В мире без людей резкое прекращение использования всех искусственных удобрений мгновенно снимет огромное химическое давление с богатейших в биологическом плане зон на Земле – областей, где крупные реки, несущие огромные запасы природных питательных веществ, встречаются с морями. За один вегетационный период мертвый пух от Миссисипи до дельты Сакраменто, Меконга, Янцзы и Нила начнет тонуть. Повторные смывания химического туалета приведут к очистке воды. Рыбак из дельты Миссисипи, восставший из мертвых всего лишь через десять лет, будет потрясен увиденным.
С середины 1990-х годов люди сделали беспрецедентный в анналах Земли шаг, не только перенеся экзотическую флору и фауну из одной экосистемы в другую, но и включив экзотические гены в операционные системы отдельных растений и животных, в которых предполагается, что они будут делать то же самое: копировать самих себя, снова и снова.
Исходно ГМО – генно-модифицированные организмы – задумывались для того, чтобы зерновые сами создавали инсектициды и вакцины, или для устойчивости к химикатам, разработанным с целью уничтожения конкурирующих с ними за пашни сорняков, или чтобы сделать их – и животных тоже – более успешными на рынке. Такое усовершенствование продуктов увеличило срок хранения томатов, заставило коров давать больше молока, сделала чешуйки ананаса более красивыми и наделила рыбок данио-рерио люминесценцией медуз, породив светящихся в темноте аквариумных питомцев. А включение ДНК рыбы из Северного Ледовитого океана в ДНК выращиваемого на фермах лосося привело к ускоренной круглогодичной генерации гормонов роста.
Став более амбициозными, мы заставили кормовые растения нести в себе антибиотики. Какао-бобы, пшеница, рис, сафлор, рапс-канола, люцерна и сахарный тростник теперь могут производить все, начиная от антикоагулянтов до лекарств от рака и пластмасс. Мы даже биологически усилили здоровую пищу для получения дополнительных веществ вроде бета-каротина или гингко билоба. Мы можем вырастить пшеницу, устойчивую к соли, и засухоустойчивый лес, а также сделать различные растения более или менее плодоносными, в зависимости от того, что требуется.
Среди ужаснувшихся критиков – базирующийся в США Союз озабоченных ученых, а также примерно половина провинций и стран Западной Европы, включая большую часть Соединенного Королевства. Они опасаются в том числе и того, что мы можем в будущем создать какую-нибудь новую форму жизни, которая станет размножаться подобно пуэрарии кудзу. Такие семена, как набор компании Монсанто «Раундап-Реди» из зерна, сои и рапса-канолы – на молекулярном уровне защищенные от основного гербицида того же производства, – вдвойне опасны, настаивают они.
Во-первых, по их словам, постоянное использование «Раундапа» – торговое название глифозата – для уничтожения сорняков просто-напросто приводит к появлению устойчивости сорняков к нему, а это заставит фермеров использовать дополнительные гербициды. Во-вторых, многие растения размножаются пыльцой. Исследования в Мексике, показавшие, что модифицированные растения вторгаются на соседние поля и перекрестно опыляют природные виды, вызвали опровержения и давление на университетских ученых со стороны представителей пищевой промышленности, выделяющей крупные средства на финансирование дорогого изучения генов.
Присутствие модифицированных генов коммерчески выведенной полевицы, газона, используемого на полях для гольфа, подтвердилось в природных травах Орегона, в километрах от источника. Уверения представителей рыбоводческой промышленности, что генетически измененный лосось не будет скрещиваться с диким североамериканским, потому что их выращивают в садках, опровергаются процветающей популяцией лосося в эстуариях в Чили – страны, в которой не было лосося, пока из Норвегии не завезли производителей.
Даже суперкомпьютеры не могут предсказать, как рукотворные гены, уже выпущенные на волю на Земле, будут реагировать на бесконечное количество возможных экологических ниш. Некоторых побьют в конкурентной борьбе закаленные миллиардами лет эволюции виды. Но разумно предположить, что другие схватятся за возможность адаптироваться и сами эволюционируют.
Ротамстедский ученый-исследователь Пол Поултон стоит под ноябрьской моросью по колено в остролисте, окруженный тем, что будет вокруг после прекращения культивации. Рожденный в нескольких километрах отсюда, долговязый Пол Поултон укоренился на этой земле, как посевы. Он начал здесь работать сразу после школы, а теперь его волосы поседели. Более 30 лет он следит за ходом экспериментов, начатых до его рождения. И ему нравится думать, что они будут продолжаться еще долго после того, как сам он обратится в костную муку и компост. Но он знает, что однажды единственным экспериментом Ротамстеда, имеющим значение, останется дикая зеленая роскошь под его грязными резиновыми сапогами.
