Конечно же, мне интересно узнать подробности, связанные с его «восхождением» на Улу-Даг.
— Завтра, — отмахивается он. — С утра. А сейчас, если вы еще способны к восприятию, хотелось бы досказать насчет того, каков характер воздействия на атмосферу корпускулярного излучения. Ведь что происходит.
На меня обрушивается шквал научных терминов. С трудом справляясь с ним, пытаюсь сформулировать своими словами существо установленных фактов. В общем-то все просто: в тропосфере Земли… Ну вот, сразу вместо своих слов — термины. Впрочем, так ли уж обязательно все их изгонять?
Итак, в тропосфере (тропосфера — нижняя, основная часть земной атмосферы, не поднимающаяся выше двух десятков километров) потоки воздуха подвергаются ионизирующему воздействию несущих электрический заряд корпускул, составляющих «солнечный ветер». Чем интенсивнее корпускулярное нашествие, тем сильнее ионизация, воздушные потоки приобретают как бы металлические свойства — свойства металлических проводников, которые начинают взаимодействовать с магнитным полем Земли. Постепенно приходят в движение все более объемные воздушные массы, причем особенность этого процесса такова, что начинают сближаться потоки с противоположными физическими свойствами — холодные с теплыми. Создается тот самый фронт окклюзии, а это резко усиливает турбулентность тропосферы… Ну, тут я, видимо, переборщил, надо сделать пояснение: турбулентность — бурное, беспорядочное движение.
Дьяков установил, что за счет ионизации воздуха и подключения могучих сил магнитного поля планеты «солнечный ветер» способен усиливать перемещения воздушных масс в полтора, а иногда и в два раза. И там, где начинается это беспорядочное движение, как раз и зарождаются циклоны и антициклоны.
Не имея в виду писать научный трактат, я не выспрашиваю у Анатолия Витальевича, что конкретно помогает ему предсказывать, где именно и когда взыграет эта самая свистопляска. Однако меня по-прежнему интересует «Инес»: как все же удалось предсказать этот ураган?
— Он привел меня к вам, и хотелось бы…
— Хорошо, пожалуйста. — Дьяков находит в шкафу какую-то старинную книгу. — Только начать придется издалека.
Передо мною первое (парижское) издание «Атмосферы» Фламмариона на французском языке 1872 года. Дьяков отыскивает нужный отрывок, читает вслух, тут же переводя:
«Мой ученый друг астроном Поэ, директор Гаванской обсерватории, доказал тщательным исследованием ураганов, свирепствовавших в Западной Индии с 1493 года (открытие Америки) до наших дней, что… более двух третей циклонов бывают от августа до октября, то есть в течение месяцев, когда сильно нагретые берега Южной Америки начинают привлекать более холодный и более плотный воздух северного континента».
Отложив книгу, Анатолий Витальевич начинает в миллионный, может быть, раз мерить шагами избенку.
— Я собрал материалы, которые подтверждают наблюдения астронома Поэ, а затем сопоставил эти данные с процессами, происходившими на Солнце…
Такое сопоставление, подобно проявителю фотоотпечатков, сделало для ученого зримыми нити, что связывают воедино разрозненные факты. По словам Фламмариона, его друг Поэ зафиксировал наибольшую циклоническую активность с августа по октябрь. Дьяков убедился, что, если в тот же период на Солнце происходит интенсивный процесс пятнообразования и наблюдаются извержения, энергия циклонов у берегов Латинской Америки и, в частности, Кубы подпрыгивает в полтора раза, циклоны достигают силы ураганов.
И вот, наблюдая в сентябре 1966 года за Солнцем, ученый обнаружил, что пятен становится день ото дня больше, размеры их начинают расти, форма усложняется, они постепенно перемещаются к центру диска. 19 сентября Дьяков зарегистрировал 29 хромосферных извержений. На другой день общая площадь пятен уже в 16 раз превышала поверхность Земли, они достигли центрального меридиана, количество извержений еще возросло. Вечером Дьяков дал телеграммы в посольство Кубы в Москве и на Дальний Восток.
Конечно, это в моем изложении так все просто выглядит, на самом деле долгосрочное прогнозирование — процесс куда более сложный, выводы делаются на основании самых различных факторов. И при участии строгого математического аппарата. Дьяков вывел специальную формулу (он именует ее индексом пятнообразования), которая дает возможность в каждом отдельном случае определить, сколько дней отделяют сегодняшние явления на Солнце от соответствующих явлений на Земле.
— Выпейте-ка чаю, — предлагает хозяин, — а тогда уж и спать.
