Положение изменилось после 1688 года. Парламент стал собираться ежегодно и превратился в реальную политическую силу, с которой руководство страны должно было считаться. И все же следует заметить, что во Франции парламентские сессии регулярно проводились с XIII века. Но преимущество английского представительства заключалось в том, что его не сочли препятствием и не уничтожили в 1790 году: парламент пережил an‑cien régime и успешно приспособился к условиям демократии. Впоследствии ему приписывали более значительную роль, чем то было на самом деле, а сопоставление с французскими парламентами старались проводить как можно реже. Ни французские, ни английские монархи не вводили налогов
1HintonR. W. K. 1957. The Decline of Parliamentary Government under Elizabeth
and the Early Stuarts // Cambridge Historical Journal, XIII, 2. P. 125-126.
2 Bush M. 1983. Noble Privilege. Manchester University Press. P. 112.
и не производили серьезных правовых изменений без участия представительств. Оба учреждения открывали дорогу к власти, богатые могли покупать там места и получать более высокие чины. Для отпрысков знатных семейств эти учреждения, охваченные сетью патроната и родственными связями элиты, были ступенью на пути к положению и должностям. Примечательно, что английский парламент фактически назначал себя сам. Землевладельцы — джентри и пэры — определяли кандидатуры тех, кто затем должен был составить подавляющее большинство в нижней палате: такой контроль превращал палату общин в одну из самых необычных ассамблей в Европе XVIII столетия. Миф о том, что парламентские выборы стимулировали активную политическую жизнь, можно опровергнуть с помощью простого наблюдениям 1761 году борьба велась только за сорок два места из 203, принадлежавших городам, и за четыре из сорока, предоставленных графствам, — и это было нормой. Можно сказать, что многие места, предоставляемые городам, были собственностью тех, кто их занимал, точно так же как это происходило с местами в парламентах французских. Кэннон отмечает, что при Ганноверской династии число мест в палате общин, кандидатов на которые определяли члены палаты лордов, постоянно увеличивалось. После периода неопределенности и неразберихи, которыми ознаменовалось правление королевы Анны, знать стремилась укрепить свои позиции. В 1705 году она контролировала 105 мест в палате общин. В 1747 году эта цифра возросла до 167 мест, а в 1784 году — до 197. С начала столетия число клиентов пэров в парламенте увеличилось, вероятно, в четыре раза. В 1784 году 304 из 558 членов палаты общин были связаны с пэрами. Церемонии открытия многих парламентских сессий в правление Георгов напоминали семейные встречи.1
И английский и французский парламенты были форумом для фракционной борьбы, возникавшей за их пределами — как правило, при дворе, поскольку только там можно было получить такую политическую информацию, которая давала пищу интригам.2 Обычно режиссерами–постановщиками конфликтов были политики, стремившиеся устранить королевских министров. В парламентах начинали свою карьеру многие французские и английские министры; умелые манипуляторы могли, используя представительства, оказывать давление на монарха (впрочем, такая практика официально осуждалась). В 1763 году Лаверди, лидер парламентской оппозиции, был назначен Генеральным контролером финансов. Недавно опубликованные работы проливают свет на подробности закулисной борьбы, развернув-
1 Cannon J. 1984. Aristocratic Century. Cambridge University Press. P. 104-115.
2BlackJ. 1990. Robert Walpole and the Nature ofPolitics in Early Eighteenth‑Cen
tury England. Macmillan. P. 100.
шейся вокруг этого события.1 Шуазель, секретарь иностранных дел, стремился устранить Генерального контролера Бертена. Он убедил янсенист–скую оппозицию в парламенте одобрить эту перестановку; затем было предложено устроить конкурс между тремя претендентами. Лаверди представил лучшее сочинение о том, как увеличить доходы и при этом сохранить парламентскую благосклонность. Сходным образом Шелберн, любимый министр Георга III, был в 1783 году смещен Фоксом. (Параллель не совсем точная, поскольку Фокс не был коллегой Шелберна; тем не менее шестью месяцами ранее они работали вместе и, по сути, были соперниками в правительстве.)
