В начале XX века, по утверждению неизвестного автора, скрывшегося в 1917 году под псевдонимом «отставной почтовый чиновник М-ко», в Санкт-Петербургском почтамте работа перлюстраторов шла с десяти часов утра до пяти-шести часов вечера с дежурством по ночам569. По словам сторожа санкт-петербургской цензуры иностранных газет и журналов Н.У. Спадара, состоявшего здесь на службе с 1908 года, в «черном кабинете» трудились ежедневно с девяти часов утра до девяти-десяти часов вечера570. Естественно, на протяжении десятилетий рос объем перлюстрации. В начале XX века каждый день в официальных «черных кабинетах» вскрывалось от 100 до 500 писем при почтамтах Варшавы, Киева, Москвы, Одессы, Харькова, Тифлиса и от 2 тыс. до 3 тыс. писем в Петербурге. Поступившую корреспонденцию надо было вскрыть, прочитать, при необходимости сделать выписки (так называемый меморандум), сфотографировать, проявить скрытый «химический» текст, расшифровать (если текст был зашифрован), снова вложить в конверт, заклеить и вернуть на почтамт для дальнейшего следования по назначению. Очень редко письма задерживались и конфисковывались. В таких случаях на выписке делалась отметка о задержании письма до особого распоряжения. Вся эта работа предполагала теснейшее сотрудничество с Особым отделом Департамента полиции. Разделение обязанностей не зависело от официальных чинов, а определялось приобретенной квалификацией. Например, Роберт Швейер и барон Федор Тизенгаузен специализировались на вскрытии и заклейке конвертов. Тот же Тизенгаузен и Е.К. Самусьев осуществляли обработку дипломатической почты: вскрытие и замену печатей, фотографирование. Принимали участие в этом и другие чиновники, например О.К. Вейсман, который выполнял и обязанности казначея. Как отмечал Ф.Г. Тизенгаузен, «при наличии неясностей в том или ином письме, содержание письма, искание скрытого смысла, отдельных выражений проходило через <…> других, рядом работавших цензоров. Письма, содержавшие в себе сведения, могущие быть использованы в выписках, складывались всеми цензорами в определенное место… выписки из них делались наиболее опытными цензорами»571. Чтением писем в Санкт-Петербургском почтамте, по словам С. Майского (В.И. Кривоша), были заняты четыре человека. Это означает, что в среднем один человек читал в день около 250 писем. Эту цифру как среднюю подтверждают работники военной цензуры и перлюстрации последующего времени. Например, подполковник А.И. Будагоский, помощник начальника Вятского ГЖУ и по совместительству военный цензор в годы Первой мировой войны, писал в докладной: «Одно лицо, занимаясь 8–9 часов в день, в состоянии лишь просмотреть не более 250 писем (эта цифра крайняя и точно мной проверена), так как кроме просмотра тратится время еще на расклейку и заклейку писем». Правда, в «черном кабинете» вскрытием и заклейкой чтецы не занимались572. Уже в годы советской власти начальник отдела политконтроля ОГПУ И.З. Сурта 12 декабря 1924 года докладывал Ф.Э. Дзержинскому, что «полная обработка писем доведена до 250 штук в день на одного человека»573. Сотрудник отделения политконтроля МГБ СССР в городе Чите в конце 1940‐х – начале 1950‐х годов Л. Авзегер вспоминал, что норма на одного цензора составляла около 200 писем в день574.
В Одессе с лета 1908 года цензорам обычно с девяти до четырнадцати часов корреспонденцию приносил почтово-телеграфный чиновник Иосиф Юрченко, испытанный и надежный помощник. Иногда эту обязанность выполняли два других «посвященных»: Былинский и Дубровский. Обычно писем в течение дня было до 500, иногда и больше. Затем старший цензор Ф.Б. Гольмблат разбирал письма, откладывая те, которые подлежали вскрытию в первую очередь. Вскрытием писем занимались практически все сотрудники. Обязанности секретаря-машиниста выполнял В.Ф. Курганов. Копии шифрованных писем делал Н.А. Шейман, служивший с 1911 года. В столице выписки и копии сторожа в специальных пакетах возили в Департамент полиции575.
Сама техника вскрытия корреспонденции также претерпевала изменения. Продолжались деловые контакты со службами перлюстрации европейских государств. В 1871 году за границу «по делам службы» выезжал старший цензор П.Х. Витте, в 1888 году руководитель секретной экспедиции К.К. Вейсман осмотрел «черные кабинеты» в Берлине, Вене, Париже, Риме, городах Швейцарии и Бельгии. В результате последовали некоторые изменения в технике вскрытия писем576. В конце XIX – начале XX века конверты вскрывались особыми косточками, отпаривались паром, отмачивались в ванночках. В частности, небольшим костяным ножичком подрезывался удобный для вскрытия клапан письма. Затем под клапан конверта цензор вводил тонкую круглую отполированную палочку размером с вязальную спицу, расщепленную примерно до половины, разрезом захватывал письмо, наматывал его на палочку и извлекал из конверта, не оставляя после себя каких‐либо видимых повреждений577.