Однако я чувствую, он взбудоражен, ему не до сна, вздыбленные пласты воспоминаний не улягутся, не могут так вот сразу улечься, нужна какая-то разрядка. Он и сам, видимо, чувствует это.
— А может, хотите взглянуть на Юпитер?
До этого мне как-то не представлялось случая повидаться с Юпитером с глазу на глаз, и я соглашаюсь. Дьяков ведет меня в примыкающую к избенке башню — там мы по невероятно крутой лестнице поднимаемся наверх. Дьяков захлопывает люк и, не включая света, крутит какую-то рукоятку; подвижные створки купола разверзаются над нами, обнажая удивительно чистое небо.
Теперь света вполне достаточно, чтобы обозреть внутренность «обсерватории». В центре круглой комнатки — бетонный куб, на нем — довольно внушительных размеров телескоп. И — все, вся обстановка. Дьяков начинает наводить рефлектор на звезды, рассказывает:
— Здесь у меня стоял махонький телескопик, подаренный в свое время еще покойным Гавриилом Адриановичем Тиховым — наслышаны о нем, надеюсь? С него вся астрономическая ботаника началась. Да, стоял тот телескопик, почти игрушечный, а потом… Так-так, вот он, родной мой, со всеми своими спутниками… Да, стоял тот телескоп, а потом, когда новое оборудование… Пришлось этого красавца временно сюда поставить, пока на Улу-Даге стройка шла. Теперь вот предстоит перебазировать… Ну вот, прошу вас…
Невероятно близкий диск с разбросанными по нему темными сгустками — именно эти сгустки притягивают к себе внимание, словно скрывают под собою главные тайны огромной планеты. Неподалеку от края диска — четыре звездочки: самые большие из двенадцати спутников Юпитера.
Очень хорошо осознаю, что, сколько бы ни глазел в телескоп, все равно ничего не увижу, кроме темных сгустков на самом диске да четырех звездочек по соседству, но нет сил оторваться. Кажется, в эту минуту я начинаю понимать, какой это могучий двигатель познания — обыкновенное человеческое любопытство.
И еще начинаю понимать, почему Дьяков отказывается покинуть Горную Шорию, хотя имел уже несколько лестных предложений, в том числе — предложение перебраться на обсерваторию под Москвой: в Темиртау исключительной прозрачности воздух, почти всегда ясное небо. Одно из идеальных мест для астрономических наблюдений.
Дьяков произносит в раздумье:
— Притерся я к этим местам, сибиряком стал… Да и слово Егорову давал: держать надо.
Егоров… Надо будет спросить потом: кто это — Егоров?
…Шел 1935 год. Кузнецкий комбинат к этому времени был уже построен, но еще строилась железнодорожная ветка к нему от местной рудной базы. Рудная база находилась в Горной Шории.
На другой же день после приезда на Кузнецкстрой, когда Дьяков зашел в отдел кадров, ему сказали:
— Вас Егоров вызывал.
Дьяков нашел начальника строительства на трассе.
— Моя фамилия Дьяков, я…
— Все знаю, мне показывали ваше личное дело… Физмат в Институте народного образования в Одессе плюс астрономическое отделение Московского университета… Словом, у меня к вам вот какая просьба. Мы открыли в Темиртау метеостанцию — три года уже существует, — так за три года там сменилось шесть начальников. Толку, словом, нет, а для пас очень важна более или менее точная информация о погодных условиях в этом районе.
— Но я по образованию астроном.
— Те шестеро были вообще без образования.
— Хорошо, попробую.
— Попробуйте. И если получится — обещайте: не удерете, пока вам не скажут, что вы не нужны.
Он пообещал.
Когда строительство дороги закончилось, метеостанция была передана Кузнецкому комбинату, Дьяков продолжал делать свое дело, регулярно отсылая в заводоуправление сводки погоды. Как к ним там относились, он не знал, а их, оказывается, просто-напросто складывали в шкаф, даже не просматривая: что может предсказать какой-то отшельник из Темиртау!
Так продолжалось до одного случая, который обошелся комбинату в полмиллиона рублей.
Зима в том году выдалась мягкая, и руду из Горной Шории возили, даже не пересыпая известью: известь бывает нужна, чтобы руда не смерзалась на платформах, так как грузят ее мокрую (из-за грунтовых вод). И вот в середине этой мягкой зимы Дьяков вдруг обнаруживает признаки предстоящего сильного похолодания. В тот же день посылает в Новокузнецк тревожное предупреждение, а там его постигает судьба всех прежних сводок.
