Оставляем нашу квартиру, прощаемся с дончанами, уезжаем назад.
За пару десятков километров до Луганска нас останавливают на блокпосту. Пока у водителя Саши просматривают документы, командир ополченцев отводит меня в сторонку.
– Вы куда?
– В Луганск?
– Да ведь прямо по курсу, в Юбилейном, уже укропы, там танки.
– Что делать?
– Если у вас водила дерзкий, можно проскочить. Надо объехать.
– Дерзкий, просто он этого еще не знает. Рисуй схему.
Мы делаем крюк, мчим вперед, не обращая внимания на ухабы, ломаем на нашем авто две передние стойки, но в Луганск приезжаем.
Ух! Еще час – и мы уже в Краснодоне. А там новости. Украинские части, что попали в котел, разгромлены. Около пятисот военных перешли в Россию, там их моют и кормят. Тысячи полторы бойцов и офицеров вернулись на Украину, выпущенные ополченцами. А где остальные? Попали-то в окружение тысяч восемь? Я хочу съездить в котел. Посмотреть все своими глазами.
Проблем нет, пятнадцать минут – и мы уже бродим по украинскому опорному пункту. Он стоит на сопочке, возвышающейся над Краснодоном. Впечатление? Разгром. Техника вся горелая, БТРы, МТЛБ, гаубицы Д‑30. Кажется, люди убежали отсюда внезапно, в течение каких-то минут. Брошенные солдатские норы-землянки. Рядом, на самодельных столиках, сбитых из зеленых снарядных ящиков, стоят трехлитровые стеклянные банки с соленым салом. И тут же пустые пакеты из-под американских сухих пайков. Какие-то бритвенные принадлежности, полотенца, куски мыла. Рядом обрывки бронежилетов и пробитые пулями темно-зеленые каски. И никаких траншей! Никаких окопов! Дико. Ведь любой бывалый солдат на войне, едва объявляют привал, сразу начинает окапываться. Лопатки нет? Каской, кружкой, ложкой, в конце концов. А здесь… Думали безнаказанно поохотиться, а на самом деле пришли на убой. И этот запах. Над всеми позициями стоит приторный запах, и его нельзя спутать ни с каким другим… Вот и ответ на вопрос, куда делись остальные военные, не вышедшие из котла.
Мы спускаемся вниз и у дороги, ведущей к КПП «Изварино», видим разбитую гаубицу, а рядом сгрудившихся ополченцев. Их несколько человек. Закинув автоматы за спину, они аккуратно перекладывают с земли на плащ-палатку выжженные солнцем человеческие останки. Достают бутылек, морщась, делают по глотку. Спирт. Протирают им руки и, наконец, замечают нас. Их лица без масок, и они печальны. Один из них, видать старший, повернувшись в сторону камеры, произносит:
– Этот парень герой. Ребята попали в засаду, он раненый прикрывал отход. Потом подорвал себя гранатой, чтоб не попасть в плен. Он из России.
– А как зовут, кто он?
Ополченец отворачивается и лишь машет рукой. Погибший герой? Кто он, откуда? Кто-нибудь когда-нибудь произнесет его имя вслух?
Что мы знаем о Великой Отечественной войне? О героях, об основных сражениях? Многое. Двести пятьдесят восемь кинооператоров снимали танкистов, летчиков, подводников, даже партизан. Что знаем об Афганистане? Гораздо меньше. Работать в боевых условиях телевизионщикам там не давали. А здесь? Обвал! Кто только не снимает, кто только не берет интервью. На камеры, на телефоны. Блогеры, стрингеры, репортеры, сами ополченцы. Боевой хроники море. Но почему, когда людям лгут, они верят. А когда показывают правду, они абсолютно уверены, что для них «крутят кино».
Через пару дней, уже в Москве, зазвонил телефон.
– Здравствуйте, это Александр?
– Да.
– Я Сергей, вы снимали моего сына, он погиб под Краснодоном.
– Тот самый, что спас людей?
– Да.
– Кто он, откуда? Как звали? Где его похоронили?
– Ничего сказать не могу. Я просто высылаю вам его фотографию.
Я открыл свою почту. Рассмотрел фото. Это был первый ополченец, который мне улыбался.
P.S.
В мае девяносто шестого года к нам на Шаболовку приехал Борис Ельцин. Вручал награды отличившимся журналистам. Шеф-редактор «Вестей» Александр Нехорошев подозвал меня.
