Гудини понял, что он уже не сможет выступать в одиночку или только с Коллинзом. Поэтому он объявил, что не будет возражать против участия в концертных эстрадных программах. Более того, такие приглашения будут им оплачиваться. С этого временя начались шатания между двумя театрами, расположенными довольно далеко друг от друга, театром «Кейта» на Востоке и «Орфеем» на Западе, где он работал вместе со своим другом Мартином Беком.
Однако Гудини чувствовал, что еще немного, и публика забудет о нем, и эта мысль не давала ему покоя. Программа театра Кейт включала показ мультипликационного фильма, короткометражного фильма и шести водевильных номеров, причем Гудини должен был выступать последним. Это были тяжелые номера, их трудно было показывать подряд, а уставшая публика не могла толком уследить за артистом. Номера включали трюки со смирительной рубашкой с иголками в положении вниз головой, и Гудини еле-еле исполнял их.
30 января Гарри был в Кливленде. Он должен был сопровождать мюзикл «Варьете 192-2» и восходящую комедийную звезду Уилла Махони. После войны больше всего любили мелодраму, комедию и песни: впрочем, все это популярно и по сей день.
В Питтсбурге большая часть программы была отдана звезде музыкальной комедии и джаз-оркестру, а на долю Гудини и его камеры для пытки водой оставалось немного. И в «Орфее» в Бруклине из девяти актов программы Гудини был отдан только пятый, в остальных актах выступал популярный Джон Стил, романтичный тенор, чей голос в записи на пластинке звучит почти в каждом американском доме.
Супермену Гудини было о чем подумать.
Весной этого же года в Америку приехал сэр Артур Конан Дойл, чтобы прочитать цикл лекций, посвященных спиритизму. Цикл открывался в Карнеги-Холл, и слушали его там «синие ленточки»[4]. Спустя несколько недель сэр Артур и леди Конан Дойл нанесли визит Гудини. Мужчины вместе поднялись в библиотеку. Просматривая книги по спиритизму, сэр Артур заметил, что в библиотеке мало «позитивных», как он выразился, книг по этому предмету.
18 июня в Атлантик-Сити, где обе семьи проводили вместе отпуск, леди Конан Дойл неожиданно спросила Гудини, не возражает ли он, если она попробует получить свидетельство загробной жизни его матери при помощи своих недавно выработанных способностей к автоматическому письму. Гудини согласился, и леди Конан Дойл провела сеанс. Она была в ударе. Послание, записанное с огромной быстротой на листках нотной бумаги, было как две капли воды похоже на обычные послания такого рода и состояло из набора выспренных банальностей: «О, мой дорогой, слава Богу, что я прорвалась наконец. О, как часто я пыталась… Теперь я счастлива. О, конечно, я хочу говорить с моим любимым мальчиком…» Так страница за страницей заполнялись тем, что диктовалось, по-видимому, подсознанием хорошо образованной англичанки, принадлежащей к верхушке «среднего класса». Ни одного слова из этого послания нельзя было с уверенностью приписать к мамаше Вейсс.
Гудини, если верить Конан Дойлу, был глубоко тронут посланием, и благородный рыцарь счел чувства Гарри достаточным подтверждением истинности послания.
Гудини, несомненно, испытывал какие-то эмоции, но это был не трепет и не переполняющая душу вера, а, по всей видимости, еле сдерживаемый гнев.
Еще до начала сеанса Бесс при помощи тайного кода, выработанного ими для эстрадных представлений, на которых Гудини «читал мысли», сообщила ему, что накануне вечером она рассказывала леди Конан Дойл о горячей привязанности Гарри к своей дорогой матушке. Во время беседы, которая, по-видимому, была продолжительной, Бесс упомянула, как Гарри любил прижиматься ухом к груди матери, чтобы слышать биение ее сердца. Она рассказала все, кроме двух важных вещей: во-первых, мамаша Вейсс не говорила по-английски и, во-вторых, 18 июня был ее день рождения, который Гудини всегда отмечал.
Долгий и вдохновенный бред Джин Конан Дойл взбесил его, но поскольку знаменитый писатель и его жена были так обезоруживающе искренни и, кроме того, были его друзьями, он не мог позволить себе дать выход гневу. Поэтому он, как писал Конан Дойл, «покинул комнату в состоянии сильнейшего волнения».
