нас с ножами и дубинками. Демонстранты разбегались и чуть дальше тихо собирались снова. Мы шли по петляющим улицам и извилистым грунтовым переулкам, и вдруг «они» приходили снова и нападали на другом перекрестке, сверкая лезвиями; мы снова бежали и в нескольких кварталах снова сталкивались с «ними».
Один день запомнился мне особенно хорошо. Мы с Биджаном рано ушли домой; он ехал на работу и высадил меня около университета. В нескольких кварталах я заметила толпу, состоявшую в основном из молодых людей; они несли лозунги и направлялись к университету. Среди них была Нассрин; я не видела ее уже несколько недель. Она держала в руках листовки и шагала в переднем ряду. На углу она и еще одна девушка отделились от группы и свернули на другую улицу. Я вдруг вспомнила, что Нассрин так и не сдала мне обещанную курсовую по «Великому Гэтсби»; она исчезла из моей жизни так же внезапно, как и появилась. Я все гадала, увижу ли ее снова.
Я поравнялась с группой скандирующих студентов, возникших словно ниоткуда. Вдруг засвистели пули; откуда они летели, непонятно. Пули были настоящие. Еще секунду назад мы стояли у широких кованых ворот университета, а потом я уже бежала в сторону книжных магазинов, большинство которых из-за беспорядков закрылись. Я укрылась под навесом открытого магазина. Рядом продавец кассет оставил включенным магнитофон; скорбный голос певца оплакивал обманутую любовь.
Весь день превратился в один нескончаемый кошмар. Я утратила ощущение времени и места, то и дело вливаясь то в одну, то в другую группу, которые тут же рассеивались, перемещаясь с улицы на улицу. К вечеру собралась одна большая демонстрация. Вскоре она переросла в самое кровавое столкновение между студентами и правительством за всю историю университетских бунтов. Вдобавок к бандитам и народному ополчению правительство привезло несколько автобусов с рабочими с различных фабрик; их вооружили дубинками и ножами и организовали встречную демонстрацию, пустив их на толпу студентов. Рабочих выбрали, потому что левые идеализировали пролетариев, считая их своими союзниками.
Когда начали стрелять, мы все разбежались в разные стороны. Помню, там я случайно встретила свою бывшую одноклассницу – мы дружили в шестом классе. Посреди выстрелов и лозунгов мы обнялись и стали рассказывать друг другу о том, что случилось за те почти двадцать лет, что прошли с момента нашей последней встречи. Она сказала, что все идут в сторону больницы рядом с Тегеранским университетом, где якобы лежат тела убитых и раненых студентов.
Я потеряла ее в толпе и очутилась одна на территории большой больницы; раньше это была больница имени Пехлеви, названная в честь последнего шаха, но теперь ее переименовали в больницу имама Хомейни. Поговаривали, что полицейские и гвардия украли тела убитых студентов, чтобы вести об их смерти не просочились в массы. Студенты задумали штурмовать больницу, чтобы тела не увезли.
Я подошла к главному корпусу, и сейчас в своей памяти я иду и иду навстречу этому зданию, но никогда не подхожу достаточно близко; иду в трансе, а люди бегут мне навстречу и в обратную сторону. У всех какая-то цель, все знают, куда идут – все, кроме меня, я шагаю одна. Вдруг я вижу в толпе бегущих мне навстречу знакомое лицо. Махтаб.
В тот момент, когда я смотрела на нее, она казалась мне заблудившимся испуганным зверьком, парализованным и застывшим. Вероятно, от шока она шла по прямой почти механически, не сворачивая ни налево, ни направо и удерживая почти идеальное равновесие. Представьте, как Махтаб подходит ко мне. Две девушки преграждают мне путь, а потом возникает она; на ней джинсы и свободная бежевая рубашка; она встает передо мной, и наши взгляды встречаются. Она готова была пройти мимо, но на краткий миг остановилась. Мы стояли, на миг оставшись вдвоем посреди наших чудовищных поисков. Она сообщила, что «они» похитили тела из моргов больницы. Никто не знал, куда их увезли. Сказав это, она исчезла, и в следующий раз я увидела ее только через семь лет.
Стоя в одиночестве на территории больницы в окружении бегущих куда-то людей, я испытала странное чувство: сердце мое словно вырвали из тела, и оно с глухим стуком приземлилось в пустоте, в громадной бездне, о существовании которой я не подозревала. Я устала и была напугана. Боялась я не пуль; пули были слишком близко. Я чувствовала, как от меня удаляется будущее, и страшилась, что его не станет.
Студенты несли вахту на территории университета, чтобы тот не закрылся. Они стояли там до тех пор, пока не разразилось не что иное, как кровавая бойня, хотя вооружены были лишь силы правительства; студентов эвакуировали с территории, а университет захватили Стражи Революции, ополчение и полиция.
В одну из этих вечерних вахт я увидела Бахри. Вечер пропитался тревогой и атмосферой ложной близости, которая всегда присутствует на таких мероприятиях. Мы сидели на земле очень близко друг к другу, рассказывали анекдоты и истории, делились информацией, иногда спорили приятными теплыми вечерами. Сейчас он стоял один в темном углу, прислонившись к дереву. И что вы обо всем этом думаете, спросила я? Он сразу же улыбнулся и сказал – нет, мэм, скажите лучше вы – что вы обо всем этом думаете? Бахри, медленно отвечала я, мое мнение с каждым часом становится все менее и менее важным. Настолько неважным, что пойду-ка я лучше домой, возьму книгу и постараюсь уснуть.
Я знала, что удивила его, но еще больше удивила себя. Я вдруг почувствовала, что это не моя борьба. Для большинства присутствующих восторг сражения был главной причиной, по которой они находились здесь, но я его не разделяла, а если и испытывала, то по другому поводу. Мне было все равно, кто закроет университет – мои студенты левого толка или исламисты. Важно было, чтобы его не закрыли, чтобы он продолжил функционировать как университет и не стал полем битвы различных политических группировок. Однако чтобы наконец усвоить это и сформулировать понимание, мне понадобилось очень много времени – еще семнадцать лет.
Вскоре правительству все-таки удалось закрыть университеты. Среди преподавательского состава, студентов и сотрудников прошли чистки. Некоторых студентов убили или посадили в тюрьму; другие просто исчезли. Тегеранский университет стал местом, где поселилось разочарование, глубокая печаль и боль. А я больше не бежала в класс с наивным предвкушением, с радостью, как тогда, на заре революции – эти дни навсегда остались в прошлом.
Случилось так, что однажды, весной 1981 года –
