Очень удачно, добавляет он, что фермеры Новой Англии ушили до того, как растения-иммигранты заполонили Америку. До того как экзотические деревья смогли распространиться по земле, местные растения уже закрепились на бывших полях.
В их почву не закапывали химикатов; сорняки, насекомых или грибки здесь никогда не травили, чтобы помочь расти другим. Это самый близкий к точке отсчета вариант того, как природа может отвоевать обрабатываемую землю, – относительно которого можно измерить, к примеру, старую Англию.
Как и большинство британских автострад, шоссе Ml, ведущее из Лондона на север, было построено римлянами. В Херт-фордшире изгиб у Хемпстеда ведет к Сент-Олбансу, когда-то крупному римскому городу, а за ним – к деревне Харпенден. Со времен римлян и до XX века, когда Сент-Олбанс превратился «спальный» городок в 50 километрах от Лондона, он был центром сельской торговли, а Харпенден – ровными сельскохозяйственными угодьями, где однообразие пашен прерывалось лишь изгородями.
Задолго до появления римлян в I веке н. э. густые леса Британских островов начали сходить на нет. Первые люди появились 700 тысяч лет назад, скорее всего, вслед за стадами туров, ныне вымерших евразийских крупных рогатых животных, во время ледниковых периодов, когда Ла-Манш был сушей, но их поселения были временными. По мнению крупного специалиста по лесным растениям Оливера Рэкхема, по завершении последнего ледникового периода в юго-восточной Англии доминировали рощи лип, смешанных с дубами, и обильный орешник, который, возможно, соответствовал аппетитам собирателей каменного века.
Ландшафт изменился около 4500 года до н. э., потому что тот, кто в это время пересек воды, отделившие на тот момент Англию от континента, привез с собой зерно и домашних животных. Эти иммигранты, переживает Рэкхем, «занялись преобразованием Британии и Ирландии в имитацию сухих открытых степей Ближнего Востока, в которых зародилось земледелие».
На сегодня в Британии осталось менее 1/100 исходного леса, а в Ирландии его практически нет вовсе. Большая часть лесов – четко выделенные участки, несущие следы столетий ведения аккуратного низкоствольного порослевого хозяйства, позволявшего пням воссоздавать строительный материал и топливо. Так было и после ухода римлян, открывшего дорогу саксонским крестьянам и рабам, и в Средние века.
В Харпендене, около низкого каменного кольца с примыкающей стеной, представляющего собой остатки римского храма, в начале XIII века было основано поместье. Ротамстед Мэнор, построенный из дерева и камней, окруженный рвом, и прилегающие 120 гектаров земли пять раз меняли руки за многие столетия, обрастая новыми комнатами, пока в 1814 году его не унаследовал восьмилетний мальчик по имени Джон Беннет Лоус.
Лоус был отправлен в Итон, а затем в Оксфорд, где изучал геологию и химию, отрастил роскошные бакенбарды, но так и не получил степени. Вместо этого он вернулся в Ротамстед, чтобы добиться хоть чего-нибудь от поместья, оставленного его покойным отцом своему потомку. То, что Лоус сделал, привело к коренному изменению сельского хозяйства и большей части поверхности Земли. Как долго эти изменения сохранятся после нашего ухода – предмет оживленного обсуждения агропромышленников и экологов. Но с отменной предусмотрительностью сам Джон Беннет Лоус оставил нам немало ключей к разгадке.
На сегодня в Британии осталось менее 1/100 исходного леса, а в Ирландии его практически нет вовсе.
Его история началась с костей – правда, кто-то захочет сказать, что первым был мел. Столетиями хертфордширские крестьяне добывали превратившиеся в мел остатки древних морских созданий, лежавших под местной глиной, чтобы внести их в пашни, потому что это помогало растить репу и зерно. Из лекций в Оксфорде Лоус знал, что известкование не столько подкармливает растения, сколько смягчает кислотоустойчивость почвы. А может ли что-нибудь действительно подкормить зерновые?
Немецкий химик Юстус фон Либих незадолго до этого заметил, что костяная мука восстанавливает жизненную силу почвы. А предшествующее внесению замачивание в растворе серной кислоты позволяет ей легче усваиваться. Лоус опробовал это на поле репы. И был впечатлен.
