Молока евреи не получали вовсе. Латыши, которым было поручено доставлять продукты для магазинов гетто, тайно продавали хлеб без карточек за баснословные цены. При такой торговле из-под полы коврига хлеба стоила 100 марок (за 100 марок тогда можно было купить 2 хороших костюма или пальто).
Еврейская женская больница «Динас Хацедек», которая издавна помещалась на Лудцштрассе (район гетто), была оставлена евреям и на последующее время в качестве больницы. В больнице могли работать только еврейские врачи. Большая часть инструментов и медикаментов у еврейских врачей была или конфискована ранее, или конфискована впоследствии в гетто.
Смертность среди евреев, особенно среди стариков и детей, была очень велика. Трупы свозились на старое еврейское кладбище на тачках. Это кладбище было расположено в районе гетто, и до немецкой оккупации его не использовали, так как оно было переполнено.
Ежедневно в гетто приходили немецкие офицеры армии и войск СС по особым разрешениям, врывались в квартиры и брали с собой все, что представляло еще некоторую ценность.
В гетто было образовано еврейское общинное управление, которое должно было заботиться о том, чтобы немцы или латыши получали затребованную рабочую силу.
В гетто была образована еврейская полиция, на службу в которую могли поступить добровольно молодые, интеллигентные, хорошо выглядевшие евреи. Эти еврейские полицейские не получали никакого оружия. Их задачей было наблюдение за порядком в гетто.
Служащие общинного управления и полицейские были освобождены от трудовой повинности, но не получали никакой платы.
Часто по ночам в гетто происходили обыски. Искали якобы немецких дезертиров. В таких случаях еврейские полицейские должны были помогать немцам и латышам при обысках квартир.
По воскресеньям большинство евреев по законам освобождалось от работы. Но несмотря на это, в воскресенье в гетто приходили офицеры частей СС и немецкой Службы Безопасности и требовали рабочую силу. Еврейские полицейские посылали на работы евреев, которых они ловили на улицах.
Евреям было запрещено брать с собой в город деньги и дорогие вещи. Они не смели также носить обручальные кольца.
Все евреи должны были сдать свои меховые пальто.
Еврейская община получила от немцев приказ, согласно которому каждая семья в гетто должна поставить для немецкой армии в обязательном порядке теплое одеяло, подушку и теплое белье.
Вскоре после основания гетто было расстреляно несколько евреев. Полицейский расстрелял у ворот молодого еврея, который якобы пытался покинуть гетто без пропуска.
Одного еврея, женатого на арийке, приходившего к ней после окончания работы в город, заметили соседи жены и донесли на него в полицию. Он был расстрелян.
Некий еврей, который не переселился вместе с другими в гетто, а спрятался в города у своей супруги-арийки, был найден во время домашнего обыска и расстрелян. Жена была арестована.
В одну из ноябрьских ночей 1941 года в гетто пришли семь пьяных охранников. Они вошли в квартиру семейства ПРОПЕС, произве[ли] обыск и нашли коробку сигарет. Тогда они поставили дочь ПРОПЕС к стене и расстреляли на глазах у матери.
Иногда еврейские группы рабочих не возвращались обратно. Позже становилось известно, что они были убиты гестапо.
Каждую ночь случались такие истории, что часовые, стоявшие вдоль проволочного заграждения вокруг гетто, без всякой на то причины обстреливали окна квартир в гетто. В связи с этим евреи не решались задерживаться на улицах гетто с наступлением темноты.
Когда вечером 27 ноября 1941 года я возвращалась со своей группой с работы и подошла к воротам гетто, бросилось в глаза, что впуска перед воротами ожидали гораздо больше евреев, чем раньше.
Нас пересчитывали, как обычно, латвийские охранники и пропускали в ворота. Перед домиком, описанным мною ранее, у ворот я увидела, что на земле лежат хлеб и картофель. Это было всегда признаком того, что нас ожидает особенно строгий контроль. Я услышала удары плетью, стон избиваемых и крики латвийских надзирателей. Латвийский офицер, которого по звезде у воротника можно было причислить к служащим бывшей латвийской армии, отделял женщин от мужчин и направлял нас во двор домика. Там нас контролировали охранники особенно подлым образом. Когда мы покидали двор, мы должны были проходить мимо охранников, которые выстроились в два ряда по правой и по левой стороне дороги на некотором расстоянии. Нам приказали бежать от одного охранника к другому и перед каждым становиться на колени. А они били нас резиновыми дубинками. Из группы, в которой была я, они поранили голову моей подруге РОЗЕ ЛАГУШКЕР. Моей приятельнице по работе ЦОДИК они вышибли глаз. Моему знакомому ранили ногу.
