Афганское командование относило к традиции своей армии также и почитание священного знамени (в афганской армии в каждой воинской части имелись два знамени — знамя части и священное знамя). В пропаганде «великой святости и достоинства» этого знамени подчеркивалось, что оно является «выдающимся символом веры, врученным армии и солдатской чести Афганистана королем», постоянным напоминанием «об обязанностях каждого афганца перед религией, народом и своей исламской родиной», «о войнах, кровопролитных битвах и тысячах павших за веру», а также «источником силы в священной войне за веру»[463]. Все эти моменты нашли отражение в знаках и надписях на полотнище священного знамени (что, кстати, и является исходным материалом для обоснования «святости знамени»).
В последнее перед переворотом 1973 г. десятилетие в связи с осуществлением определенной модернизации государственного строя правящие круги проводили среди населения и армии широкую пропаганду принятых законов, упорно подчеркивая при этом «демократизм» режима, «ценности нового порядка», «социальную справедливость и равенство» и т. п.[464] Одновременно с этим под предлогом необходимости «поддержания порядка и спокойствия в стране» они усиленно афишировали и карательный аспект государственного законодательства, стремясь посеять страх перед возможными наказаниями, не допустить классовых выступлений трудящихся и прогрессивных демократических сил, а также реакционной клерикально-феодальной оппозиции и тем самым укрепить свои политические позиции.
В армии особый упор делался на правовую пропаганду и на показ и разъяснение системы мер принуждения, детально разработанной во многих воинских законах, в частности в Положении о воинских наказаниях, Законе о воинской повинности и др. При этом наряду с запугиванием жестокими карами личному составу внушалась мысль о том, что нарушение правопорядка «не свойственно афганцам», а «строгое соблюдение законов — одна из добрых традиций» и «древних черт афганской нации»[465].
В армейском журнале «Да урду маджалла» была постоянная рубрика — «Военное уголовное право», где разъяснялась правовая основа афганского военного законодательства и порядок определения и применения наказаний в отношении нарушителей установленного правопорядка.
Большое место в идеологической обработке солдат и офицеров занимала пропаганда содержания военной присяги. В афганской армии в период монархического режима имелось два текста присяги: один — для офицеров, другой — для солдат и сержантов. Их содержание являлось наглядным примером тех приемов идеологической обработки, к которым господствовавшие классы прибегали, чтобы подготовить в лице армии главное орудие силы государственной власти. Ниже приводятся оба текста указанных присяг.
Так, офицеры, вступая в армию, принимали следующую присягу: «Священным именем всевышнего, пророка и их великого Корана, в которых я верю, клянусь и обязуюсь, что буду в мирное и военное время, на суше, на море и в воздухе, всегда и везде верой и правдой и с любовью служить своему милостивому королю Его Величеству Мухаммад Захир-шаху, правительству и народу, повиноваться законам, порядкам, начальникам и старшим, дорожить воинской честью и достоинством и священным национальным знаменем Афганистана больше, чем своей жизнью, и в случае необходимости с радостью отдать свою жизнь за родину, короля, народ и во исполнение долга».
Солдатская присяга гласила: «Клянусь своей честью, что буду в мирное и военное время, на море, на суше, в воздухе, всегда и везде верой и правдой служить своему народу, родине и правительству, повиноваться законам, положениям и своим старшим, дорожить воинской честью, славой и достоинством священного знамени Афганистана больше, чем своей жизнью, и в случае необходимости пожертвовать своей жизнью за родину, правительство и во исполнение долга»[466].
Наличие двух присяг и различия в их формулировках совершенно не случайны. Они отражали во-первых, разное классовое и функциональное положение этих категорий военнослужащих и, во-вторых, стремление господствовавших классов рассматривать армию (это особенно заметно в тексте солдатской, присяги) в качестве надклассовой, надысторический организации, якобы защищающей интересы всего народа.