Юстуса фон Либиха вспоминают как отца минеральных удобрений, но, возможно, он продал бы эту славу Джону Беннету Лоусу за его феноменальный успех. Фон Либиху не пришло в голову запатентовать свое изобретение. Поняв, что фермерам не до скупки костей, их выварки, измельчения и не до доставки серной кислоты с лондонских газовых станций для обработки костной муки и последующего измельчения результата, Лоус занялся этим сам. Обзаведясь патентом, в 1841 году он построил первую в мире фабрику по изготовлению искусственных удобрений в Ротамстеде. Вскоре он уже продавал «суперфосфат» всем соседям.
К 1850-м годам стало очевидно, что как нитраты, так и фосфаты увеличивали урожайность, а микроэлементы помогали одним видам растений и замедляли рост других.
Производство удобрений – возможно, по настоянию его вдовой матери, все еще жившей в большом каменном доме усадьбы, – вскоре было перенесено в более просторное место около Гринвича на Темзе. По мере распространения химических добавок к почве заводов Лоуса также становилось все больше, а его продуктовая линейка расширялась. Она включала не только измельченные кости и минеральные фосфаты, но и два азотных удобрения: нитрат соды и сульфат аммония (оба впоследствии были заменены нитратом аммония, широко используемого и сейчас). И опять несчастный фон Либих определил, что азот является ключевым компонентом амино– и нуклеиновых кислот, жизненно необходимых растениям, но не смог воспользоваться своим изобретением. И пока фон Либих публиковал результаты наблюдений, Лоус патентовал нитратные смеси.
Чтобы найти наиболее эффективную из них, в 1843 году Лоус создал до сих пор использующийся набор тестовых участков, что делает исследовательский центр Ротамстед не только старейшей в мире сельскохозяйственной станцией, но и местом, где дольше всего в мире проводились без перерыва полевые эксперименты. Лоус и Джон Генри Гилберт, ставший на 6о лет его партнером и заслуживший таким образом ту же ненависть Юстуса фон Либиха, начали с засаживания двух полей: с белой репой и с пшеницей. Они разделили их на 24 полосы и начали ухаживать за каждой из них по-разному.
Варианты ухода включали много, немного азотных удобрений и полное их отсутствие; простую костную муку, патентованные суперфосфаты или полное отсутствие фосфатов; такие минералы, как поташ, магний, калий, сера, сода; свежий и перепревший навоз. Некоторые полосы посыпали местным мелом, некоторые нет. В последующие годы на некоторых полосах начали поочередно выращивать ячмень, овес, красный клевер и картофель. Некоторые полосы периодически оставляли под паром, на других постоянно сеяли одну и ту же культуру. Третьи служили контрольными, в них не вносилось никаких удобрений.
К 1850-м годам стало очевидно, что как нитраты, так и фосфаты увеличивали урожайность, а микроэлементы помогали одним видам растений и замедляли рост других. Вместе со своим партнером Гилбертом, старательно берущим образцы и записывающим результаты, Лоус был готов проверить любую теорию – научную, доморощенную или дикую – того, что может помочь растениям. Согласно его биографу Джорджу Вону Дайку, среди последних числились испытания суперфосфатов из размолотой слоновой кости и смазывание зерновых толстым слоем меда. В одном из экспериментов, продолжающемся по сей день, участвует только трава. Древнее овечье пастбище под самым Ротамстед-Мэнор было поделено на полосы и обрабатывалось различными неорганическими азотными соединениями и минералами. Позже Лоус и Гилберт добавили рыбную муку и навоз питавшихся по-разному домашних животных. В XX веке, с усилением кислотных дождей, полосы поделили еще сильнее, удобряя часть из них мелом для исследования роста при разных уровнях кислотности.
На том пастбищном эксперименте было обнаружено, что, хотя минеральное азотное удобрение заставляет траву вырастать по пояс, страдает биоразнообразие. В то время как на неудобренных полосах может подниматься 50 видов травы, сорняков, овощей и пряных трав, соседние участки выдержат всего два или три вида. Но поскольку крестьянам не надо других растений, соперничающих с посеянными ими, для них это не проблема, в отличие от природы.
Парадоксально, но и для Лоуса тоже. К 1870-м, уже богатый, он продал дело по производству удобрений, но продолжил свои занимательные эксперименты. Его биограф цитирует, что, по его словам, любой крестьянин, считающий, что может «вырастить такой же прекрасный урожай с помощью нескольких килограммов каких-нибудь химических веществ, как и за счет нескольких тонн навоза», ошибался. Лоус советовал любому сажающему овощи и садовые растения «выбирать местность, где можно без проблем получить доступ к большому количеству дешевого навоза».
