Иван Матвеевич Рошонок, политический заключенный ГУЛАГа. Фотография из личного архива Мирдзы Рошонок. Конец 1940-х гг.
Мирдза, политическая заключенная, будущая супруга И.М. Рошонка: рисунок, сделанный в лагере. Из личного архива Мирдзы Рошонок. 1950-е гг.
Мирдза Авотыня была студенткой медицинского факультета Латвийского университета и принадлежала к кругам антисоветски настроенной молодежи. Ее отец был государственным чиновником в Латвийской Республике, мать была в организации айзсаргов. В школе у них было очень патриотическое воспитание:
Каждое наше утро начиналось с гимна, а когда мы закончили начальную школу, 6 классов, то получили в подарок книгу – «Единые для Латвии» как большую реликвию! Ничего похожего сейчас нет, сейчас время настолько индивидуалистичное, люди интересуются только тем, что несет выгоду.
В 1940 г. ей было 12 лет, и с этого времени она начала участвовать в движении сопротивления, клеила листовки. Ее арестовали в 1947 г., когда она училась на втором курсе и ей было 19 лет. Прокурор требовал смертной казни, но из-за столь молодого возраста ей дали 10 лет лагерей; она работала в Тайшете (около Братска) – особо закрытом режимном лагере. «Мы строили знаменитую Братскую ГЭС – известную как “комсомольская стройка”!» Как свидетельствует Мирдза, до 1953 г., то есть до смерти Сталина, обстановка была ужасная. Там был практически голод, очень холодные помещения, много болезней, умирали там люди в огромном количестве. Но там были только политические заключенные, и атмосфера была совершенно особенная.
Целыми днями работали на лесоповале, вечерами возвращались в бараки – еле живые, голодные. Получали суп в маленьких плошках, а потом – до того как нужно идти спать (ты не мог идти спать, когда хочешь, нужно было – по звуку гонга!), час или полтора: «Внимание! В левом углу – занятие по английскому языку, в правом – занятие по всемирной истории, продолжаем тему “Средние века”, вторая группа, а тут – высшая математика…» Вот таким образом! Впоследствии доктор Рошонок и его супруга рассказывали, что лагерь стал для них «академией», что они встретили там цвет русской интеллигенции, таких людей, о знакомстве с которыми в иных обстоятельствах, возможно, нельзя было и мечтать. «В такой среде мы никогда не были и никогда больше не будем! Там были профессора, академики, писатели и поэты, художники, ученые, специалисты во всех областях знания. Вот недавно в Латвии был большой научный конгресс, а я сидела и думала: интересно, будет ли там атмосфера, хоть сколько-нибудь подобная той, нашей, в лагере? И вот что важно: это были не просто высоко образованные люди, многие из них были представители определенных научных традиций! Они руководили коллективами, за ними были – научные школы. И они не хотели подчиняться режиму!»
Несмотря на каторжный труд, они сохраняли аристократизм духа, интерес к жизни и организовывали высокое интеллектуальное и духовное общение. С некоторыми из тех, кому удалось выжить, Иван и Мирдза Рошонок сохраняли дружбу и в дальнейшем (биолог В.Л. Циопкало, экономист Марков, врач Будников, Н. Амосов, профессор Чижевский, племянник писателя Владимира Набокова Платон Набоков).
Потом, с 1954 г., жестокость режима несколько ослабла, стали лучше кормить. Но в 1953–1954 гг. в лагере вспыхнули эпидемии, кишечный энтеровирус, и впервые после войны зэков начали лечить. В 1954 г. в лагере был устроен семинар врачей, и Мирдза Авотыня познакомилась с Иваном Матвеевичем, позднее они и поженились.
Необыкновенно трогательна история их знакомства в тот день, когда впервые не прозвучал утренний гонг на пробуждение и Мирдза чуть не опоздала на завтрак; примчалась со своей деревянной ложкой, а в столовой убрали длинный стол и стояли столики на 4 человека, и впервые были положены вилки и ножи, а за столиками сидели мужчины и женщины (до того были отдельные лагеря). Она подсела к одной из групп, ее спросили: «А Вы не из Прибалтики? Откуда?» И сказали: вот, у нас – доктор из Риги. После смерти Сталина политических собрали всех вместе. В 1955 г. вышел указ об освобождении Мирдзы (она отсидела 9 лет из 10 назначенных), и она вернулась в Ригу. Ее муж закончил свои 15 лет, он никогда не просил о помиловании. Он отбыл в ссылке с 1941 по 1957 г., 16 лет, в последний год он уже находился на поселении, был главврачом больницы, его не отпускали – некем было заменить.
Иван Матвеевич вернулся в Ригу в телогрейке, с деревянной ложкой и щенком Джеком, сибирской лайкой. На руках были часы с сибирским временем (7 часов разницы), которые он не переводил всю оставшуюся жизнь[275].
Первоначально предполагалось запретить доктору Рошонку проживать в Риге, но по личной просьбе знаменитого врача, профессора Страдыня, Ивана Матвеевича и его жену оставили в Риге. Он стал крупнейшим специалистом, кардиологом-ревматологом, в больнице Страдыня. Он оставил после себя прекрасную память в латвийском обществе, спасая жизни многих людей; нечего и говорить, как много он помогал староверческим семьям Латвии, членам своей общины. В течение всей своей жизни Иван Матвеевич интересовался разными нетрадиционными областями медицины – занимался йогой, особенно дыхательной гимнастикой, лечением голодом. Среди его интересов были и история, и генетика, и философия, и литература, и проблемы современного общества.
