В.К. Сама Л. Брик высказывается в томе «Литературного наследства» – «Новое о Маяковском» – по-другому: «С Владимиром Владимировичем Маяковским мы прожили 15 лет – с 1915 года до его смерти»…
В.Д. Вы правы, это написано и напечатано. И это один из тех примеров лживости написанного как самой Л. Брик, так и многими другими «свидетелями и вспоминателями», а также их последователями, в том числе современными, принадлежащими, так сказать, к «партии Брик». Партии, которая лепила и продолжает лепить из Лили Юрьевны образ единственной и неповторимой музы поэта, его «Беатриче». Об этом своем желании – остаться в истории литературы единственной «Беатриче» Маяковского – она совершенно откровенно говорила сама. И для этого многое делала как после смерти Маяковского, так и еще при его жизни – когда их любовные отношения уже прекратились, и этим серьезно, трагически осложнила его жизнь, все его конечные годы.
Вот из воспоминаний Вероники Полонской, с которой оказались связаны последние отчаянные надежды поэта: «Она (Л. Брик) навсегда хотела остаться для Маяковского единственной, неповторимой. Когда после смерти Владимира Владимировича мы разговаривали с Лилей Юрьевной, у нее вырвалась фраза: «Я никогда не прощу Володе двух вещей. Он приехал из-за границы и стал в обществе читать новые стихи, посвященные не мне, даже не предупредив меня. И второе – это как он при всех и при мне смотрел на вас, старался сидеть подле вас, прикоснуться к вам».
В.К. Между тем я знаю, что эти воспоминания Вероники Полонской, как и многие другие, прошли тщательную «цензуру» самой Лили Юрьевны, то есть ничего «криминального», с ее точки зрения, уже не содержали.
В.Д. Именно так! А вот запись беседы с другой женщиной, на которой Маяковский тоже собирался жениться после своего разрыва с Л. Брик, чему Л.Ю. умелыми интригами помешала. Это Наталья Брюханенко, а запись 1938 года, которая до 1990-х годов находилась в спецхране Музея Маяковского: «С Лилей Юрьевной в первые же дни после смерти В.В. мы поехали на Лубянку. Л.Ю., просматривая архив В.В., уничтожила фото девочки, дочки В.В., письма Татьяны Яковлевой, вернула мне мои и отослала Моте Кольцовой… <…> Л.Ю., видимо, уничтожила очень многое после смерти В.В. но это ее право, и сейчас ее не надо раздражать, т. к. она может сделать что угодно. Когда пройдет много лет, достоверным документом останутся ее воспоминания… <…> В хаосе всяких суждений о М. так трудно разобраться, и людям потом будет еще сложнее…»
Кроме подцензурных (цензор – Л.Ю.) воспоминаний женщин, любивших Маяковского, есть и бесцензурные. Проживающая в США дочь Маяковского Хелен-Патриция (Елена Владимировна) Томпсон говорила: «Владимир Владимирович… просил маму писать ему обо всем, но на адрес своей сестры Ольги. Он боялся, что письма ее попадут в руки Брик. Эту женщину, как рассказывала мне мама, Маяковский немножко побаивался и называл «злым гением» его жизни…»
В.К. Удивительная, трагическая судьба нашего гения! И что еще удивляет с дистанции сегодняшнего дня. Маяковский многие годы был одним из самых печатаемых и изучаемых поэтов. Поэтом с 1930-х годов на официальном уровне признанным «лучшим, талантливейшим». В то же время литературоведением, маяковедением, по-моему, недостаточно исследовался его реальный жизненный путь. Его, как говорят, «нравственные искания», ошибки и прозрения. Явно недостаточно говорилось о той среде, которая сделала его поэтом, и о последующем окружении.
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы —
пить и пить стихи.
–
Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.
–
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
(«Флейта-позвоночник». 1915 г.)
В.Д. Тут сказывалось действие нескольких факторов. С одной стороны, «официальное» литературоведение все время старалось оторвать Маяковского от его футуристического (как представлялось, декадентского, буржуазно-упадочного) прошлого, от чего сам поэт никогда не отказывался. С другой стороны, попытки объективно исследовать определенные, связанные с творчеством жизненные реалии вызывали сопротивление его «ближайших друзей». Но понять и узнать трагическую судьбу поэта, хотя бы в общих чертах, мало-мальски пытливому читателю во все времена было вполне по силам. Вот когда-то Ярослав Смеляков написал горькое стихотворение о Маяковском, в котором как раз про эту сторону, обычно замалчиваемую, и сказал:
Ты себя под Лениным чистил,
душу, память и голосище,
и в поэзии нашей нету
до сих пор человека чище.
