Все следовало делать таким образом, чтобы никто из пассажиров, каким бы классом они ни ехали, не знал, какие физические тяготы приходится выносить команде всю неделю. Как ясно говорилось в руководстве “Кунарда”, нужды пассажиров – превыше всего. “Все время, пока пассажиры пребывают на борту корабля Компании, следует обращаться с ними в высшей степени вежливо и оказывать им величайшее внимание, притом особой обязанностью капитана является следить за тем, чтобы его офицеры и все прочие под его командой соблюдали данное правило”32. Во время одного из предыдущих вояжей компания, выполняя это правило, позволила мистеру и миссис Д. Сондерсон, охотникам на крупных зверей из ирландского графства Каван, взять на борт двух четырехмесячных львят, которых они поймали в британской Восточной Африке и собирались отдать в зоопарк Бронкса. Двухлетняя дочь супругов Лидия играла с львятами на палубе, как писала газета “Нью-Йорк таймс”, “к вящей забаве остальных пассажиров”33. Миссис Сондерсон и сама привлекала немалое внимание. Однажды она убила слона. “Нет, страшно мне не было, – рассказывала она корреспонденту «Таймса». – Да и никогда, пожалуй, не бывает”.
К жалобам следовало относиться серьезно, а без жалоб дело никогда не обходилось. Пассажиры ворчали, что еду с кухни доставляют к их столу холодной. Вопрос удалось разрешить, по крайней мере отчасти, изменением маршрута, которым проходили официанты. Пишущие машинки в зале машинописи издавали слишком много шума и раздражали обитателей прилегающих кают первого класса. Часы работы машинисток сократили. В некоторых каютах вентиляция была далеко не идеальной – недостаток, который никак не удавалось устранить и который вынуждал пассажиров открывать иллюминаторы. В ресторане первого класса на верхней палубе тоже не все было в порядке. Окна там выходили на променад, где прохаживались пассажиры третьего класса, имевшие неприятную привычку пялиться в окна и рассматривать аристократов, обедающих внутри. И всегда находились пассажиры, поднимавшиеся на борт с какой-нибудь затаенной обидой на нынешний век. Во время одного плавания в 1910 году некий пассажир второго класса сокрушался: дескать, палубы корабля “не следует превращать в базар для торговли Ирландскими Шалями и пр.”, а в придачу “на борту пароходов Компании в курительных комнатах непрестанно идет игра в карты на деньги”34.
Впрочем, первейшей задачей “Кунарда” было обеспечить безопасность пассажиров. В этом отношении у компании была прекрасная статистика: ни один из ее пассажиров не погиб при обстоятельствах, связанных с гибелью корабля, столкновением с айсбергами, погодными условиями, пожаром или при каких-либо других происшествиях, ответственность за которые можно было бы возложить на капитана или компанию, хотя смерть от естественных причин, разумеется, была делом обычным, особенно среди пожилых пассажиров. На корабле было новейшее аварийно-спасательное оборудование. Вследствие “шлюпочной лихорадки”, охватившей судоходство после крушения “Титаника”, на “Лузитании” имелось более чем достаточно спасательных шлюпок для пассажиров и команды. К тому же на корабль недавно поступили новейшие спасательные жилеты производства компании “Бодди”, изготовителя спасательных средств. Эти жилеты, в отличие от более старых, сделанных из покрытой тканью пробки, походили на настоящую одежду. Один пассажир говорил: “Когда его надеваешь, вид и ощущение у тебя, словно у футболиста в подбитой ватой форме, особенно если взглянуть на плечи”35. Новыми жилетами “Бодди” снабдили каюты первого и второго класса; пассажирам третьего класса и команде предлагалось пользоваться жилетами старого образца.
От внимания дирекции “Кунарда” не ускользал ни один связанный с безопасностью вопрос. Во время одного вояжа, когда “Лузитания” шла по бурному морю, команда обнаружила, что часть помещений третьего класса “залита водой”. Виноват был один-единственный открытый иллюминатор. Это происшествие показало, какую опасность представляют собой иллюминаторы в штормовую погоду. Дирекция проголосовала за то, чтобы объявить выговор стюардам, обслуживавшим эту часть корабля.
