрать сына. Всю жизнь буду скучать по нему.
Спустя несколько недель я потребовала, чтобы мне позволили увидеться с Джеком. Его тогда еще не усыновили. Я была очень подавлена, мое состояние вызывало серьезные опасения у лечащего врача, так что он добился для меня еще одной встречи с сыном. Я была так счастлива! Я надеялась, что все еще можно исправить. Может быть, мне все-таки разрешат оставить его? Стоит мне только увидеть сыночка, и все сразу наладится!
Когда настал день встречи и я наконец снова взяла Джека на руки, я почувствовала одновременно счастье и боль. В этот момент я вдруг смогла трезво оценить ситуацию. Конечно же ничего не изменится. Конечно же мне не разрешат оставить Джека. Его усыновит бездетная пара, и я не в силах этому помешать. С сыном на руках я вышла в сад. Вдруг там есть калитка? На секунду я представила, что будет, если сейчас украду Джека и убегу? Куда я побегу? Не знаю. Просто убегу. Задыхаясь, я поспешила в глубь сада, в надежде найти выход на улицу. Тут меня настиг один из соцработников и отобрал Джека.
Все было кончено.
Все мои надежды рухнули.
Я знала, что ничего уже не исправить. Джек никогда больше не вернется ко мне. Никогда.
Скорбь – отвратительное чувство. Она съедает нас изнутри и безжалостно калечит душу. Несколько месяцев я жила, словно в непроглядном тумане. Горсти таблеток притупляли боль, но я все равно беспрестанно думала о Джеке. Я сторонилась колясок, мамаш с детьми. Ничего, кроме Мелиссы, меня абсолютно не интересовало. Уложив ее спать, я, как правило, просто сидела без движения всю ночь, не в силах уснуть. Я не плакала, сама мысль о слезах была мне неприятна.
Дни шли за днями, и в самом конце осени ко мне снова пришла представительница социальных служб. Первой моей догадкой было, что приемные родители хотят отказаться от Джека. Может, они решили вернуть его мне. А что, в моей жизни уже происходили невероятные события. Как правило, невероятно плохие. Самое время случиться чему-нибудь невероятно хорошему. Однако ничего хорошего меня не ожидало.
– Новым родителям Джека кое-что от вас нужно, Кэсси, – сказала мне женщина, которая несколько месяцев назад забрала у меня ребенка.
Что им еще нужно? Моего сына им недостаточно?
– Они просили вас написать письмо Джеку, чтобы он прочитал его, когда подрастет, – прибавила социальная служащая. – Как никак, вы его мать.
Она, наверное, думала, что оказывает мне большую услугу.
Конечно, я хотела, чтобы Джек знал обо мне. Вообще-то я предпочла бы общаться с ним при встречах, но это было невозможно. Что ж, письмо так письмо.
Несколько недель я билась над посланием сыну. Это было нелегко. Что может написать мать ребенку, которого навсегда потеряла? Что сердце ее разрывается от боли? Я начинала писать и тут же бросала.
Как-то раз мы с Мелиссой ехали в автобусе, и я увидела Ларри. Он стоял рядом с машиной, которую купил незадолго перед тем, как бросить меня. Не знаю, что на меня нашло, но я выскочила из автобуса. Заметив меня, Ларри тут же прыгнул в служебный фургон и умчался.
Никогда еще я не была такой рассерженной. Я чувствовала, как ярость закипает внутри. Не помню точно, что произошло дальше. Вроде бы я подняла что-то с земли и побежала к новенькой машине Ларри. Я знала, как она ему дорога. Помню, он приезжал на ней, желая похвастаться, как раз тогда, когда я отказалась делать аборт. Это была машина его мечты.
Пришла в себя я уже дома. Мелисса была чем-то расстроена. Пот катился с меня градом, так что я приняла ванну, а заодно помыла и дочку. Ей всегда это нравилось. Мы играли с пеной, все проблемы мира казались такими далекими. Уложив Мелиссу спать, я решила как следует обдумать события дня. Я знала: что-то случилось, – но никак не могла вспомнить, что именно натворила. Мне было очень страшно. Что же произошло? Я никак не могла восстановить в памяти то, что случилось, когда я выбежала из автобуса.
В дверь позвонили. Я никого не ждала, так что не хотела даже подходить к двери. Однако голос человека, стоявшего на пороге, показался мне знакомым. Это была та девушка, через которую я пыталась связаться с Ларри, когда Джек на две недели вернулся ко мне. Оказывается, Ларри позвонил ей и сказал, что его машину изуродовали. Кто-то нацарапал слово «ТРУС» на лобовом стекле. Он был ужасно напуган. То, что я услышала потом, заставило испугаться и меня. Ларри видел, как я бежала сначала к нему, а потом к его машине. Видела это и его соседка. У него была свидетельница.
Неужели это и правда я сделала? Не может быть!
Я испугалась, потому что понимала, что это преступление.
– Он, наверное, в полицию заявит, – проговорила я тихим, испуганным голосом. – Ему это доставит большое удовольствие.
– Я спросила его, что он собирается делать, – сказала моя знакомая. – Он сказал, что не будет никуда заявлять. Может, в глубине души он понимает, что сам виноват. К тому же, если он обратится в полицию, вся история выплывет на поверхность, и он опозорится на всю округу. Он просто просил передать, что знает, кто это сделал.
