Тутмос одолел Хатшепсут, сокрушил Митанни и создал могучую империю; но была в его прошлом одна тень, которую так и не удалось прогнать. Еще раз – и в последний – на сцене появляется князь Кадеша, появляется из тумана, так долго скрывавшего его деятельность, чтобы встать против боевого сокола Египта. Мы не слышали об этом человеке со времен битвы при Кадеше, 10 лет назад, когда он таинственно исчез из осажденного города перед его падением. Где он был, к чему стремился, мы не знаем; но теперь он был готов в последний раз попытать счастья. Он заручился могущественной поддержкой Нахарина и приморских городов. Его главным союзником был город-государство Тунип, к северу от Кадеша. Тутмос сражался в Сирии 19 лет, но, проиграв эту битву, он терял все, что завоевал.
Стареющий царь (ему было, вероятно, за сорок) немедленно принял вызов. Весной сорок второго года его царствования в море заметили флот Тутмоса, двигавшийся к гавани на северном побережье Сирии. Вместо того чтобы двинуться к Кадешу вверх по реке, Тутмос решил вначале отрезать город от его северных союзников. Тунип задержал его на время, но он взял его и повел свои войска вверх по реке Оронт на Кадеш. И здесь Аменемхаб, старый солдат, отрубивший хобот слону, совершил свой второй великий подвиг.
Битва была яростной с обеих сторон. Ставки были громадными, и князь Кадеша знал это. В последней отчаянной попытке повернуть ход событий в свою пользу он пошел на хитрость: выпустил из города кобылу и погнал ее к египетской армии. Возбужденные жеребцы поддались искушению, и колесницы начали путаться. Победа повисла на волоске, и тут Аменемхаб бросил на чашу весов свой меч. Спрыгнув со своей колесницы, он догнал кобылу и убил ее. Из чистого щегольства он отрубил ей хвост и преподнес царю. Атака на город должна была начаться сразу, в эпосе не может быть иначе. Под оглушительный хохот своих воинов эпический царь должен был бросить вперед свою армию, размахивая кобыльим хвостом. Аменемхаб, воодушевленный успехом, был первым на стенах. За ним карабкались закаленные ветераны сирийских войн. Против таких людей и такого вождя Кадеш не имел шансов. Город пал, и с ним рухнули последние надежды сирийских городов на независимость.
Но что же случилось с князем Кадеша, который не желал признавать поражений? Еще раз можем мы призвать проклятие Брэстеда на иссохшую душу бюрократа, которого во всех походах интересовала только добыча. Но мы можем предположить судьбу тутмосовского архиврага из молчания, которое последовало. Ни разу за 10 лет, что оставались фараону, Сирия не бунтовала против своего повелителя. Мы не можем вообразить себе такую летаргию с беспокойным князем на свободе. Второе взятие Кадеша не было итогом долгой осады, как первое. Тутмоса в тот год задержало сопротивление Тунипа, и он просто не имел времени на подобную роскошь. Кадеш египтяне взяли штурмом, и у князя, скорее всего, не было возможности вновь бежать. Погиб ли он в битве, в последней безнадежной попытке спасти свой город, когда вооруженные до зубов, закованные в бронзу воины Египта штурмовали стены, или был схвачен Тутмосом и казнен, как величайший мятежник? В надписях Тутмоса нет упоминаний о казни врагов, которые были, с эгоцентричной египетской точки зрения, повинны в мятеже и измене. Конечно, нельзя с уверенностью заключить из этого молчания, что казни вообще не имели места. Но мы все же предпочитаем думать, что князь Кадеша погиб в битве. Мы сочувствуем ему. Три раза он сражался против самого непобедимого воителя своего века, человека, которому многие из князей трусливо покорились, даже не подняв копья. Мегиддо, Кадеш и снова Кадеш… Интересно было бы найти в один прекрасный день похороненные архивы потерянной столицы Нахарина и узнать, что они говорят о своем союзнике из Кадеша. В глазах своих людей он был, вероятно, патриотом и героем, но в глазах египтян – просто еще одним бунтовщиком.
Так окончилась, через 20 лет, военная карьера Тутмоса III. Он был прежде всего солдат, и именно поэтому мы отвели так много места рассказу о его военных кампаниях. Но и другие его достижения весьма значительны на фоне деятельности других фараонов, которые не проводили полжизни в походах. Рехмира отмечает его всемогущество; кое-что, конечно, можно списать за счет придворной лести, но нет сомнений, что Тутмос с толком использовал свои ежегодные 6 месяцев пребывания в Египте. Он объезжал страну, инспектируя каналы, города и урожаи, он приказал тщательно записывать ход своих кампаний и их результаты. Из всех сооружений его правления самыми знаменитыми стали великие обелиски. Они имеют любопытную историю; ни один из них не возвышается сегодня в Египте, зато они буквально разнесли славу Тутмоса на весь мир. Обелиск в Центральном парке в Нью-Йорке возвышался когда-то над храмом Тутмоса в Гелиополе, парный ему стоит на набережной Темзы в Лондоне.
Когда Тутмос вернулся домой после второй битвы при Кадеше, ему оставалось еще 10 лет жизни. В течение этого времени он много занимался делами Нубии, которая теперь вливала в египетское казначейство фантастическое количество золота. В год своего пятидесятилетия он сам посетил свои южные владения, которые теперь простирались до четырех нильских порогов.
