Как отражение этого положения вещей, герои саг Кухулин и Фионн имели многочисленные гейса, применяемые ими к себе, причем одни из них были религиозными, другие – магическими, а третьи были основаны на примитивных идеях чести или, возможно, были просто вымыслом рассказчиков.
Гейса, в смысле табу или обязательств, могли быть наложены любым, и им нужно было повиноваться, так как неповиновение вело к катастрофическим последствиям.
Вероятно, гейса были построены как заклинания или заговоры, и им полностью верили, повиновение им было само собой разумеющимся. Примеры таких гейса в ирландской литературе многочисленны. Тесть Кухулина налагает на него гейса, чтобы тот не знал покоя до тех пор, пока не выяснит причину изгнания сыновей Доэла. Грайнне налагает гейса на Диармайда, чтобы тот тайно сбежал с нею, и он сделал это, хотя поступок был ему противен.
Наказание у дикарей, которое, как предполагается, следует за нарушением табу, часто порождалось благодаря самовнушению, когда табу было неосознанно нарушено, и впоследствии это обнаружилось. Страх вызывал последствие, которого боялись. Однако считалось, что последствие было божественным отмщением. В случае с ирландскими гейса наказание и смерть обычно следовали за их нарушением, как в случае с Диармайдом и Кухулином. Но наилучший пример встречается в истории «Разрушение Приюта Да Дерги», в котором народу сидхе было отмщение за поступок Эохайда, вызвавший гибель его потомка Конайре, который вынужден был нарушить свои гейса. Эта история, рассматриваемая как действие божественного возмездия отдаленному потомку того, кто был вынужден нарушить свои табу, является одной из самых ужасных во всей ирландской литературе.
Кельтский год поначалу не был упорядочен по солнцестояниям и равноденствиям, а неким образом был связан с сельскохозяйственными сезонами или временами года. Позже год состоял из лунных циклов, и есть некоторые свидетельства в пользу стремления кельтов синхронизировать солнечное и лунное время. Но время измерялось главным образом по Луне, и во всех вычислениях ночь предшествовала дню. Так, оидххе Самайн был в ночь, предшествующую Самайну (1 ноября), а не в следующую ночь. Этот обычай сохранился в слове «senriight» («неделя») и «fortnight» («две недели»). В древние времена год имел два, возможно, три периода, отмечавшие сезоны скотоводческой или сельскохозяйственной жизни, но впоследствии он был разделен на четыре периода, и начало года было зимой, сразу после Самайна. Двойное деление, в свою очередь подразделяемое надвое, встречается в ирландских текстах и может быть сведено в таблицу следующим образом:
A. ГЕЙМРЕД (зимняя половина)
1-я четверть – Геймред – начинающаяся с праздника Самайн, 1 ноября
2-я четверть – Эаррах – начинающаяся 1 февраля (иногда называлась Оймелк)
Б. САМРАД (летняя половина)
3-я четверть – Самрад – начинающаяся с праздника Бельтайн, 1 мая (называлась также Сет-соман или Сет-самайн), 1-й день Самонос (срав. с уэльским Синтефином)
В. САМРАД (летняя половина)
4-я четверть – Фогхамхар – начинающаяся с праздника Лугназад, 1 августа (иногда называлась Брантрогхайн).
Эти четверти начинались с праздников, и явные следы трех из них встречаются во всем кельтском регионе, но четвертый теперь слился с Днем святой Бригит. Бельтайн и Самайн знаменовали собой начало двух больших времен года и, возможно, были поначалу подвижными праздниками, в соответствии с тем, как раньше или позже появлялись признаки лета или зимы. С принятием римского календаря некоторые из праздников были заменены, например, в Галлии, где календы января заняли место Самайна и в связи с этим был перенесен ритуал.