– Так, Сладков, тебя первым вызовут. Получишь, тебе пожмут руку, сфотографируетесь, ну и ты должен произнести несколько слов. Есть что сказать?
– Конечно, есть. Я скажу: Борис Николаевич, не останавливайте, пожалуйста, войну, мне еще нужно мягкую мебель домой купить.
Александр Юрьевич, взявши меня за пуговицу, ненадолго задумался, потом ласково, как душевнобольному, сказал.
– Так, Саша, экспериментов не будет. Ты помолчи. Нина Зверева скажет, хорошо?
Легко быть циником, когда ты не ранен, не покалечен и никто из твоих родных не погиб. Когда твой дом цел, а разбиты чужие. Тяжело жить и беззаботно работать, когда все обстоит по-другому. Нам только кажется, что война далеко. Она близко.
«Бетакам» – видеокамера устаревшего формата.
ОЗК – общевойсковой защитный комплект, средство индивидуальной защиты от отравляющих веществ, биологических средств и радиационной пыли. Прорезиненные бахилы-чулки и плащ. Надевать ОЗК положено во время отражения ядерной или химической атаки. Но пока таковых нет, пехота и десантники надевают его в холод и слякоть. Подходящая штука, чтоб не околеть.
РУМО – разведывательное управление Министерства обороны США.
«Фыдджын, картофджын, уалибах» – названия знаменитых осетинских пирогов. В данном случае с мясом, картошкой и сыром.
Начфиз – это тот, кто в мирное время заставляет всех бежать кросс и подтягиваться, а в военное, по расписанию, отвечает за похороны погибших. Причем похоронной командой выступает штатный оркестр.
РИК – российский информационный канал ВГТРК. Теперь – «Россия‑24».
«Дырка» – автодорожный тоннель на Рокском перевале под горой Сохс между Северной и Южной Осетией. Протяженность тоннеля 3660 метров, он расположен на высоте 2,5 км над уровнем моря. Через Рокский тоннель проходит Транскавказская автомагистраль – единственная дорога, связывающая напрямую Северную и Южную Осетию.
Медалеопасное направление – выражение, принятое в группе «Вымпел». Означает задание, после выполнения которого можно прославиться. О другом варианте стараются не упоминать.
«Горка» – костюм горный ветрозащитный. Шьется из палаточного полотна. Хорошо держит слабый дождь, не впитывая воду. Со временем ткань выцветает до бледно-желтого, почти белого цвета. У кого «горка» светлее, тот и круче. Если она не папина после Афгана.
Рэкс (ироничный окопный сленг) – крутой боец.
«Божественный ветер» – на японском, камикадзе: «ками» – божество, «кадзе» – ветер.
«Трамвайная болезнь» – случается у артистов, журналистов и прочей мелькающей по ТВ публики. Когда они переживают, что их «в трамвае не узнают».
ПТУР – противотанковая управляемая ракета.
«Активная броня», или «динамическая защита» – стальные коробочки с взрывчатым веществом внутри. При попадании снаряда они взрываются навстречу ему и ослабляют поражающий эффект.
«Катушка» – у нас в «Вестях» – суточный список дежурных журналистов. Сидят и ждут команды на выезд.
«Вованы» (сленг офицеров и солдат Минобороны) – военнослужащие внутренних войск МВД России.
В 1991–1992 годах грузинская гвардия уже безуспешно штурмовала Цхинвал.
Буссоль – прибор для топографической привязки и управления артиллерийским огнем.
«Пять сорок пять», «семь шестьдесят два» – калибры автомата Калашникова. И пулемета.
«One way ticket» – песня рок-группы «Boney М».
«Стендап» (от английского «Stand up») – репортерский сленг. Означает работу корреспондента в кадре.
«Контрабас» (армейский сленг) – военнослужащий контрактной службы.
ВОГ – ВОГ‑17А и ВОГ‑17М состоят из осколочной гранаты, метательного заряда и головного взрывателя мгновенного действия. Осколки разлетаются на семьдесят метров.
ПКП – передовой командный пункт, место нахождения командира с основной частью штаба и средствами связи, оборудованное для управления боем или операцией.
«Мабута» – армейский сленг времен афганской войны. Специальный костюм, «прыжковая форма», которую носили спецназовцы ГРУ.
«Личка» – личная охрана.
Три пирога – обязательный атрибут осетинского застолья. Кстати, если четное количество пирогов – это печальный повод, скорее всего поминки.