Дом Рошонков стал открыт для многих выдающихся людей Латвии, как русских, так и латышей. Тут всегда было много гостей, шли обсуждения самых разных тем. Тут бывали лучшие врачи Латвии того времени. Тут читали рассказы В. Шаламова о ГУЛАГе, машинописный текст передавали знакомым на одну ночь. На письменном столе стоял портрет А.И. Солженицына. Втайне от семьи Рошонок участвовал в сборе пожертвований в помощь академику Сахарову, когда тот попал в ссылку. И.М. Рошонок переписывался с биологом и генетиком профессором Любищевым, последователем В.И. Вавилова. Еще одним из интереснейших друзей и собеседников Ивана Матвеевича стал Николай Иванович Тихонов – коммунист со времен ВКП(б), со своей юности, родившийся в 1880-х гг. Почти всю свою жизнь он провел в лагерях! Но он оставался убежденным коммунистом и пытался Рошонка «обратить» в свою идеологию – совершенно безуспешно. Это, однако, не мешало им оставаться прекрасными, задушевными собеседниками.
По словам Мирдзы, они занимались «подпольной» работой: в советское время у них еще были адреса, списки тех своих старых знакомых (и особенно – своих, корпорантов), кто в заключении; заботились об их семьях – создавали фонд материальной помощи. Узнавали, кому трудно, посылали в Россию посылочки. В их доме не боялись рассказывать анекдоты, тут собирались и корпоранты – 18 ноября. Мечтой мужа, как свидетельствует Мирдза Петровна, было дожить до момента, когда Латвия пошлет своего посла в Москву, он и мечтал сам стать послом Латвии в России, говорил: «Никто не мог бы так служить Латвии и России, обеим странам, как я! Я знаю, что нужно Латвии». Видимо, такую редкостную свободу доктор Рошонок имел ввиду своей высочайшей врачебной квалификации: его вызывали лечить многих членов компартии Латвии и их родственников, он ездил в спецбольницу по срочным вызовам.
Религиозность всегда оставалась значимой частью жизни Ивана Матвеевича. Мирдза Петровна была лютеранкой, она посещала свою церковь, однако очень уважала веру мужа:
Старообрядцы: я им завидую! У них такая сила духа, такая общность. Когда идут в моленную на праздник – она полна людей, всех возрастов. В наших церквях – тоже люди приходят, придут, попоют и расходятся. Но когда они выходят из своих моленных, идут со службы – такая сила, мощь, если кто-то встанет на их пути – они могут все сбить! Столько сил, уверенности. Они знают, кто они такие и что они хотят.
В доме Рошонков были иконы, зажигали лампаду. Родившиеся дети Татьяна (ставшая позднее художницей) и Петр (трагически погибший в 1996 г.) были крещены в Гребенщиковской общине, в детстве они постоянно ходили с отцом на службы. Дети были крещены по традиции староверов; «домой принесли купель, холодная вода была – нельзя было греть, три раза с головкой окунали, наставник пришел». В конце 1970-х гг. Рошонок становится членом двадцатки рижской Гребенщиковской общины.
В семье говорили по-латышски, но друзья у Ивана Матвеевича были русские, не только местные, но и из России, особенно те, с которыми он находился в лагере, в ссылке.
Что касается корпорантов: часть бежала на Запад, другие были арестованы, погибли в лагерях или оказались в больницах для умалишенных – люди заболевали, сходили с ума после мучений, которые они претерпели в тюрьмах, на допросах. Я ходила, посещала некоторых из них. Но была некоторая часть тех, кто выжил и остался в Латвии, – человек 20. Ой, как интересно проходили их собрания! Очень четко, в определенной традиции. Мы жили тогда на улице Свердлова (теперь – Бриежа), в трехкомнатной квартире. Одна комната была большая, в ней – большой стол, раскладной. Стол пустой, вокруг – стулья. Мне нужно было уходить, никого больше не должно было быть, ни женщин, ни детей (детей уводили в гости). Они собираются, садятся. Тогда кто-то, обычно хозяин, мой муж, приносил пива, ставил на стол – и больше ничего. И тут они начинают петь. Начинали: «Silentium, ad cantum!» – «Тишина, запеваем!» И тот, который руководил пением, дает знак, ударяет – все встают, поют. «Cantus ex est!» – «Песня закончена!» И все выпивают. Потом поговорят, и опять – «Silencium ad cantum!» И поют; определенная последовательность в песнях есть, песни – патриотические, «За Родину, за веру мы грянем громкое ура!» Была определенная последовательность песен, что за чем пели. Пели, пили пиво. Потом в какой-то момент начинали стучать ногами: «Frau Virtin!» – значит, хозяйка должна нести еду. Тогда мне можно было войти и подать им еду – жареные колбаски, кислую капусту, вареную картошку. Но я в конце им всегда еще приносила чай, кофе – как у нас это принято, может быть, это не отвечало требованиям корпорации – пирожки, булочки с корицей я всегда любила. Ну, и потом у них уже не было серьезных таких разговоров. Большие собрания устраивали на 18 ноября. Брали свои декели, ленты на собрания. Фотографии были у нас – где они с рапирами и т. д.»