Обыкновенно улицы гетто в это время были уже безлюдны, однако в этот вечер мы увидели на улицах мужчин, женщин и детей, несущих узлы. Испугавшись, я спросила, что же произошло. Плачущая женщина рассказала мне, что гетто разделяется на две части. В течение 24-х часов все женщины и дети должны переселиться на одну сторону гетто, мужчин на другую.
Придя домой, я узнала от своих родителей, что женщины не имеют больше права покидать гетто. Ходил слух, что женщины от 16 до 25 лет будут помещены в специальном лагере.
28 ноября 1941 года все евреи получили приказ не выходить из своих квартир в воскресенье 30 ноября, так как будет проводиться якобы перепись населения. Если кто решится покинуть гетто (некоторые имели, как я упоминала ранее, личные пропуска), то у провинившихся будет отбираться продовольственная карточка.
Утром 29 ноября у ворот гетто царил хаос. У нас было такое чувство, что нас ожидает что-то необыкновенное. Говорили, что женщины не имеют больше права покидать гетто, однако моя группа, в которой, кроме меня, находилось еще несколько женщин, была пропущена.
«Перепись населения» в гетто была предлогом к тому, чтобы задержать евреев 30 ноября 1941 года в своих квартирах.
Я не возвращаюсь больше в гетто
Когда я 28-го июля 1941 года, усталая от работы, возвраща[ла]сь домой, мой отец сообщил мне, что меня спрашивал один латыш. Я была убеждена, что буду арестована. Латыш пришел еще раз, и я узнала латвийского офицера, с которым я познакомилась в феврале во время русской оккупации, впоследствии я ничего не слыхала о нем, и даже его имени я не могла вспомнить.
Этот офицер вспомнил меня, когда Рига была занята немцами и были введены законы против евреев, нашел меня и предложил мне свою помощь. Он вышел из армии и поступил служащим на строительное предприятие. Он снял комнату у знакомого в доме, где я жила со своими родителями.
Во время массовых грабежей он оказывал помощь всем еврейским жителям дома, пряча их дорогие вещи, и если он был дома, то защищал их.
Сразу же после вступления немцев евреям было запрещено посылать и получать письма. И так как выяснилось, что мы могли положиться на него, то мои родители и я поддерживали через него письменную связь с нашими бывшими знакомыми. Иногда мы получали от знакомых из деревни на его адрес посылки с продовольствием.
15 октября я переселилась в гетто. Когда я жила уже в гетто, я ходила иногда вечером после работы без звезды Давида к этому офицеру. Поскольку я получала на его адрес посылки с продовольствием и я не решалась брать с собой в гетто больше крохотного кусочка масла или нескольких кусков хлеба, то я должна была часто посещать его, даже рискуя жизнью. Иногда мне удавалось проскользнуть при контроле через ворота гетто и пронести что-нибудь для моей голодающей семьи.
Моя мать придумала остроумную систему. Она набивала газетами мои ботики, которые я одевала на домашние туфли.
Когда я вечером возвращалась в гетто, то в каблуках вместо газеты я часто приносила немного продуктов. Кроме того, я насыпала немного крупы в промежуток между домашними туфлями и ботиками. Голод в гетто был ужасный, и мы считали себя счастливыми, если у нас было покушать несколько картофелин или так наз. «пудинг» из картофельной шелухи.
В ноябре я работала еще в той же самой эсэсовской части, но в отделении на Альбертштрассе, 7. Там я не получала никакой еды. Каждый вечер, прежде чем возвратиться в гетто, я должна была явиться под охраной в главное управление вышеназванной части на Мариенштрассе, 4. Иногда латышская служанка давала мне покушать остатки из тарелок немецких эсэсовцев.
Вечером 29 ноября на пути в гетто я выскользнула из своей группы, так как утром я заметила, что количество нашей группы не записали, и побежала к знакомым, у которых жил офицер. Я рассказала о последних событиях в гетто, и офицер уговорил меня не возвращаться больше туда.
Утром 30.XI я опять пошла на свое место работы и надеялась, что мне удастся незаметно смешаться с моими товарищами по работе. Я пришла на кухню и никого не нашла там. Квартира была пуста, никого из немецких офицеров там не было. Я присела в комнате, ожидая наступления темноты, вдруг немецкий офицер открыл дверь квартиры, но пошел в соседнюю комнату, меня он не видел. Когда стало темно, я снова пошла к моим друзьям.