22 июня был днем годовщины свадьбы Гарри и Бесс, который они всегда праздновали. В этот вечер они взяли сэра Артура с женой с собой в театр. Вечер был прощальным, так как супруги Конан Дойл на другой день отплывали домой. В театре показывали пьесу Рэймонда Хичкока, и тот был в прекрасной форме. Он представил супругов Конан Дойл публике и попросил Гудини показать что-нибудь в их честь. Гарри сделал вид, что смущен, но, подбадриваемый Хичи, сэром Артуром и настырной публикой, вышел на сцену и обнаружил, как это ни странно, у себя в кармане пять пакетов штопальных иголок и катушку с нитками…
Спектакль Хичкока был прерван. Впервые в истории шоу-бизнеса приглашенный в качестве гостя артист нарушил заведенный на Бродвее порядок.
Создателю Шерлока Холмса Гудини представлялся загадочной фигурой. Метод Холмса, как было сказано в одном из ранних его рассказов, состоял в умении наблюдать и делать выводы. Необыкновенные способности Конан Дойла к наблюдениям, помогавшие ему раскрывать уголовные преступления, оказались бесполезными при встрече с магией. В многочисленных разговорах н письмах Гудини старался объяснить ему это, но безуспешно: сэр Артур становился все более и более легковерным, и в конце концов это привело к неизбежному разрыву.
В конце сезона Гудини стал все яростнее разоблачать проделки спиритов. Иногда, чтобы как-то разнообразить свое представление, он включал в него показ какого-нибудь медиумного трюка, что всегда принималось публикой с восторгом.
Он вел ожесточенную борьбу, участвуя в концертных программах иногда по нескольку раз в неделю, за сохранение своего места ведущего артиста варьете.
В Лос-Анджелесе он устроил скандал директору театра за то, что о двух других актах концерта писали в газетах, а о его выступлении — нет. Он подготовил новый впечатляющий номер, названный «освобождением из огня». Бойскауты привязывали его к столбу и, разложив вокруг хворост, подносили к нему зажженную спичку. Гудини должен был развязать веревки прежде, чем пламя охватит его. Но скауты, следуя знаменитому лозунгу «Будь всегда готов», принесли с собой канистру керосина! Когда Гудини освободился от веревок, его брюки были объяты пламенем. Чудо заключалось не в том, что он освободился, а в том, что не пострадал от огня.
Затем Гудини представил совершенно безопасный, но в то же время весьма странный номер: он показал трюки медиумов таким образом, что избранная публикой комиссия ничего не могла понять, тогда как большая часть публики видела, как все это делается. Он попросту завязал глаза членам комиссии, имитируя традиционную темноту сеансной комнаты. Эта идея не блистала новизной: его старый друг Джо Ринн делал нечто подобное в течение многих лет то ли как полупрофессионал, то ли как любитель. Ринн, действительно, не был профессиональным артистом, но его представления вызывали некоторый интерес, и о нем писали газеты. В руках Гудини этот номер стал сенсацией.
Постепенно влияние спиритизма на общество росло. Этому способствовал литературный престиж Конан Дойла: всеми любимый автор продолжал слепо дозе-рять шарлатанам, причем не всегда даже умным и талантливым. Он начал приписывать спиритические способности даже обычным артистам варьете, лишь бы они умели делать то, что он не мог немедленно объяснить. Одного из них звали Джулиус Зандиг. Он практиковал чтение мыслей при помощи очень сложного кода, разработанного вместе с женой. Однако Джулиус занимал какие-то посты в обществе американских иллюзионистов и никогда не утверждал (прежде чем не стал стар, нищ и немощен), что обладает какими-либо сверхъестественными способностями.
В результате лекционного турне Конан Дойла журнал «Наука в США» от 18 ноября 1912 года предложил две тысячи долларов любому, кто сможет сфотографировать духов при соблюдении определенных тестовых условий, и две с половиной тысячи — тому медиуму, который сумеет вызвать физические явления: постукивания, огонь, левитацию и так далее. Тоже под строгим контролем.
Конан Дойл, комментируя это сообщение, писал: «Я не понимаю, зачем присуждать призы за фотографии спиритических явлений. На это предложение могут откликнуться очень много жуликов с обоих континентов. Зачем вообще присуждать призы, когда и так существует достаточно много доказательств реальности этих явлений?»
Делая свое предложение, журнал ничем не рисковал. Напротив, оно обеспечивало верную рекламу и резкий рост тиража. Редакция считала, что вряд ли найдутся медиумы, которые рискнут подвергнуться испытанию на неизвестных им условиях. Да, условия эти и не могли быть объявлены, ведь для каждого из претендентов (если бы такие, паче чаяния, объявились) они должны были быть различными.
