— А Эдек?
— Жив, здоров, учится.
Опять пошли объятия и слёзы. Полковник молча наблюдал за этой встречей. В Москве и его ждали седой как лунь отец и старушка мать.
Затем все вместе поехали в Иодалишки. Сёстры и младший братишка не слезали с колен Генрика, примеряли его офицерскую фуражку, трогали погоны и болтали, болтали наперебой, За столом, уставленном бутылками, Генрику не хотелось вспоминать о своих боевых приключениях. Он пытался было отговориться, что, дескать, в этом не было ничего особенного, а при случае когда-нибудь он расскажет. Его выручил полковник. Подсев поближе к старику, он начал длинное повествование. До Генрика, сидевшего с младшими сёстрами и братом, долетали лишь отдельные слова: «Шостакув… Вартай… Борецкая пуща… штаб… связные…»
Похвал в адрес Генрика полковник, видимо, не жалел, потому что старик вдруг подошёл к сыну и горячо обнял его.
— Да, больше года уж прошло, товарищ полковник, — проговорил он, обращаясь к гостю, — как я здесь вот, в этой избе, благословил его перед уходом в леса. Во имя памяти деда, во имя мученической крови всех павших за родину я призывал его не посрамить имени семьи. Ну и, как видно, не нарушил он клятвы, поддержал честь нашей фамилии, да и мою, старика.
Разговоры затянулись далеко за полночь. Отец ни на шаг не отходил от сына; он сам, казалось, помолодел на добрый десяток лет.
Война подходила к концу. «Тысячелетняя империя» держалась только на немногочисленных отрядах фанатиков, продолжавших яростное сопротивление. Две лавины фронтов, двигавшиеся с востока и запада, неуклонно сближались. Чуть дышал добиваемый Берлин, Фашистская Германия была повергнута.
Разведгруппа Генрика по-прежнему размещалась в деревне Мурава, под Каунасом.
В конце апреля 1945 года Генрик, Андрей и офицеры из разведотдела выбрались в автомобильную поездку по Восточной Пруссии. Они миновали развалины Голдапа и направились к Борецкой пуще. Попав в знакомые места, попросили шофёра остановиться. Всё здесь оставалось таким, как и прежде. Сколько же воспоминаний нахлынуло на, них!..
Затем поехали через Гижицко, Кентшин, Ольштын. Осмотрев эти разбитые гнёзда пруссачества, они добрались до руин Танненберга. Полковник, хотя и никогда здесь прежде не бывал, отлично знал окрестности. Сколько раз видел он их на макете в период учёбы в Военной академии! История гибели армии генерала Самсонова оставалась в памяти. Он, как и другие слушатели академии, изучал все детали той операции, чтобы никогда больше не повторить её ошибок. В молчании осмотрели могилы солдат, оставшихся здесь навсегда в 1914 году, памятник-мавзолей.
Отсюда помчались в Кенигсберг. Город пугал своими развалинами и пустотой. Его окутывал густой смрад разлагавшихся трупов. Разведчики брели по этому огромному кладбищу. Генрик искал таблички с надписью «Бернекерштрассе». С трудом отыскали её, висевшую на наполовину разрушенном здании. Подъехали к дому, значившемуся под номером 2/4.
Да, это было здесь. Генрик мысленно представлял себе тех, кого по этой широкой лестнице вводили в помещение. Сейчас разбитые двери и ворота были распахнуты настежь. Шаги гулким ухом разносились по пустым коридорам и ажурным галереям. Вполголоса он рассказывал своим спутникам о Сливиньском, Выдорнике, Дзичковском и остальных, кого помнил, с кем работал в подполье.
Большинство камер было открыто. Они всматривались в выцарапанные ногтями на оштукатуренных стенах фамилии, в чёрточки, видневшиеся рядом с ними, которые обозначали время, проведённое в заключении…
Затем спустились в подвальные казематы. Где-то рядом должно было находиться место казни. Подсвечивая себе фонариками, узким коридорчиком они вышли в большую комнату, где пол вокруг разбитого стола был засыпан засохшими цветами. Рядом находилось помещение поменьше с водопроводными кранами, отверстиями для стока в полу, со стенами, обложенными маленькими плитками чёрного кафеля. Теперь здесь явно чего-то недоставало.
Генрик снял фуражку, то же сделали и остальные. Он вынул из стены одну плиточку и взял её на память. В молчании все вышли на улицу. Огромные ворота, качаясь на ветру, издавали неприятный скрип.
Победу праздновали в Каунасе. Несколько дней подряд длилось веселье с воспоминаниями о прожитом и планами на мирное будущее, теперь уже становившееся реальностью. Наступивший мир изменял всю их жизнь.
Несколькими днями позже заместитель начальника отдела приехал в Мураву и приказал собрать личный состав всех разведгрупп. Пришли все — радостные, принаряженные. Широкую площадь заливало солнце. Здесь уже находилось несколько легковых машин, доставивших офицеров разведки. Бойцы стояли, выстроившись в две шеренги. Командовал всем полковник.
