С марта 1982 года «духи» из Пакистана поперли, обученные, хорошо вооруженные, а наше дело – закрыть тропы и перевалы, не пропустить. Да как закроешь-то, на каждую тропу пост не поставишь, а троп в горах немерено и не считано. Старались, как могли, операции не прекращались. Только ладонью такие пробоины не заткнешь, а вот руки замочишь.
Замочишь… Вот и мочили мы ручки в своей и чужой крови. Пороха нанюхались до тошноты. Повоевали, под такую мать, брали мы «духов», а они по нам стреляли. Но сказать, что особенно тяжелые бои были, не скажешь. И бойцы в нашей роте, бывшие мальчишки, тоже ко всему помаленьку привыкли. Выучились воевать и выживать, ну и злобы тоже набрались, тоже дело не последнее, без злости трудно воевать. Боевых потерь у меня во взводе не было, а вот желтуха была, от нее не спрячешься, не спасешься.
К марту из пятнадцати бойцов во взводе только восемь осталось. Учеба как таковая уже закончена была, гонять личный состав почти перестали. Кто кем дальше станет, это уже от личных качеств каждого солдата зависит, а основам их уже обучили.
Сходили на операцию, отдохнули, хозяйственными работами позанимались и опять вперед в горы, вот и вся служба. После полутора лет войны интуиция у меня обострилась, вот засады и чуял всеми фибрами души, в головной заставе мой взвод всегда ходил, полагался на мое чутье командир, вот потерь у нас в роте и немного было. Не перли мы на рожон. В бессмысленные и безнадежные бои не ввязывались. Было такое, что и отступали, не драпали, а именно отступали. Постреляем и сваливаем. Судите? Да как хотите. Вот только не всегда есть смысл «стоять насмерть». Да и ради чего? Зато потерь у нас в роте мало было, берегли мы личный состав, пацанов и их матерей берегли. Да и себя тоже, если уж совсем честно, нам до дембеля только пару месяцев оставалось. Обидно было умереть в самом конце службы. Берегли, вот только не всегда получалось…
Возвращались с очередной операции. Тихо и мирно все прошло. В горах постреляли, попугали «духов» – и назад. Небольшой горный кишлак, что стоял у нас на пути, мы стороной решили обойти, чтобы не завязнуть на его узких изломанных улочках. Двигаясь походной колонной по тропе в обход, шли с интервалом в два-три метра между бойцами. И вот тут-то из крайнего двухэтажного дома по нам из пулемета огонь открыли. Нет на тропе укрытия, мы на тропе как мишени на стрельбище. Двести метров до дома. Первая очередь поверх голов прошла, видать, неопытным был пулеметчик. Легли. Счет на секунды пошел. Вот сейчас возьмет «дух» правильный прицел, поведет стволом, нажмет на спусковой крючок – и смертными стонами да воплями раненых закричит вторая рота, эхом откликнутся материнские плачи дома. Кто меня дернул – черт или ангел, не знаю, но уж точно не героизм, как его в книжках описывают. Вскочил и бегом, петляя зигзагами, побежал к дому, а пулеметчик на меня огонь перенес, только не может он на упреждение взять, не может угадать, в какую сторону рвану, вот и мимо посвистывает смерть, пока мимо, а тут бегу и звук выстрелов слышу, а посвиста пуль нет. Смотрю, а от первого взвода к дому Хохол бежит, пригибаясь, зигзагом, вот «дух» на него огонь и перенес. Сколько секунд прошло, пока я до стены дома добежал, не считал. В мертвое пространство попал, только сердце колотится да воздуха не хватает, и ноги как обмякли. И Хохол добежал, ртом воздух глотает, дышит – не надышится, грудь ходуном ходит. А дальше все просто и совсем нестрашно: это для его пулемета пространство мертвое, а для наших гранат – нет. Закидали мы его гранатами с двух сторон. Вот он и замолк навсегда, пулемет весь искореженный, а сам… не стал я его рассматривать, сам жив, и слава богу. Как есть, так и говорю, не было у меня никаких чувств, когда к дому бежал, не было, вот только и выбора тоже не было. Все равно не спрятаться было на той тропе, лежал бы страхом парализованный, так все равно бы убили. Не убили. Просто повезло мне. Неопытный был пулеметчик, плохой стрелок, вот и остался я в живых, и в роте потерь не было.
Выписка из боевого формуляра в/ч 44585
***
Дорогой сыночек!
Я уже дни считаю, когда ты вернешься. Так по тебе соскучилась. Уже и одежду тебе всю новую купила, на размер больше, чем та, которую ты до армии носил. Ты же сильно вырос, наверно! Даже поверить не могу, что ты такой большой стал и уже сам солдатами командуешь, ты уж их не обижай, помни: у них тоже мамы есть. Я уже и в институт сходила, все программы собрала для вступительных экзаменов. Сыночек, ты попроси своих командиров пораньше тебя отпустить, тебе же еще к экзаменам готовиться надо. И не забудь взять характеристику. Ты слышишь? Не забудь, а то ты у меня такой рассеянный. А дома у нас все хорошо. Я не болею, работаю. Мне отпуск обещали дать, когда ты вернешься. Возвращайся скорей.
