Когда жена чуть успокоилась, мягко выговорил ей:
— Нервы, Зиночка, нервы. Нехорошо. Ты знаешь, я тебя предупреждал: не время сейчас. Выходит, я же и виноват. Извини, но сидеть около тебя я просто не имею права.
— Да-да, я понимаю. Постараюсь сдерживаться, — сникла Зинаида. Она снова взялась за свое вязание и, словно желая сменить тему разговора, сообщила:
— У мадам Кордубайловой новая жилица. Довольно интересная особа.
Муж равнодушно пожал плечами:
«Вот что тебя, голубушка, взвинтило…»
По вечерам все жильцы мадам Кордубайловой собирались за общим столом на чай. Хотя в эту голодную пору понятие «вечерний чай» имело чисто символическое значение, традиции никто не нарушал. Любили затем перекинуться в картишки, обменяться последними городскими новостями, посудачить о ценах на черном рынке.
Во главе стола восседала, как всегда, сама мадам в каком-то невероятного цвета капоте, по обе руки ее — дочь Евдокия с мужем, бывшим подпоручиком, ныне сотрудником отдела снабжения Пятигорского наробраза. Дальше обычно помещались две-три старые девы, почему-то похожие друг на друга, долговязый учитель школы первой ступени, супруги Зуйко и сорокалетняя жена присяжного поверенного, около полугода скрывавшегося в горах.
Все уже были в сборе, когда вошла Анна Фальчикова. И в домашнем платье она отлично выглядела и немедленно привлекла всеобщее внимание. Мадам приветливо улыбнулась ей и представила домочадцам.
— Садитесь, Анна Федоровна. Ваше место будет здесь. — Хозяйка указала на венский стул против Зуйко. Зинаида вспыхнула, встретившись с холодным взглядом новенькой.
Едва досидев до конца чаепития, она быстро вышла из столовой, забежала в комнату и, разрыдавшись, бросилась на кушетку. Гаврила Максимович зашел следом и плотно прикрыл дверь.
— Да что же это, Зинаида? — Он не скрывал своего возмущения. — Ты ведешь себя, как глупая девчонка!
— Почему, почему она посадила ее тут, против тебя? — захлебываясь слезами, выкрикнула Зинаида.
— Господи, я-то здесь при чем?
— Я вижу, она тебе понравилась…
— Ну, знаете! Эт-то уж слишком! — Зуйко выскочил из комнаты и в сердцах хлопнул дверью.
Возвратился он, когда жена уже спала. Преферанс успокоил его, но на душе было смутно. «Как все это некстати сейчас. Жена-истеричка. Ребенок. Приходится нервы трепать по пустякам. А впереди дело большое, игра крупная, прибыльная. Только успеть бы козыри прибрать к рукам». И невольно подумалось, насколько бы легче было вести эту игру, будь рядом такая сильная и гордая натура, какою представлялась ему новая соседка.
* * *
Яков Гетманов медленно брел по узкой тропинке мимо облезлой стены военного лазарета. Он все еще не знал, с чего начнет, как поведет себя, разбираясь с жалобой раненых бойцов. Думал, что на месте будет виднее. Установка-то, в общем, ясная: действовать согласно революционной совести. А тут, как назло, ни одного больного вокруг. К начальству идти не хотелось. Начнутся расспросы: кто, зачем, откуда.
Гетманов остановился на углу и оглянулся: в проеме двери показался здоровенный парень. Он лениво лузгал семечки.
— Бог в помощь! — пошутил Яков, но парень будто и не заметил его. Он сплевывал в руку шелуху и поглядывал в сторону флигелька, что затерялся в глубине запущенного сада. Яков постоял минутки две, тоже посмотрел на флигель и, наконец, не выдержал:
— Глухой ты, что ли?
— Валяй себе мимо. Не мешай, — лениво протянул парень и плотнее запахнул ворот засаленного стеганого халата.
— Ну и занятие же ты себе нашел. То-то морду отъел на казенных харчах.
Парень сердито посмотрел на Якова и зло выматерился.
— Как же! Поди раздобреешь, коли не подохнешь.
Он швырнул к ногам Гетманова шелуху и флегматично отвернулся.
— Слышь, — спросил его Гетманов, — ты Герасименку знаешь?
— А на кой он тебе? — насторожился верзила.
— Да так, нужен.
— А-а… Ну, коли так, валяй мимо.
— В части одной служили, понимать надо!
— Вот зануда, — пробурчал парень. Подождал немного, сплюнул в сердцах и негромко крикнул куда-то себе за плечо. — Лешка!
В коридоре послышался быстрый стук костылей. Из-за широкой спины верзилы выглянул худой небритый красноармеец:
— Поди, идет?
— Да нет, — неторопливо сказал первый. — Тут фраер один…
Небритый с любопытством осмотрел Гетманова.