Так как до недавнего времени историки были убеждены в солидарности, царившей внутри кабинета, это мешало им замечать вероломство, которое министры проявляли в отношении своих монархов и коллег. Нередко они стремились заменить сослуживцев на своих клиентов. Если корпоративные органы направляла умелая рука, они могли стать дополнительными рычагами для воздействия министров на государя. Сопротивление, которое парламент оказал Тюрго, спровоцировали его коллеги по министерству. Бретейль поощрял парламентскую оппозицию реформам своего соперника, Калонна. Отсутствие единства в правительстве наблюдалось не только во Франции, но и в Англии этой эпохи. Сегодня историки–ревизионисты отмечают, что для министров Елизаветы I парламент был средством вернуться после того, как при дворе им не удавалось убедить ее выйти замуж за достойного претендента или казнить Марию Стюарт. Удары в спину, нанесенные коллегами, в 1620–х годах закончились для Бэкона и Кранфилда парламентским импичментом. Так называемое возвышение поста премьер–министра в Англии при Ганноверской династии не избавляло от этой опасности. Во время акцизного кризиса 1733 года настоящую угрозу для Уолпо–ла представляли недовольные министры, Кобем и Честерфилд, интриговавшие против него в союзе с парламентской оппозицией.2 В обеих странах конфликт между короной и корпоративными учреждениями зачастую был следствием разногласий между советниками короля и не был вызван противодействием самих представительных органов политике монарха. Главной угрозой для министров были их же коллеги.
И во Франции, и в Англии монарх также мог манипулировать корпоративными органами. Во французских парламентах заседали клиенты министров Бурбонов, в обеих палатах английского парламента — приверженцы Ганноверской династии. Король нейтрализовал опасность оказаться в финансовой зависимости от произвольных решений парламентариев, распределяя между ними свое покровительство. «Сформировать парламент»
1 Swann J. 1989. Politics and the Parlement of Paris 1754-1771. Cambridge Univer
sity unpublished Cambridge Ph. university D. Thesis. P. 192-196.
2 Black J. 1990. P. 36,61-62.
было очень важно для того, чтобы королевское правительство могло продолжать работу. В контексте отсутствия обязательного конфликта между короной и представительством ежегодные сессии представляются скорее благом, а не злом, поскольку в правление Георгов ни один из парламентов не отказывался вотировать субсидии и не настаивал на их обязательном возмещении. Но в обеих странах монархи предпочитали не рисковать и не назначать таких министров, неприязнь к которым побуждала бы эти учреждения отказываться от вотирования налогов. В Англии угроза была молчаливой, во Франции она заявляла о себе громче. Людовику XV пришлось пожертвовать Машо, Силуэттом и Бертеном, поскольку им не удавалось получить от парламента необходимые суммы. В Англии средство, позволявшее избежать подобных кризисов, называлось «умелым управлением» (management). Непонятно, почему те ж е приемы, которые во Ф р а н ц и и зачастую не давали того же результата, называются «абсолютизмом».
Репрезентативные органы Англии и Франции во многом разнились, но в главном они были похожи. Они являлись посредниками, с помощью которых корона строила свои отношения с правящей элитой.1 Это утверждение не обрадует тех, кто считает французский «абсолютизм» институциональной базой социального порядка, в корне отличавшегося от устройства английского общества. Однако в последних исследованиях, рассматривающих представительные органы раннего Нового времени в контексте взаимодействия сил, их породивших, содержатся выводы о том, что социальная основа власти в Англии и во Франции была одинаковой.2 Таким образом, взаимоотношения короны и представительных органов в обеих странах развивались по схожим сценариям. Если на время забыть о риторике контроля за королевской властью, окажется, что они считали себя сподвижниками королевского правительства. Представительства были связующей нитью между центром и окраинами, между короной и элитой: это было выгодно всем, а от ее разрыва никто и ничего не выигрывал. Нет никаких свидетельств того, что государи относились к их деятельности отрицательно. Возможность получать их одобрение укрепляла королевскую власть: это обязывало страну, или ее регионы, подчиняться решениям, принятым коллективно. Положение английского парламента было более выигрышным, так как он представлял единое государство, творение сильной монархии. Французские парламенты и штаты представляли государство децентрализованное