Ни один из этих четырех праздников не был связан со временем равноденствия и солнцестояния. Это указывает на тот факт, что первоначально кельтский год был независим от них. Но день летнего солнцестояния соблюдался не только кельтами, но и большинством европейских народов, а ритуал был похожим на ритуал Бельтайна. Он соблюдался, и старая традиция в Ирландии дает некоторое подтверждение той теории, что под влиянием христианства старый языческий праздник Бельтайн слился с праздником Иоанна Крестителя в день летнего солнцестояния. Но, хотя в ритуале дня летнего солнцестояния и есть христианские элементы, указывающие на стремление уподобить его церковному обряду, в нем сильно заметны и языческие элементы, и по всей Европе истоки этого праздника коренятся в раннем язычестве. Без особого знания астрономии люди, должно быть, с древнейших времен отмечали период самого длинного пути Солнца по небу, и, вероятно, он соблюдался ритуально. Праздники Бельтайна и дня летнего солнцестояния, возможно, возникли и существовали независимо друг от друга. Или же Бельтайн, возможно, был древним скотоводческим праздником, знаменующим собой начало лета, когда крупный рогатый скот выходил на пастбища, а день летнего солнцестояния был скорее сельскохозяйственным праздником.
А поскольку их ритуальный аспект и цели, наблюдаемые в народных традициях, подобны, они, возможно, в конечном счете многое заимствовали друг у друга. Или же позже они были разделены фиксированными датами ранее подвижного летнего праздника. Для нашей цели мы можем здесь считать их двумя половинами одного праздника. Там, где день летнего солнцестояния уже соблюдался, влияние римского календаря утвердило это соблюдение. Праздники христианского года также воздействовали на более древние обычаи. Часть ритуала была передана дням святых в диапазоне дней языческого праздника. Так, ритуал Самайна стал соблюдаться в День святого Мартина. В других случаях церковные праздники заняли место старых праздников: День Всех Святых и Всех Душ вместо Самайна, День святой Бригит – вместо 1 февраля, День Иоанна Крестителя – вместо дня летнего солнцестояния, праздник урожая – вместо Лугназада, и были сделаны попытки если не изгнать, то освятить более древние ритуалы.
Следы кельтских праздников, прежде всего связанных с сельскохозяйственной и животноводческой жизнью, мы обнаруживаем в сохранившихся религиозных и магических представлениях о силах природы, способствующих росту и плодородию. Доказательство этого можно обнаружить при исследовании нравов, связанных с эими кельтскими праздниками.
Самайн[39], знаменующий начало кельтского года, был важным социально-религиозным событием. Уже господствовали в природе силы увядания, однако не был забыт будущий триумф сил роста и обновления. Вероятно, Самайн вобрал в себя другие ранее встречавшиеся праздники. Таким образом, он имеет черты праздника урожая, а также следы более древнего праздника урожая, который отмечался, когда кельты оказались в странах, где урожай не собирали до поздней осени. Однако обряды, связанные с урожаем, возможно, были связаны скорее с молотьбой, чем со сбором. Самайн также содержит в своих ритуалах черты старых скотоводческих культов, хотя как новогодний праздник он сходен со всеми праздниками, знаменующими начало.
На Самайн в каждый дом вносили новый огонь от священного костра, вероятно разожженного трением кусков древесины. Это сохраняло его чистоту, необходимую для праздника начал. Устранение старых огней было, вероятно, связано с различными обрядами изгнания злых духов, которые у многих народов обычно проводятся на новогодний праздник. Таким образом, Самайн был приближен к Рождеству, возжигание бревна на Рождество, возможно, первоначально было связано с этим праздником.
На этом празднике происходили гадания и предсказания судеб на грядущий год. Иногда это было связано с костром – по положенным в него камням угадывали будущее, ожидающее их владельцев. Другие гадания, подобные описанным Бёрнсом в его «Хеллоуине», не были связаны с костром и имели эротическую природу.
Забой животных для зимнего употребления, который происходил в Самайн, или, как в настоящее время, в День святого Мартина, хотя и был связан с экономическими причинами, однако имел отчетливый религиозный аспект, как у тевтонцев. В Ирландии издавна одно из животных приносили в жертву святому Мартину, который, возможно, занял место бога, и несоблюдение этого обычая влекло за собой несчастья. Забой сопровождался общим пиром. Этот более поздний забой, возможно, восходит к пастушеской стадии кельтской религии, когда животные считались божественными, и одного ежегодно убивали и съедали в священном обряде. Но позже, когда животным перестали поклоняться, забой стал, конечно, общим, хотя сохранялись следы его первоначального характера. Скотоводческое таинство, возможно, также было связано с убийством и поеданием животного, представляющего дух зерна во время урожая. В одной легенде святой Мартин ассоциируется с животным, убитым в День святого Мартина, и, как считают, был зарезан и съеден в виде быка, как будто первое божественное животное стало антропоморфным божеством, а последнее соединилось с личностью христианского святого.