Чтобы удержать армию в повиновении и не допустить распространения в ней неугодных взглядов и идей, монархические круги стремились в своей пропаганде представить ее в качестве «организации вне политики». В Положении о внутренней службе афганской армии, разработанном еще в 30-е годы при личном участии дяди короля маршала Шах Вали и подписанном королем, прямо утверждалось, что армия стоит вне политики, а ее личному составу запрещается заниматься ею. Это требование нашло дальнейшее развитие и закрепление в Законе о выборах (1965 г.) и в законопроекте о политических партиях (1966 г.).
Эта, по выражению В.И. Ленина, «пошлая, лицемерная, лживая доктрина: "армия должна быть вне политики"»[467] была не только декларирована, но и подкреплена в афганском военном законодательстве жесткими карательными мерами против тех, кто допускал политическое инакомыслие и высказывал политические взгляды, не совпадавшие с официальной идеологией. При этом такого рода высказывания и деятельность были отнесены к категории тяжких государственных преступлений. В частности, Положение о воинских наказаниях предусматривало смертную казнь для тех, кто «будет вести такую пропаганду, которая нанесет вред внутренней и внешней политике государства, нарушит общее спокойствие и скомпрометирует оборонительную и наступательную мощь войск в глазах противника»[468].
Готовя армию морально и политически для борьбы против трудящихся и демократического движения, высокопоставленные военные деятели Афганистана стремились навязать личному составу, прежде всего офицерам и унтер-офицерам, представление об армии как о некоей «нейтральной» силе, стоящей «над обществом» и призванной в кризисных внутриполитических ситуациях брать на себя руководство страной. Упоминавшийся ранее полковник Мухаммад Яхья Ноуруз следующим образом разъяснял эту задачу вооруженных сил: «В периоды политических кризисов и неустойчивости армия как в развитых, так и в развивающихся странах является единственной силой, которая может создать нейтральное и сильное правительство по крайней мере на период до окончания кризиса и восстановления нормальной политической жизни»[469].
Двор и реакционная армейская верхушка, ослепленные классовой ненавистью к коммунизму и под влиянием империалистической пропаганды, постоянно прибегали к грубому извращению коммунистической идеологии, клевете и злостным выдумкам по поводу советской внешней политики и советской действительности. Эти моменты стали неотъемлемой частью идеологической обработки личного состава вооруженных сил, призванной опорочить коммунизм и его идеи, вызвать у афганских военнослужащих недоверие и подозрительность к советским людям, Советскому правительству и его внешней политике, а также навязать им упрощенное объяснение всех проявлений классовой борьбы и деятельности политических группировок внутри страны лишь как результат «подстрекательства извне», как следствие «внешней подрывной коммунистической пропаганды». При этом афганскую реакцию совершенно ие смущали добрососедские отношения между нашими странами, эффективность советско-афганского экономического сотрудничества и многочисленные примеры бескорыстного содействия Советского Союза и других стран социализма решению насущных экономических проблем и упрочению национальной независимости афганского государства.
Следует заметить, что афганская действительность периода монархии убедительно свидетельствовала о том, что антикоммунизм в нашу эпоху стал основным орудием реакции в борьбе против демократических сил в странах Востока[470].
В авангарде антикоммунистических сил в Афганистане шли в рассматриваемый период двор и помещичье-буржуазные круги, а также реакционная часть мусульманских богословов, которые имели в армии немало сторонников и приверженцев. Антисоветские идеи усиленно навязывались афганским военнослужащим и бывшим начальникам Главного штаба Гуламом Фаруком в его книге «История войны»[471].
Обращает на себя внимание тот факт, что, когда афганские военные пропагандисты прибегали к явной клевете и выдумке, они использовали спасительные выражения — «как говорят», «как сообщают», видимо, рассчитывая этим снять с себя формальную ответственность за злостные измышления. Так, например, Абдурраззак Майванд скрывал ту непреложную истину, что идеи коммунизма не нуждаются в насильственном экспорте и что согласно коммунистической идеологии выбор того или иного общественного строя является внутренним делом каждого народа[472].