К 1908 году два важных изобретения в технике перлюстрации сделал неоднократно упоминавшийся выше Владимир Иванович Кривош. Во-первых, он предложил новый способ вскрытия писем – с помощью специального аппарата наподобие электрического чайника. Теперь цензор в левой руке держал конверт несколько секунд над струей пара, а в правой – тонкую иглу с деревянной ручкой или металлическую спицу, которой осторожно отгибал клапаны. Иногда конверт накрывали смоченной промокательной бумагой и клали под пресс. С письма, представлявшего интерес, снималась копия на пишущей машинке или из него делалась выписка. В провинциальных «черных кабинетах» копия или выписка делалась в двух экземплярах: один экземпляр оставался на месте, другой отправляли в Петербург. Если подпись была неразборчива, то ее переводили на кальку и прикладывали к копии письма. Для последующей заклейки конвертов имелись специальные кисточки578. О том, что для вскрытия конвертов паром использовали примус и специальные кастрюли, говорил на допросе в ноябре 1929 года бывший сторож петербургского «черного кабинета» Н.У. Спадар579.
Кстати, поссорившись с непосредственным начальством и будучи вынужден уйти со службы в конце 1911 года, тот же Кривош летом 1913 года поучал по доброте душевной одну из своих знакомых, сотрудницу библиотеки Зимнего дворца А.А. Ханыкову: «Письма заделывайте покрепче. <…> Приклейте синдетиконом бумажки под клапаны конверта внутри, а снаружи на конверте черным карандашом напишите свой адрес на карманах клапанов, от пара карандаш посинеет, можно скорее избегнуть вскрытия письма»580. Парадокс заключался в том, что именно это письмо было перлюстрировано, а данная выписка стала дополнительной уликой против Кривоша, которого подозревали в передаче сведений о перлюстрации в прессу.
Но пока Кривош служил, он рационализировал также технику изготовления состава для печатей, которые наносились особенно часто на дипломатическую почту. Все тот же барон Ф.Г. Тизенгаузен, считавшийся лучшим специалистом по вскрытию дипломатической почты, вспоминал на допросе, что «до 1908 г. при манипуляциях с подделками печатей практиковался состав серебряной амальгамы, а после по предложению Кривоша была введена медная амальгама, которая была и удобнее, и дешевле»581. За эти новации в 1908 году Кривош получил орден Св. Владимира 4‐й степени с формулировкой «за выдающиеся отличия»582. При этом он умудрился снять и сохранить у себя фотокопию с подлинника всеподданнейшего доклада о своем награждении. Между тем, по словам А.Д. Фомина, там было «неосторожно упомянуто о способах вскрытия корреспонденции» и, кроме того, имелась собственноручная помета Николая II «согласен». Действительно, во всеподданнейшем докладе было сказано следующее:
Коллежский асессор Владимир Кривош <…> приносит неоценимую пользу секретному делу. <…> Изобретения его в области секретного дела, примененные во всех секретных пунктах империи, дали на практике блестящие результаты, а именно: способ делания твердых металлических печатей, имеющего все преимущества перед применявшимся до сих пор способом делания таковых, <…> и изобретение прибора для вскрытия писем посредством пара; с помощью этого прибора письма вскрываются очень быстро с безукоризненной чистотой и без малейших следов вскрытия583.
На безукоризненности вскрытия и заделки писем в российских «черных кабинетах» настаивал в своих мемуарах и сам В.И. Кривош. Он, в частности, писал: «Письма, перлюстрированные в России, как бы они хитро заделаны ни были, не сохраняют на себе ни малейшего следа вскрытия даже для самого пытливого взгляда, даже опытный взгляд перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо уже было однажды вскрыто»584. То же показывал на допросе в ноябре 1929 года и Ф.Г. Тизенгаузен: «…работа <…> в целом была очень тщательной и не вызывала никаких подозрений и установка <…> заключалась в работе на качество, а не на количество. Последующей перепроверки работы цензоров ни с какой стороны не производилось <…> каждый был заинтересован в результатах работы». Но С.И. Карпов, чиновник Санкт-Петербургского почтамта, сотрудничавший с «черным кабинетом» с 1905 года, говорил на допросе в ноябре 1929 года: «Корреспонденция, возвращаемая из цензуры, имела явные следы вскрытия, так например, имелись морщины, клапаны не сходились, были следы постороннего клея и прочее»585. Наверно, истина, как это часто бывает, лежит посередине: стопроцентного качества заделки вскрытой корреспонденции, естественно, не было.
