Потеряв равновесие, напарник неловко съезжает вниз. Шныриков помогает ему подняться. Медлить нельзя. Нарушитель уходит…
Ракеты одна за другой взмывают в небо, освещая горы. Бежать все трудней. Где же тревожная группа? Рядом граница. Неужели уйдет?
…Нарушителя взяли у контрольно-следовой полосы. Это был немолодой оуновец, похожий на крестьянина. После недолгого запирательства признался, что шел на связь с куренем бандеровцев.
— Кто возглавляет курень? — спросил Варакин.
— Бир.
— Бир?! — повторил начальник заставы. — Выходит, правильно сказал полковник, что ему с нами не разминуться…
А Николай давно уже не вспоминал о Бире. Когда его спас начальник заставы, он сообщил Марине: «…Тут меня старший лейтенант Варакин крепко выручил. Ты не волнуйся, все обошлось. Сама знаешь, я в рубашке родился. Не затем прошагали войну, чтобы зря погибнуть…».
Потом новые схватки вытеснили впечатления от пережитого осенью боя.
Проснулся Шныриков в полдень. В соседней комнате вполголоса дежурный записывал телефонограмму.
В спальне с окнами, наглухо закрытыми плотными деревянными ставнями, было темно. Даже солнечный луч, способный отыскать малейшую щель, не проникал в этот мир отдыха.
«Семь часов сна нужны пограничнику, как боезапас автомату», — вспомнились Шнырикову слова начальника заставы. Только спят ли они столько?.. Сейчас он выспался. Усталости как не бывало. Жаль только, не доглядел сон про Комаровку…
Накануне он получил из дому письмо. Отец писал, что все живы, здоровы, чего желал и ему. Новости касались главным образом деревни: домой вернулся один из товарищей Николая. Пришел под чистую после ранения и ампутации ноги. Односельчане поставили его председателем сельсовета.
«Придешь, Коля, тебя тоже не обидим, — писал Нил Кондратьевич, — потому как народ дюже уважает вашего брата фронтовика».
Николай перечитал эти строки два раза. Приятно было, что отец обращался к нему, как к равному. Да, война сделала его старше. На всякое нагляделся он за эти годы. Много видел горя. Видел и спаленную фашистами Комаровку. Повырубали леса. Люди ютились в погребах, в землянках. Сверстник Николая, воевавший в партизанах, рассказал, как каратели, словно медвежью берлогу, окружили соседнее с Комаровкой село. Убивали всех подряд, без различия пола и возраста.
Николай лежал с открытыми глазами.
Теперь пришло для фашистов время расплаты.
Рывком встав с постели, Шныриков оделся и вышел в соседнюю комнату. Группа пограничников собралась у репродуктора.
«…У озера Балатон продолжаются упорные бои, — слышался голос Левитана. — Только на небольшом участке между озерами Валенце и Балатон гитлеровцы бросили на нашу оборону больше двухсот пятидесяти танков».
— Давно передают? — поинтересовался Николай. — А что еще сообщили?
— Вроде фрицы хотели остановить Третий Украинский фронт.
— Ничего у них не получится! — весело отозвался Шныриков и прошел через веранду во двор заставы. В лицо ударило весеннее солнце. Николай зажмурился и улыбнулся: — Весна! Скоро победа, а там и домой…
Весной он, бывало, с Комаровскими ребятишками мастерил скворечники. Делал их добротно. Смастерив, укреплял на шесте и старался поднять птичий дом как можно выше на ольхе у избы. Только у Мишки получалось лучше.
Щурясь от солнца, Николай шел по двору, ставя ноги чуть внутрь носками. Подшучивая над этой походкой, дядя Алексей говорил: «Так ходят все Шныриковы, оттого что из поколения в поколение землепашцами были и ходили за плугом, крепко вдавливая ногами землю».
— Ефрейтор Шныриков, — окликнули сзади.
Серега и младший сержант Коробской в брезентовых плащах и маскхалатах, натянутых поверх плащей, разряжали оружие, только что прибыв из наряда.