— Чего надо?
— Герасименко? Дело есть к тебе. Выдь на минуту.
Красноармеец чуть подумал, затем легонько подвинул локтем соседа и застучал по ступеням крыльца.
— Смотреть, что ли? — буркнул ему вслед детина.
— Миром решали, так чего спрашиваешь? Твой ведь черед.
Яков и Герасименко углубились в кленовую аллею.
Боевая подготовка чекистов.
— Айда сюда, — раненый заковылял к поломанной скамейке. — Выкладывай, кто ты есть и чего от меня надо.
— Из губчека я…
— А я почем знаю? Может, ты контра какая…
— Письмо писал? Вот меня и направили разобраться. — Яков показал бумагу.
— А что разбираться? Вас пока дождешься — сдохнешь с голоду. Письмом вызывать приходится. Сами не догадаетесь порядок навести…
— Откуда ж знать было?
— Ты все должен знать, раз ты чека!
После махорки, которой угостил Яков, красноармеец заметно подобрел и стал рассказывать:
— Как попал я сюда, так думаю, куда это меня занесло? Масло, значит, прут. Конфекты тоже почем зря. Молоко отродясь не давали. А как комиссия какая — на задних лапках перед ею: мы и так, мы и эдак. Растудыт! Ну, погоди! Мы уж нонче сами, как у нас на миру — за лапу вора да потрясем, чтоб неповадно было!
— Ты брось! Это же самосуд. Надо по совести.
— А это по совести?! — вскрикнул Герасименко и вытянул вперед ногу, завязанную грубой грязной тряпкой. — Другую неделю прошу перевязать. Гнить начала. А те руками разводят: бинта, вишь, нету. А недавно эта стерьва скоко марли уволокла, бинтов одних ворох! По совести!.. — ворчал красноармеец.
— Ты не кипятись, ровно самовар у поповны. Давай-ка по порядку.
Они сидели минут двадцать. Из рассказа раненого Гетманов узнал об исчезновении лекарств, продуктов, перевязочных материалов. Узнал он и о том, как разозленные красноармейцы поймали на днях повара. Хотели намять ему бока, да выяснилось, что ни при чем он: что получает, то и закладывает в котел. А делами тут вершит сестра-хозяйка, только хитро так обдуривает всех, что никак ее с поличным не поймаешь. А поймаешь — на любой случай отговорки есть.
— Только сегодня не проскочит, — сказал Герасименко. — Вон охрана выставлена. Озлились ребята…
— Молодцы, — одобрил Гетманов. — Только без рук давайте, баба ведь…
Герасименко с сожалением вздохнул:
— И то верно…
Когда окончательно обо всем договорились, Яков ушел в дальний конец сада, откуда хорошо проглядывалась запасная калитка, а Герасименко отправился к своим товарищам.
Прошел почти час. Незаметно подкрались сумерки. Бездействие тяготило. Яков в душе уже проклинал себя за то, что поддержал план красноармейца. А если сегодня сестра-хозяйка никуда не пойдет? Говорил же Герасименко, что она иногда в ночь остается. А если пойдет, да ничего у нее не будет? Нет, здесь надо было как-то по-другому…
Легкий свист насторожил Якова. До него донесся дробный топот и сердитый женский возглас у калитки:
— Отстаньте! Чего вам надо? Я буду кричать!
— Кричи, милая. На свою шею. Поизмывалась, стерьва, над нами! Держися теперь! А ну, хватай ее, братва!
Гетманов побежал на шум, выхватил из кармана наган.
У калитки, окружив женщину, галдели раненые. И каждый норовил, несмотря на уговор, ткнуть ее побольнее. Женщина заслонялась руками, истерично взвизгивала.
— А ну, кончай! Стрелять буду!
Сестра-хозяйка почувствовала поддержку и кинулась к Якову.
— Помогите, товарищ! С ума все посходили. Накинулись, словно звери!
— Спокойно, спокойно. Разберемся, — утешил ее Гетманов и повернулся к раненым. Некоторые поспешно покидали свои места, остальные растерянно мялись. Чекист поспешил избавиться от своих помощников.
— Я из губернской милиции. Разойдись!
Раненые скрылись, а Герасименко на прощанье подмигнул Якову. Благо, что приходившая в себя сестра-хозяйка ничего не заметила.
— Спасибо вам. Вы так кстати появились, — со смущенной улыбкой заговорила она.
— Ну что вы. Такая служба. За что они вас?
— Озверел народ. Ни за что убить могут. Словно бандиты…
— Вы не волнуйтесь, я провожу.
— Я так признательна вам…
Яков подошел к калитке, где валялась огромная сумка. Вокруг были разбросаны медикаменты, бинты, марля, флаконы — и обыскивать незачем. Он нагнулся и с безразличным видом стал укладывать в сумку лекарства. Женщина торопливо объясняла:
