Над нами пролетает пара подоспевших тяжеловооруженных вертолетов морской пехоты, стреляя ракетами по близлежащей роще из пальмовых деревьев. Когда один из вертолетов выпускает противотанковую ракету BGM‑71 TOW, которая вздымает в деревьях огромный оранжевый огненный шар, морпехи роты Браво вскакивают на ноги и орут: «Порви их!»
Уже около шести часов мы прижаты к этому месту огнем, в ожидании предполагаемого штурма Насирии. Но после заката планы меняются, и первый разведбатальон отзывают от моста на позицию в четырех километрах южнее города, посреди усыпанной мусором пустоши. Когда конвой останавливается, в относительной безопасности и на достаточном расстоянии от моста, морпехи разбредаются от машин в приподнятом настроении. Рота Альфа первого разведбатальона уложила как минимум десять иракцев на противоположном берегу реки от нашей позиции. Они подходят к машине Колберта, чтобы развлечь его группу россказнями о бойне, которую учинили, особенно хвастаясь одним убийством — толстого федаина в ярко-оранжевой рубахе. «Мы прямо изрешетили его нашими пулями 0.50 калибра», — говорит один.
Это не просто хвастовство. Когда морпехи говорят о насилии, которое учиняют, они испытывают почти головокружительный стыд, неловкое торжество от того, что совершили поступок, максимально табуированный обществом, и сделали это с разрешения государства.
«Ну что же, неплохо справились», — говорит Колберт своему другу.
Персон писает у дороги. «Черт, я спустил штаны, а оттуда пахнет горячим членом. Этот потный запах разгоряченного пениса. Как будто я только что занимался сексом». Несмотря на простуду, тридцатиоднолетний сержант роты Браво Руди Рейес из Канзас-Сити, штат Миссури, сбросил рубашку и протирает грудь детскими салфетками — каждый его мускул блестит в мерцающем свете горящей неподалеку нефти.
Рейес не совсем вписывается в образ брутального мачо. Он читает журнал Опры и обрабатывает воском ноги и грудь. Другие бойцы подразделения называют его «смачный Руди», а все потому, что он такой красивый. «Если тебе кажется, что Руди — горячий парень, вовсе не значит, что ты — гей. Просто он — такой красивый, — говорит мне Персон. — Мы все думаем, что он — секси».
Морпехам из разведбатальона говорят, что на рассвете они будут продвигаться на север через Насирию, по шоссе, которое они нарекли «снайперским проездом». В полночь мы с Эсперо выкуриваем на двоих последнюю сигарету. Мы находим укрытие под днищем Хамви и лежим на спине, передавая друг другу сигарету.
«У меня сегодня так скакало настроение, — говорит Эспера. — Наверное, так обычно себя чувствуют женщины». Он очень волнуется из-за того, что через несколько часов придется ехать через Насирию и даже признается, что у него есть сомнения насчет того, стоило ли вообще приезжать в Ирак. «Я спрашивал у священника, можно ли убивать людей на войне, — говорит он. — Он сказал, можно, если ты не получаешь от этого удовольствия. До того как мы зашли в Ирак, я ненавидел этих проклятых арабов. Даже не знаю, почему. Но как только мы оказались здесь, это все куда-то исчезло. Мне просто их жаль. Я так скучаю по своей девчушке. Я не хочу убивать ничьих детей».
После полуночи артиллерия морской пехоты громыхает в городе. Вернувшись в Хамви, Тромбли снова говорит о своих надеждах на то, что у него с молодой женой родится сын, когда он вернется домой.
«Никогда не заводи детей, капрал, — поучает его Колберт. — Один ребенок обойдется тебе в 300 тысяч долларов. Тебе и жениться не стоило. Это всегда ошибка». Колберт часто заявляет о тщетности брака.
«За женщин всегда приходится платить, но брак — это самый дорогостоящий способ. Если хочешь платить за это, Тромбли, езжай в Австралию. За сто баксов там можно заказать шлюху по телефону. Через полчаса она приедет к тебе прямо по адресу, свежая и горячая, как пицца».
Несмотря на все его обидные заявления о женщинах, если поймать Колберта в момент, когда он не начеку, он признается, что однажды любил девушку, которая его бросила — это была его возлюбленная еще со школьных времен, с которой он встречался десять лет с периодическими перерывами и даже был обручен до тех пор, пока она не бросила его и не вышла замуж за одного из его ближайших друзей. «И мы до сих пор все вместе дружим, — говорит он каким-то свирепым голосом. — Они из тех пар, которые любят фотографировать себя на досуге и увешивать этими снимками весь свой чертов дом. Иногда я прихожу к ним в гости и разглядываю фотографии, на которых моя бывшая невеста веселится и развлекается так, как когда-то делали мы вместе. Приятно, когда у тебя есть друзья».
Сразу после восхода солнца конвой первого разведбатальона из семидесяти машин пересекает мост через Евфрат и заезжает в Насирию. Это один из тех расползающихся городов третьего мира из глины, кирпича и шлакоблоков, которые, наверное, выглядят довольно раскуроченными даже в свой хороший день. В это утро над разрушенными строениями клубится дым. Большинство зданий у дороги выщерблены и изрыты воронками. Над нами пролетают Кобры, выплевывая пулеметный огонь. По развалинам бродят собаки.
Конвой останавливается, чтобы подобрать морпеха из другого подразделения, которого ранило в ногу. Несколько машин обстреливают из пулеметов и РПГ. Морпехи из разведбатальона открывают ответный огонь и заново отделывают жилой дом примерно дюжиной гранат из Mark‑19. Через час мы выезжаем за пределы города и направляемся на север. Мертвые тела разбросаны по обочине дороги — в основном, мужчины, вражеские бойцы, некоторые до сих пор с оружием в руках. Морпехи прозвали один труп Помидорщиком, потому что с расстояния он похож на ящик раздавленных помидор на дороге. Также попадаются расстрелянные легковушки и грузовики со свисающими через борта телами. Мы проезжаем мимо разбитого и сгоревшего автобуса, с обугленными останками человеческих тел, как и прежде сидящими у некоторых окон. На дороге — обезглавленный мужчина, а рядом на спине лежит мертвая девочка — лет трех-четырех. Она — в платье и у нее нет ног.
Мы едем дальше, через несколько километров делая остановку, пока батальон вызывает вертолет для удара по иракскому бронетранспортеру впереди. Сидящий рядом со мной Тромбли вскрывает свой сухой паек и украдкой вытаскивает пакетик Чармс. «Только никому ни слова», — говорит он. Он разворачивает конфеты и набивает ими полный рот.
В десять утра первый разведбатальон получает приказ покинуть шоссе № 7 — основную дорогу, ведущую на север из Насирии, и свернуть на узкую грязную проселочную дорогу, чтобы охранять по флангам основную боевую силу морской пехоты. В месте, где мы сворачиваем с шоссе, в канаве лежит мертвый мужчина. Через двести метров после трупа мы видим фермерский дом с семьей на пороге — люди машут нам, когда мы проезжаем мимо. Перед следующим домом две старушки в черном подпрыгивают, радостно вопят и хлопают в ладоши. Группа бородатых мужчин выкрикивает: «Хорошо! Хорошо! Хорошо!» Морпехи машут им в ответ. За считанные минуты они переключились из режима убивать-всех-кто-выглядит-опасно на улыбки и приветственные взмахи, словно катятся на платформе во время парада Роуз Боул.
«Оставайтесь хладнокровными, джентльмены, — предупреждает Колберт. — Не важно, что у вас перед глазами, мы сейчас находимся в самой глуши и совсем одни».
Дорога слилась в один узкий проселок. Мы крадемся со скоростью несколько миль в час. Через каждые пару сотен метров нам попадаются сельские дома. Морпехи останавливаются и швыряют ярко-желтые гуманитарные пакеты с едой в места скопления гражданских. Когда дети вырываются вперед и хватают их, Колберт машет им рукой: «На здоровье! Голосуйте за республиканцев». Он засматривается на «оборвышей», бегущих за сухими пайками и говорит: «Вот уж слава Богу, что я родился американцем. Серьезно — иногда даже заснуть из-за этого не могу».
Внезапно поведение гражданских, мимо которых мы проезжаем, меняется. Они перестают нам махать. Многие вообще отводят от нас взгляд. По радио передают, что боевая группа RCT 1 вошла в контакт с силами врага в городе в нескольких километрах севернее. По мере того как мы продвигаемся вперед по проселку, мы начинаем замечать, что сельчане на другом берегу канала бегут в противоположном направлении. Двое местных приближаются к Хамви, следующему за машиной Колберта, и при помощи жестов предупреждают морпехов, что впереди нас ожидает что-то плохое.
Конвой останавливается. Мы находимся на повороте дороги, а слева от нас — уступ высотой пять футов. Прямо перед нами летят снаряды. «Это стреляет противник», — объявляет Персон.
«Черт побери, — говорит Колберт. — Придется принять это дерьмо на себя».
Вместо этого, Колберт берет гранату 203 — для подствольника, целует её в нос и закладывает в камору своего оружия. Он открывает дверь и взбирается на насыпь, чтобы взглянуть на небольшую кучку домов на другой стороне. Он подает сигнал всем морпехам выйти из машины и присоединиться к нему на уступе. Морпехи из другого взвода стреляют по селению из винтовок, пулеметов и гранатометов Mark‑19. Но Колберт не разрешает своей группе стрелять. Он не различает никаких целей. Через два километра дальше по дороге, в месте, где остановилась рота Альфа из первого разведбатальона, предполагаемые федаины открывают огонь из пулеметов и минометов. Альфе удается избежать потерь. Батальон вызывает артиллерийский удар по позициям федаинов.