— Как, выспался? — прищурил озорные глаза Коробекой.
— Вроде, — тряхнул головой Шныриков.
— Промок ночью? — спросил Серега.
— Было. Сам знаешь, какой ливень ударил. А тут еще нарушитель.
— Тебя, говорят, хвалили?
Николай шутя поднял руки:
— Я ни при чем. Это сержант Ильин. Его группа и захватила диверсанта.
Постояв с ребятами еще несколько минут, Шныриков побежал к брусьям.
— Славный парень, никогда себя не выставляет, — сказал ему вслед Коробской. — Ильин говорит, помог Шныриков.
После брусьев и турника Николай направился в душевую. Ледяная вода обожгла тело.
«Хорошо!» — приговаривал Николай, растираясь полотенцем. Он потянулся за бриджами и на мгновение замер, увидев в зеркале высокую фигуру с покатыми плечами.
Пограничник подошел вплотную к зеркалу.
«Ефрейтор Шныриков!» — сказал себе Николай, и высокий, худощавый парень с темными прямыми волосами обаятельно улыбнулся, показав крепкие белые зубы. «Смирно!» — и сероглазый парень с чуть оттопыренными ушами, смотревший из зеркала, послушно застыл.
«Кру-гом!» — скомандовал Николай, подмигнув двойнику, и тот, четко повернувшись через левое плечо, шагнул к выходу.
Начинались занятия. «Отделение, становись!» — услышал Шныриков и поспешил на середину двора, где выстраивались пограничники.
— Слыхал, Коля, — шепнул, шагая рядом, Рудой, — вчера я двенадцать раз поднял гирю.
— Двухпудовую?
— А какую же!
— Здорово!
— Разговорчики в строю! — крикнул сержант Ильин. — Споем? — спросил он и, не ожидая ответа, скомандовал: — Запевай!
Отделение грянуло песню.
— Надоели мне эти занятия, — проворчал Костя Емелин, готовясь к преодолению штурмовой полосы.
Шныриков неторопливо, привычным движением снял ремень, фуражку и негромко оказал:
— Нужно, парень.
Во время занятий Николай ловко преодолевал одно препятствие за другим, борясь с воображаемым противником. Вот он ползком преодолел трудный участок, напрягая силы, выкладываясь полностью, словно это была не учеба, а бой… Впереди последнее препятствие, но нет сил. Одышка, слабеют ноги. «Спокойно, — говорит он себе. — Еще один рывок. Еще один…»
— Здорово, Коля! Всех обставил, — искренне радуясь, похвалил Сергей. — А у меня тоже есть, чем похвастать. Вот! — Он достал конверт.
«Письмо от Вики», — понял Шныриков, узнав детский почерк сестренки Сергея, фотографию которой тот не раз показывал друзьям.
— Не женюсь, пока Вика не вырастет, — заявил Сергей.
Николай промолчал. Он знал: Серега мечтает преподавать физику, как отец. Ему еще надо окончить два курса института. С женитьбой и впрямь можно подождать. А вот ему, Николаю, никак без Марины нельзя. Пятый год она ждет его. Все равно как вдова.
— Надо и мне написать Марине, — вслух решил Шныриков.
— Напиши, что я зову вас на Урал, — напомнил Рудой. — Про озеро не забудь. Глубокое. Вода в нем как лед. А рыбы… И река есть у нас, Выя. Охота прекрасная…
Черноволосый, богатырского сложения, Серега напоминал Шнырикову Василия Буслая из кинокартины «Александр Невский», которую они с Мариной смотрели в «Ударнике» накануне войны.
— Зимой из дома выйдешь — лес, — гудел бас Рудого. — Ты ведь на лыжах любишь? Поди все Подмосковье с дядей обходил?
— Угадал. Дядя Алексей любил зиму и меня пристрастил к лыжам. Мы, бывало, с утра на лыжи и — айда на весь выходной.
— Баловал он тебя.
— Как сказать… Дядя был человек суровый. Любил он всех нас,