Несмотря на все уважение, которое оказывали Тернеру “Кунард” и те, кто служил под его началом, его собственный послужной список был далеко не безупречен. В июле 1905 года, спустя четыре месяца после того, как он принял под свое командование “Ивернию”, его корабль столкнулся с другим, под названием “Карлингфорд лау”. Расследование, проведенное “Кунардом”, показало, что виноват Тернер, слишком быстро шедший в тумане. Согласно протоколу заседания, дирекция решила объявить ему “строгий выговор”36. Тремя годами позже “Карония”, которой он командовал, “коснулась дна” в нью-йоркском проливе Эмброуз, за что он заработал еще один выговор: “«Каронии» не следовало выходить из порта при таком низком уровне прилива”. Зима 1914–1915 годов выдалась для Тернера особенно трудной. Один из его кораблей – только что спущенная на воду “Трансильвания” – при швартовке в Ливерпуле под порывом ветра ударился о лайнер компании “Уайт стар” и получил мелкие повреждения. Второй случай в ту же зиму произошел, когда корабль столкнулся с лайнером побольше – “Тевтоником”, третий – когда на него наткнулся буксир.
Однако такое случалось со всеми капитанами. “Кунард” не терял доверия к Тернеру – об этом свидетельствовал тот факт, что компания систематически назначала его капитаном своих новейших, крупнейших лайнеров и трижды доверила ему “Лузитанию”.
С началом войны вопрос безопасности пассажиров встал еще острее. Для предшественника Тернера, капитана Дэниела Доу, эта ноша оказалась слишком тяжела. Во время мартовского рейса в Ливерпуль Доу провел “Лузитанию” там, где только что были потоплены два грузовых судна. После этого он сообщил своему начальству в “Кунарде”, что не может больше принимать на себя ответственность за командование пассажирским кораблем в подобных условиях, особенно если корабль везет боеприпасы, предназначенные для британских войск. Эти перевозки стали обычным делом; любой корабль с таким грузом превращался в законную мишень для атаки. Решение Доу никак нельзя было объяснить трусостью. Его волновала не опасность, грозившая ему самому, а то, что ему приходилось отвечать за жизнь двух тысяч гражданских пассажиров и команды. Нервы его не выдержали. “Кунард” решил, что он “устал и серьезно болен”37, и освободил его от командования.
Поезд, который вез тело Эллен Аксон Вильсон, въехал на вокзал в Риме, штат Джорджия, во вторник 11 августа 1914 года, в 14.3038. Небо было цвета орудийного металла, звонили колокола. Гроб поставили на катафалк, и вскоре кортеж двинулся через весь город к церкви, где должна была проходить заупокойная служба, – Первой пресвитерианской, в которой некогда был пастором отец миссис Вильсон. Улицы заполнила толпа людей, пришедших отдать последние почести усопшей и выразить поддержку ее мужу, президенту Вудро Вильсону. Они были женаты двадцать девять лет. Родственники внесли гроб в церковь; органист играл “Похоронный марш” Шопена, этот неизменный атрибут смерти, звучащий повсюду, мрачный и тягучий. Служба была короткой; хор исполнил два гимна, которые больше всего любила покойная. Затем процессия направилась к кладбищу на Миртлхилл. Пошел дождь. Катафалк катил мимо девушек в белом, державших в руках веточки мирта. За девушками стояли горожане и приезжие – они сняли свои шляпы, несмотря на дождь.
Над могилой соорудили навес, чтобы прикрыть Вильсона и других родных и близких, пришедших на похороны. Дождь усилился и глухо стучал по ткани. Сторонние наблюдатели видели, как президент сотрясается в плаче; стоявшие близко видели слезы у него на щеках.
Потом присутствующие двинулись назад к машинам, а зрители – их собралось тысяча человек – разошлись. Вильсон стоял у могилы один, молча и не двигаясь, пока гроб не засыпали полностью.
Со смертью жены в жизни Вильсона началась новая полоса – полоса одиночества, и бремя президентства давило на него, как никогда прежде. Его жена умерла в четверг 6 августа от заболевания почек, так называемой болезни Брайта, через два дня после вступления Британии в войну, недавно начавшуюся в Европе, и спустя всего полтора года с начала его первого президентского срока39. Потеряв жену, он потерял не просто основной источник общения, но и своего главного советника, чьи наблюдения он находил столь полезными при обдумывании собственных дел. В Белом доме его преследовало одиночество, тут обитал не только призрак Линкольна, как полагали некоторые из тамошней прислуги, но и воспоминания об Эллен. Некоторое время Вильсон, казалось, болел от горя. Доктор Кери Грейсон, его врач и частый партнер по гольфу, был обеспокоен. “Он нездоров уже несколько дней, – писал Грейсон 25 августа 1914 года в письме к другу, Эдит Боллинг Голт. – Вчера я уговорил его остаться в постели до полудня. Когда я зашел к нему, по лицу его текли слезы. Сцена была душераздирающая, печальнее картины и представить себе нельзя. Великий человек, у которого из груди вырвали сердце”40.
