Из этого видно, что у нас, на Руси, еще гораздо прежде 1703 г помещики ездили в каретах не только в городах, но и в деревнях. Ценность этого экипажа и конской сбруи изумительна дешева. О похищенных детях ни слова: в то время и не такие дела творились. Вот и объявление:
«От приказной избы г. Алексина публикуется: не окажется ли кому принадлежащею шапка серого сукна оставленная неведомо кем при грабеже разных пожитков в доме алексинского помещика Скобельцина».
Неужели приказный, сочинивший это забавнейшее из объявлений, в простоте сердца предполагал, что разбойник будет столько глуп, что признает свою шапку, если бы он действительно потерял ее во время грабежа?
Само собой разумеется, что нам бы некогда было читать эти документы, ведя разговор с привратником, столько нас заинтересовавшим; да и темнота сумерек препятствовала этому занятию. Опустив оба листа в один из наружных карманов нашего пальто, мы спросили солдата:
– Скажи, служба, у кого ты покупаешь табак, который продаешь?
– В Тулу привозят его в попушах на возах из Епифановского, Богородицкого и Ефремовского уездов, где немногие помещики недавно начали сеять табак. Только эвтот самого низкого колибра.
– А как он называется?
– Амофоркой, называют и махоркой, как придется. Молодые парни, смеха ради, прозвали его сногсшибательным и даже чемеркой. И подлинно ваше высокоблагородие от одного нюха лоб затрещит у того, кто эвтой махорки отродясь не употреблял.
– Понятно, под этим названием известен нюхательный, а курительный низкого колибра по твоему?
– А курительный называют тютюном, крепок также, такое зелье, что с непривычки всю гортань, как кипятком обожжет и голова кругом пойдет от единой трубки. Тютюн курит чернь, простой народ, да подьячие выгнанные за взятки из службы, а более всех наш брат солдат тютюн курит. Солдат без трубки, как баба без юбки, говаривал наш фейерверкер Брусилов. Есть и такие охотники, которые потребляют и тот и другой, а есть и эвтакие: возьмут мокрый листок махорки, свернут в комок, да за губу в рот положат так и работают до еды. Видали мы, ваше высокоблагородие, что иные и обедают, не вынимая изо рта табачного комка, как будто корова не может расстаться с жвачкою. Подумаешь, какихкаких на свете людей не бывает: табак сосут, пострелы, как младенец грудь матери…
– По какой цене ты продаешь этот табак? Например, что стоит фунт с ног сшибательного, то есть махорки и фунт тютюна нюхательного?
– Нюхательному разные цены ваше высокоблагородие, от 6 с половиною копеек, до двугривенного, а тютюн за один фунт можно взять за четыре семерки (8 копеек серебром), а четвертка будет стоить 2 трынки (7 копеек ассигнациями).
– А разве ты сам, служба, приготовляешь его?
– Кому же за нас хлопотать, ваше высокоблагородие? Вестимо сами. Работника нанять не под силу, дороги, и на своих харчах дороги и на фабрике, аль в цирюльне прикупать не выгодно, игра не стоить будет свеч, как говорил наш адъютант. Признательно доложить вам, этими делами занимаемся мы с тех пор как прибыли из полка на родину. Нюхательный трем в горшке и в ступе его толчем, а курительный, возьмешь пучка 2, али 3, положишь на лавку, спрыснешь водой, да и давай его ножом резать, как куфарки лапшу крошат. Мудреного тут ничего нет, это не мастерство какое… Что делать! надо же чем ни на есть провиант промышлять; не сидеть же сложа руки. Под лежачий камень и вода нейдет, а без дела другого с ума сведет. И трынка сама не полезет в карман и эвту малую деньгу приходиться зашибить трудом. Вот внучку, что приходила, оставила нам родная племянница, а сама Богу душу отдала; осталась бедняжка без отца и матери, а родства оприч нас никого нет. Сирота круглая без пристанища. Как посмотришь иногда на горемычную, так такая кручина одолеет, что поверьте Богу, ваше высокоблагородие, прошибают слезы и капают потом одна за одной, тогда не знаешь куда деваться и жизни бываешь не рад! А ведь кручину не размечешь как лучину. И сбылась пословица: и ни бьют и не секут, а слёзы из глаз текут. Вот мы кое-как и кормимся, а тоскаться по улице с нищею братьею не пущу сиротину, ей-ей не пущу. – Стыдно старому солдату услышать от добрых людей нарекательное слово: твоя, дескать, внучка, служивый, по миру хрещеному шатается вместе с оборванными бродягами. Нет, ваше высокоблагородие, пока силы хватит будем лямку тянуть, будем зарабатывать, как сумеем, копейку на черный день; а на милостину богатых людей плохая надежда, право плохая, что ни толкуй. Пошатались мы Ваше Высокоблагородие по матушке России, пошатались, видели на своем веку и встрешных и поперешных, вдоволь всего наслушались и на все нагляделись. И в Тучине были, Балканы переходили, в Польше под Аустреленкой воевали, и на Кавказе с басурманами в сражении находились, не одну экспедицию сделали, и в Крыму бог привел быть, в Бакчи (сараи) воду пить, и в Одессах, что на Черном море стоит квартирование имели.
– Ну, думали мы, воспоминания несут его как крылья самолета за тридевять земель в тридесятое царство, этому не будет конца и потому необходимость вынудила нас сказать:
Конюшня дома Лугинина
– Ты служба, начал было рассказывать о богачах.