На площадь вкатилось два лимузина. Маршал Василевский в сопровождении группы генералов направился к разведчикам. Полковник подал команду «Смирно!» и отрапортовал маршалу. Маршал Василевский тепло приветствовал разведчиков.
На площади установилась тишина, нарушаемая только порывами ветра и звенящими в лазури неба голосами жаворонков. Чётко выговаривая каждое слово, генерал Алёшин читал приказ о присвоении офицерских званий. Одна за другой назывались фамилии. И вот:
— «…присвоить звание «старший лейтенант» Мерецкому Генрику Альбиновичу…»
Прочитав приказ до конца, генерал подал команду:
— Старший лейтенант Мерецкий, выйти из строя!
Генрик остановился перед маршалом. Генерал снова начал читать:
— «Приказом командующего фронтом за проявленную доблесть в боях с фашистскими захватчиками наградить орденом Красного Знамени Мерецкого Генрика Альбиновича…»
Маршал вынул из открытой коробочки поблёскивающий золотом и пурпурной эмалью орден, прикрепил на грудь герою и пожал ему руку. Генрик тихо произнёс в ответ: «Служу Советскому Союзу!» Кровь, от волнения ударившая ему в голову, не давала расслышать произносимых в его адрес поздравлений. Автоматически он сделал поворот и вернулся в строй, крепко сжимая в руке удостоверение о награждении. Краешком глаза Генрик ежеминутно посматривал себе на грудь.
Награждены были и другие разведчики.
После окончания церемонии официальная обстановка сменилась непринуждённой беседой. Все окружили начальство. Маршал расспрашивал разведчиков о планах на будущее. Тамара с Наташей обратились к нему и генералам с просьбой прийти на вечер, который их группа устраивала ещё согласно уговору в Борецкой пуще. Приглашённые, пожелав им хорошо повеселиться, поблагодарили, но отказались. У командования ещё было слишком много неотложных дел.
Вечеринка собрала гораздо больше участников, чем ожидалось. Верховодил всем весёлый и живой как ртуть Тони. Он прошёлся с Тамарой в польке так, что пыль столбом стояла, потом один пустился отплясывать трепака. Ну и конечно, не обошлось без тостов: за Победу, за награды, за Борецкую пущу…
Наступило, по мнению Генрика и Эдека, время возвращаться в родные края. По этому вопросу они и пошли посоветоваться с полковником. Их намерение не вызвало у него удивления. Задание, возлагавшееся на них, было выполнено. С Эдеком всё обстояло просто: оформление его демобилизации и возвращение в Сувалки было делом двух дней. С Генриком же разведотдел расставаться не хотел. Полковник предложил ему остаться на постоянной службе, поступить в военное училище. Но Генрик считал, что его место в новой Польше, что там он теперь нужнее. Правда, наскоро и не до конца залеченные раны всё ещё давали о себе знать, но он на это особого внимания не обращал. 15 мая 1945 года Эдек отправился в свою родную Немцовижну, где уже находился отец. Генрик тем временем исполнял последние формальности, связанные с переводом в польскую армию.
В Сувалки он поехал вместе с советскими офицерами на их автомашине. Уже подъезжая к знакомым местам, Генрик почувствовал, как у него сильнее забилось сердце. Он попросил, чтобы машина шла медленнее. Когда из-за холма вынырнула старая крыша больницы, он показал своим спутникам то место, куда его доставили в прошлом году; неподалёку, по левой стороне, зияло пустыми глазницами обгоревших окон здание гестапо.
Ему хотелось прямо сейчас, сию минуту выскочить из машины и броситься в объятия первого попавшегося прохожего, чтобы рассказать ему, другим, всему городу обо всём, что переполняло его сердце в эти минуты.
Они остановились перед домом Мадоньских. Кристина уже знала о его возвращении. Они поздоровались довольно сдержанно и несмело. Слишком много было свидетелей их встречи. Позже он отправился в город. По тем самым тротуарам, по которым во время войны пробегал украдкой, он теперь шёл гордо и свободно.
Шёл и ласкал взглядом знакомые дома, башни костёлов, парк, оголённый, без ограды, — весь этот родной, любимый город. Почти вбежал в старое здание гимназии. Те же с трудом открывающиеся двери, тот же коридор, классные комнаты. Волнение перехватывало ему дыхание. В глазах у него стояли все те, кто беззаботной шумливой ватагой заполнял эти классные помещения до 1939 года. Многих из них уже не было в живых, и их могилы были рассеяны по всему свету. Сегодняшние ученики и их преподаватели с удивлением смотрели на советского офицера, который с фуражкой в руке в задумчивости брёл по коридору, погруженный, видимо, в воспоминания. Старый седой учитель Томаш Иодоховский внимательно приглядывался к чем-то знакомой фигуре офицера. Увидев его, Генрик бросился ему в объятия. Глаза обоих были полны слёз.