Возможно, самым долгосрочным результатом жизни этого человека была не сама великая империя, которую он создал, а изменения, происшедшие при нем в Египте. Были затронуты почти все стороны жизни общества, и некоторые изменения должны были принести плоды только в отдаленном будущем, и такие плоды, предвидеть которые не мог даже Тутмос Великий.
Некоторые результаты вполне очевидны. Сильно видоизменяется, приобретая более организованный характер, египетская армия. Она перестала быть любительской, торопливо собиравшейся для очередной военной кампании. Уже начиная с Яхмоса в ней имелось прочное ядро профессиональных солдат, с наемниками из Нубии в качестве элиты; эти люди служили в отряде царских телохранителей, а в мирное время – в городской полиции. Но армия, которая сражалась ежегодно в течение 20 лет, избавилась от любительщины; люди знали свое дело, и те, кто уцелел, приносили домой богатства, которых отцы их никогда не видели. Империю, с таким трудом завоеванную, нужно было удержать. Это предполагало создание гарнизонов – хоть и небольших – в завоеванных городах. Армейская организация усложнилась, появились кадровые офицеры, квартирмейстеры, корпус связи, общая отчетность (в дополнение к колесницам, пехоте и морским силам). Впервые профессиональный воин, как член группы и как индивид, сделался в государстве силой.
Другим очевидным результатом было влияние громадных богатств, притекавших в Египет с севера и с юга. Нувориши приобрели дорогостоящие вкусы, и их аппетиты все более возрастали. Ни один состоятельный дом не обходился без парочки рабов-азиатов, и утонченные египтяне пересыпали свою речь иностранными словечками и даже обращались к поклонению новым богам.
Новые люди и новые идеи часто оказывают благоприятное влияние на культуру, в которую они вторгаются; в оптимальных случаях брак старого и нового дает рождение цивилизации, которая выше цивилизации любого из родителей. Но одно из следствий вторжения иностранных идей в Египет было не столь привлекательным. Речь идет о влиянии на египетское искусство. Ремесленники и художники рано развили свое искусство, и каноны вкуса были полны прекрасной гармонии. Лавина новых приемов, пришедших из завоеванных стран и других империй, не всегда ассимилировалась с легкостью. Содержание гробницы Тутанхамона показывает окончательную деградацию чистого классического стиля; многие объекты исключительно изящны, прекрасно выполнены, но один или два ужасающе вульгарны в отношении вкуса. Есть одна лампа, в частности, которая всегда вызывает у меня зубовный скрежет. Ремесленная работа весьма изобретательна: алебастровый сосуд, образующий центральную часть лампы, двойной, и на одной из внутренних поверхностей нарисована яркими красками сценка. Когда зажигают масло, притекающее в сосуд, сквозь прозрачный камень становятся видны фигурки. Центральный сосуд в форме вазы весьма привлекателен сам по себе, хотя его линии уже не имеют грации более ранних ваз. Но на обеих сторонах сосуда добавлены декоративные элементы (коленопреклоненные фигурки, растения, картуши), образующие очень неуклюжую композицию, которая в целом слишком тяжела для размеров центральной вазы.
Мы могли бы продолжать описание того, что изменилось в империи с ее расширением, но одно необходимо подчеркнуть особо. Это фантастическое богатство и власть, которые начали притекать великому государственному богу Амону. Среди множества богов Египта было около дюжины более великих, чем остальные: Ра из Гелиополя, очень древний солнечный бог; Птах из Мемфиса, покровитель ремесленников и художников, которому (среди других богов) приписывалось сотворение мира; Осирис, Исида и их сын Гор; другой Гор, сокол и солнечный бог; Тот, божественный писец с головой ибиса, и прочие. Все они были древнее по достоинству, чем «выскочка» Амон; но ни один из них, за исключением, может быть, Ра, никогда не пользовался таким преобладанием, как фиванский бог. Через удобный процесс, называемый синкретизмом, Амон смог поглотить потенциальных соперников по пантеону; среди других богов он поглотил самого Ра и стал известен как Амон-Ра. Это не означает, что храмы Ра были закрыты. Его древний культ сохранялся, как и прежде, но Амон смог теперь присвоить атрибуты и качества почитаемого бога солнца. Поскольку фараоны-завоеватели шли в битву под эгидой Амона-Ра, они соответственно приписывали свои победы его помощи и считали вполне уместным, что он должен быть вознагражден. Так возник порочный круг: чем могущественнее становился Амон, тем больше возрастал размер его награды; чем богаче он становился, тем больше возрастала его власть, то есть власть высшего жречества. Было бы ошибкой рассматривать египетскую историю с этого момента как конфликт между светской властью, воплощенной в царе, и духовной мощью Амона-Ра и его жрецов. С египетской точки зрения такого разделения не могло существовать, и сюда входило множество других факторов. Однако Амон с соколиной головой, держащий инсигнии власти в человеческих руках, начал отбрасывать длинную тень на плодородную зеленую долину Нила. Тутмос III взрастил ряд невиданных чудовищ, нарушавших нерушимость божественной царской власти; и это было, быть может, наиболее угрожающим знаком из всех.