Ты б гудел, как трехтрубный крейсер,
в нашем общем многоголосье,
но они тебя доконали,
эти лили и эти оси.
Не задрипанный фининспектор,
не враги из чужого стана,
а жужжавшие в самом ухе
проститутки с осиным станом.
Эти душечки-хохотушки,
эти кошечки полусвета,
словно вермут ночной, сосали
золотистую кровь поэта.
Ты в боях бы ее истратил,
а не пролил бы по дешевке,
чтоб записками торговали
эти траурные торговки.
Для того ль ты ходил, как туча,
Многогорлый и солцеликий,
Чтобы шли за саженным гробом
Вероники и брехобрики?!
Как ты выстрелил прямо в сердце,
как ты слабости их поддался,
тот, которого даже Горький
после смерти твоей боялся?
Мы глядим сейчас с уваженьем,
руки выпростав из карманов,
на вершинную эту ссору
двух рассерженных великанов.
Ты себя под Лениным чистил,
чтобы плыть в революцию дальше.
Мы простили тебе посмертно
Револьверную ноту фальши.
Стихотворение было опубликовано в альманахе «Поэзия» № 10 в 1973 году. И что же тут началось! Какая кампания в защиту «чести и достоинства» Бриков! Которая, естественно, подавалась как «защита Маяковского»… Впрочем, детали этой истории советую всем интересующимся прочесть в воспоминаниях о Я. Смелякове Николая Старшинова. А с точкой зрения и методами «выкручивания рук» самих «защитников» можно ознакомиться по их публикации в журнале «Дружба народов» № 3 за 1989 год.
И еще. Отрывок из хранящейся в Музее Маяковского стенограммы воспоминаний о поэте литературного критика, секретаря Федерации объединений советских писателей В. Сутырина. Время упоминаемой Сутыриным беседы с Маяковским – март – апрель 1930 года: «Мы начали строить писательский дом, и он сказал мне, что мне очень нужна квартира. Вот строится дом и к осени будет готов, и я бы просил, чтобы мне дали квартиру, так как я больше на Гендриковом жить не могу… Это был момент, когда Брики были за границей. Он сказал только одну фразу, что я бы хотел, если это было можно, уехать оттуда раньше, чем они возвратятся из-за границы. Я сказал, что это вряд ли, потому что раньше осени ты квартиру не получишь. – «Ну что же, я сделаю иначе: я что-нибудь найму, а осенью, условимся, что ты мне дашь поселиться в отдельной квартире»…».
В.К. Обидно, конечно. Крупнейший писатель, за которым формально числятся два жилых помещения – в Лубянском проезде и в Гендриковом переулке, реально, на самом деле просто не имеет собственной, для себя, квартиры.
В.Д. Вот, скажем, в 1926 году поэт провел в поездках 170 дней. В 1927-м – почти 190. И т. д. Полгода и более – вне Москвы, вне своего постоянного места жительства! Об этом всегда писали, что «агитатор, горлан-главарь» несет свое искусство в массы, встречается с читателями, изучает жизнь. Ищет и находит темы, сюжеты новых произведений. Да, конечно, все это было. Но и другое – что Маяковский рвался из Москвы, из «своего дома». В Москве он задерживался лишь по неотложным издательским, театральным, организационно-писательским делам, бывало – по болезни. Или – когда в Москве не было Бриков, когда они были в отъезде…
В.К. А за границу поэту одно за другим следуют назойливые напоминания – купить то «автомобильчик», то еще что-нибудь «по мелочи», летят просьбы (снова и снова!) прислать денег. Это опять-таки, зная его обязательность и безотказность. Вот где она, истинная душа той «Беатриче»! Безудержная меркантильность, хищная корысть, помноженная на хитрый расчет. Но, конечно, в салонно-богемном флере любительницы и знатока искусств, законодательницы вкусов…
В.Д. О бриковском окружении поэта А.В. Луначарский однажды, после вечера, проведенного у Маяковского, выразился так: «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост!.