И он единственный не требует управления. В 1882 году Лоусу и Гилберту пришло в голову огородить 0,2 гектара Броадбалка – поля озимой пшеницы, которое получало неорганические фосфаты, нитраты, калий, магний и соду, – и оставить урожай неубранным, чтобы увидеть, что получится. На следующий год появился новый урожай самосевной пшеницы. Еще через год произошло то же самое, но теперь за почву с ней боролись борщевик и чистец.
К 1886 году всего лишь три карликовых, с трудом узнаваемых пшеничных колоска дали урожай. Зато обнаружился серьезный набег полевицы, а также разнообразных желтых диких цветов, включая похожую на орхидеи луговую чину. На следующий год пшеница – крепкое зерно Среднего Востока, росшее здесь еще до прихода римлян, – полностью исчезло, побежденное вернувшимися аборигенами.
Примерно в то же время Лоус и Гилберт забросили Гизкрофт, участок примерно в километре отсюда, чуть меньше 1,5 гектаров. С 1840-х по 1870-е на нем сеяли бобы, но после 30 лет стало очевидным, что даже с химической подкормкой выращивание бобов без ротации приводило к неудаче. На несколько лет Гизкрофт засеяли красным клевером. А потом, как и Броадбалк, его огородили и предоставили самому себе.
По меньшей мере в течение двух столетий до начала экспериментов в Ротамстеде в Броадбалк вносили местный мел, а вот в низинный Гизкрофт, который было сложно возделывать, не выкопав ирригационных канав, нет. В десятилетия, последовавшие за прекращением обработки, почвы Гизкрофта показывали все повышающуюся кислотность. В Броадбалке, защищенном годами обильного известкования, уровень кислотности повысился совсем немного. Здесь появились такие сложные растения, как гвоздичные и крапива, а в течение следующего десятка лет тут обосновались сеянцы лещины, боярышника, ясеня и дуба.
В то же самое время Гизкрофт остался в основном прерией ежи сборной, красной и луговой овсяницы, полевицы и луговика дернистого. Пройдет тридцать лет, прежде чем деревья начнут затенять его открытые пространства. А Броадбалк густо зарос высокими деревьями. К 1915 году в нем появились еще 10 разновидностей деревьев, включая клен полевой и сосну, а также кусты черники и темно-зеленый ковер плюща обыкновенного.
В течение XX столетия два участка продолжили свои независимые метаморфозы от поля к лесу, по мере взросления различия между ними все увеличивались, отражая их разные сельскохозяйственные истории. Они стали известны как Заповедники Броадбалк и Гизкрофт – с некоторой натяжкой, учитывая общую площадь меньше 1,6 гектара, но, возможно, отражающей страну, в которой осталось менее 1 % исходных лесов.
В 1983 вокруг Броадбалка проросли ивы, но затем их сменил крыжовник и ягодный тис. «Здесь, в Гизкрофте, – говорит Пол Поултон, отцепляя дождевик от куста, усыпанного яркими ягодами, – нет ничего подобного. Внезапно 40 лет назад начал появляться остролист. Теперь им все заросло. Непонятно почему».
Рис. 10. Броадбалк: пшеничное поле и «дикая природа» (деревья в левом верхнем углу)
© Rotamsted Research Ltd 2003
Некоторые кусты остролиста размером с дерево. В отличие от Броадбалка, где плющ обвивает стволы каждого боярышника и расстилается внизу, здесь земля не покрыта ничем, кроме ежевики. Трава и сорняки, которые первыми захватили распаханное поле Гизкрофт, полностью исчезли, вытесненные дубами, предпочитающими кислые почвы. За счет долгого выращивания азотофиксирующих овощей, а также азотных удобрений и десятилетий кислотных дождей Гизкрофт стал классическим примером истощенной почвы, окисленной и выщелоченной, со всего лишь несколькими доминирующими видами.
Но даже такой лес преимущественно из дуба, ежевики и остролиста – не пустое место. Здесь есть жизнь, и со временем она породит новую.
Отличие от Броадбалка, где всего один дуб, – в двух столетиях известкования мелом, который удерживает фосфаты. «Но со временем, – говорит Поултон, – их вымоет». Когда это произойдет, восстановление будет невозможно, потому что, как только истощится буфер из кальция, он не вернется, если только не придут люди с лопатами и не рассыплют его. «Однажды, – продолжает он почти шепотом, оглядывая работу всей жизни, – эти поля вернутся в состояние дикого кустарника. Вся трава исчезнет».