Целую, твоя мама
28 марта 1982 года приказ № 85 министра обороны: «Уволить в запас призыв весны 1980 года». Дождались! Да пошла ты теперь на хер, военная служба! Мы уже граждане, а не солдаты. Все! С нас хватит. Со всего батальона дембеля собрались отметить этот праздник, перепились водки и браги, в воздух из автоматов и пулеметов стреляли. Салют вам, ребята! Из всех видов стрелкового оружия салют. Сигнальными ракетами салют! Мирным огнем разукрашено ночное небо, не смерть, а радость несут запущенные к звездам красные трассера. Как же от нашего призыва мало ребят осталось в первом батальоне, всего-то человек пятнадцать. Пьяные, счастливые. Для нас все кончено. Осталось только гадать, кто в какую партию на отправку попадет. А пока можно валяться на койках и мечтать, нас уже не трогают, к службе не припахивают – и расцветают в апреле красные маки в горных долинах Афганистана.
– Строиться, батальон! – доносится крик дежурного по батальону.
– Строиться, вторая рота! – кричит снаружи палатки дневальный.
Лениво поворачиваюсь на койке с боку на бок и смотрю, как выбегают на построение бойцы. Вчера я узнал, что попал в первую партию, отправляющуюся в Союз. Почти месяц, следуя незыблемой армейской традиции, отдаю свое пайковое сливочное масло молодым солдатам: «Вам еще служить, а мы дома вволю пожрем. Кушайте, внучки, дедушка угощает». Неделю назад сдал командование взводом вновь прибывшему лейтенанту, и меня уже ничего не касается.
– Вставай, да вставай же! – толкает меня забежавший в палатку Леха.
– Чего еще?! – недовольно ворчу я и отталкиваю его руку.
– Всю бригаду комбриг строит… – говорит, стоя у моей койки, Леха. Смуглое лицо у него встревоженное.
– Да пошел он к духовой матери! – не вставая с кровати, равнодушно отвечаю я и улыбаюсь: – Леха, мы же в первую отправку уходим, скоро в Союз…
– Четвертый батальон «духи» в кольцо взяли, – кричит мне Леха и с силой бьет ногой по сетке кровати: – Да вставай же ты! Все наши уже пошли на построение!
Батальон окружили? Такого еще не было. Построена бригада. Все в строю стоят. Только в охранении на позициях оставлены дежурные посты.
– Четвертый батальон окружен в горах, – лицом стоит комбриг к построенной части, – у них большие потери.
Даже утром в апреле уже жарко, беспощадно жжет горное солнце. Кружится у меня голова, пересохло в глотке, в четвертом у меня полно знакомых ребят, еще в учебке службу вместе начинали. В ротном строю никто не шепчется. Растет у всех напряжение: от командира роты до последнего страдающего поносом солдата из минометного взвода. Напился, мерзавец, некипяченой воды, вот теперь и поносит. Боже мой, какая ерунда в голову лезет, какое мне дело до этого засранца, какое мне вообще до всего этого дело…
– По данным командира батальона, подтвержденным авиаразведкой, – сухо продолжает говорить подполковник, – силы противника составляют до полутора тысяч душманов, вооруженных легким и тяжелым автоматическим оружием, в том числе и минометами. Если мы не деблокируем батальон, все погибнут. – После короткой паузы подполковник начинает рубить приказами: – Всех без исключения в строй.
У меня холодеет под сердцем. Колоколом грохочут «фибры души»: «Ну вот тебе и звиздец пришел!» Как же обидно, под самый дембель. Смотрю на немолодое загоревшее лицо подполковника и слушаю:
– В ротах и батареях в нарядах оставлять не более двух солдат. В охранении части оставить только дежурные посты. В штабе части остается только караул и знаменный взвод. Всех офицеров штаба распределить по боевым группам. Весь личный состав батарей и вспомогательных частей распределить по ротам в качестве усиления.
Мало, все равно мало. Один батальон, разведрота, батареи – хорошо, если хоть шестьсот человек нас наберется. В четвертом батальоне еще триста. Девятьсот. В чужие, незнакомые горы на укрепленные позиции «духов», в атаку на пулеметы. Они же нас из укрытий всех положат. Гулким набатом по сердцу бьют «фибры души»: «Убьют тебя, убьют!»
– Командирам рот через тридцать минут доложить о готовности к выступлению. Командование операцией принимаю на себя. И… – Подполковник чуть замялся, может, слова ободряющие искал, может, хотел брякнуть что-нибудь этакое, патриотичное, не нашел и не брякнул, коротко закончил: – К бою!