– Не мало мы видели, ваше высокоблагородие, и богатых пород. Пора нам не знать, кто они эвтакие! Многие из них богаты только для своего мамона, аль для приятелей, с которыми компанства имеют, бражничают, а там хоть трава не расти. Придешь, бывало, этта знаете с поздравлением. Ну, вестимо дело с годовым праздником, али с имянинами какими поздравить, (поклониться голова не отвалится). Ждешь не малое время, а там, глядишь, какая ни на есть прачка вынесет тебе водки (и с полшкалика не будет), да от имени хозяина скажет: спасибо, дескать, служивый, и марш со двора. Но из спасибо шубы не сошьешь, ваше высокоблагородие. Спесивы, уж больно стали спесивы! Бывало наши полковые командиры и даже военное генеральство гораздо доступнее, а к иной бороде и приступу нет. Конечно, ваше высокоблагородие, мы люди так себе ничего, грамоти и писать только горазды, да цифирью долги на стене мелом записывать, да про себя маленько на счетах маракуем, а смекаем, что некоторые из них также, как и мы, на медныя деньги учились; у иного ума-то на гривну, а спеси на полтину. Но слухом земля полнится, шила в мешке не утаишь, как говорится. Случалось и нашему брату, солдату, слышать какой иной прочий происхождение имел и как капитало-то у некоторых богачей накоплялись с грехом пополам. Еще до французов (1812 г.) знавали мы одного в малороссийском (Новороссийском) крае, (помянуть не к ночи, а ко дню!) Дед его, ваше высокоблагородие, в колокола звонил, а он великана по городам возил, как чудо, аль урода какого, прости Господи. На шутки поднялся: вздумал его православным за деньги показывать. Всю Россию с ним окалесил и в Неметчину нелегкая носила греховника с великаном, немцев удивлять, а карман свой набивать. Пособрал он, говорят, денег и счету нет; но когда урод эвтот взял да умер, то он и мертвое тело его обратил в деньги, продав тамошним лекарям, что шкилеты делают. (Ротный фершел нам об эвтим сказывал). Таким побытом, покончив с своим товаром, как следует, или, вернее, как не следует, потому что жена и дети великана были им начисто ограблены, он, уехав мещанином, возвратился ко дворам купчиной, выстоил каменные палаты и зажил отлично. Начал сотнями тысяч рублев ворочать, начал сало бочками на своих кораблях отправлять, китайскими чаями и заморскими винами торговать, собственныя свои фабрики заводы имел, с господством самым знатнейшим, за панибрата общался. А сынками бог крепко изобидел его: народились дурачье пошлые, глупыши; учителя насилу грамоте и писать могли выучить. Но спесь и гордость в них вцепилась, как сатана в отъявленного грешника. Пред градским головою и городничим шапки не ломали. Не имей тятенька их капиталов и фабрик, то глядишь кому-нибудь из них при первом рекрутском наборе лоб забрили, а как богаты были, то и частные за великую честь считали поклониться глупышам, а фартальные не отказывались бы шинель, аль шубу подать. Правду говорил наш аудитор, что счастие валится на пни да на колоды и редко, редко на людей. Вам известно, ваше высокоблагородие, что счастие человеку на роду написано; роди его мать хоть под углом, а без счастия; до тех пор будешь маяться, пока тебя не положат под белую холстину.
Действительность неутешную, правду горькую рассказывал солдат, однако мы, заметив, что широковещательная речь его истощается, сказали:
– Продолжай, служба, мы слушаем тебя на оба уха. Отец их помер, а сынки и принялись кутить на пропалую. Видно на беспутные дела ума у них хватало, продолжал привратник. Откуда не возьмись друзья, приятели и знакомые понавязались к ним на шеи, прилипли, как банный лист. А все лизоблюдничать собирались у глупышей. Пошли закуски и попойки каждый божий день. Что ж? Погреба рейских вин были свои, сахару и чаю вволю, так и пей сколько душе угодно, душа меру знает. Но пить до дна не видеть добра, по пословице. И пошли у них, ваше высокоблагородие, банкеты, вечера с музыкою и актеры на киатре представляли разные комедии; а нередко задавали и пир на весь мирвались комар и муха! Поякшались и с цыганством: добрые люди к заутрени бывало спешат, а у них в палатах идет дым коромыслом. И в картишки боловались, но шулера зло надували их, когда бывало они под хмельком; да и трезвые сядут, бывало, играть в эвти пеструшки, ну, как кур во щи всегда пробубенятся. Говорится пословица: худому сыну не помощь отцовское богатство, которое они ухитрились порешить ровно в три года, обрешпектились, остались ни при чем, как рак на мели. Куда и лизоблюды подевались, все схлынули, как мутная, грязная вода, будто яга баба помелом смела! В народе говорится повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Но что из эвтова, если у глупышей остались головы на плечах? На какую надобность они бы им пригодились без богатства, которое у них меж рук прошло? Примером сказать: пустая граната, али бранскугель без артиллерийского состава, что в лабораториях делают, годятся разве кадушки парить, философстовал солдат после нюханию табаку. Поспустив все, что имели, продолжал он, утираясь своею тряпкою, глупыши обедняли, а известное дело, что пуставя сума, хоть кого сведет с ума. Один из них с горя в могилу свалился, а другой от долгов на Кавказ убежал, – там и живот свой положил. (Худая трава из поля вон!) К эвтому то купчине, отцу негодных парней, годов с пяток тому назад будет, приходили мы об маслянице. Не тем будь помянут покойник, а уж он нам задал такой камуфлет, в такой конфуз привел, что отбил было охоту с проздравлением ходить.
