Высокий процент лидеров националистического движения составляли бывшие работники образования и писатели, что вполне объяснимо. «Национальные коммунисты» – комиссары просвещения, такие как Шуйской и Скрипник, в течение предшествующих десяти лет приложили немало усилий для создания национальной культуры. Очевидно, даже неоднократные коммунистические чистки полностью не смогли помешать проникновению националистических идей в систему просвещения и образования. И Скрипника и других коммунистов того периода авторы военных лет провозгласили защитниками украинской «национальной идеи»[684]; получил формальное признание план Скрипника создать комиссию, занимающуюся орфографией, чтобы публикации на украинском языке соответствовали определенным стандартам. Следует заметить, однако, что прямые контакты между националистическими лидерами военного времени и группой Скрипника были крайне редки. Кроме того, русофильские лидеры были также в основном интеллектуалами[685]. Напрашивается вывод: интеллектуалы (в западном смысле этого слова) были наиболее недовольной социальной группой советского общества, способной к лидерству. Значительная часть тех, кто активно занимался националистической деятельностью при немецкой оккупации, имела основания для недовольства советской властью – из-за того ли, что эти люди были лишены интеллектуальной работы, или потому, что отбыли заключение за антисоветскую деятельность. Они четко видели историческую перспективу и быстро действовали в новой ситуации.
Вторая наиболее важная группа состояла из инженеров и других технических специалистов – например, по сельскому хозяйству и химии. Несколько из них были тесно связаны с академической жизнью. Другие, похоже, в прошлом являлись управленцами советских промышленных предприятий. В большом металлургическом центре Кривом Роге молодые люди, преимущественно инженеры, занялись восстановлением городской жизни вскоре после ухода советских войск[686]. Один из них стал городским головой, активно занимался националистической деятельностью, будучи, по-видимому, связан с ОУН-Б, в результате чего был расстрелян немцами[687]. Наиболее активным местным деятелем ОУН-М в Киеве, возглавлявшим организацию после того, как западноукраинским и эмигрантским лидерам пришлось уехать, был инженер. Однако инженеры в основном занимались восстановлением материальных ценностей, чем политикой, и их роль в националистическом движении была не столь существенна, как роль инженеров за границей и в Галиции.
В националистическом движении преобладали интеллектуалы и технические специалисты, их деятельность имела определенный характер. Недостаток подготовленных людей препятствовал нормализации городской жизни. Хотя материальные аспекты городской жизни оставались такими, как и следовало ожидать в условиях разрушений, дефицита и установленных немцами ограничений любой самостоятельной деятельности, работа административных служб была, мягко говоря, неэффективной. И это было одной из главных причин падения режима ОУН-М в Киеве – то ли наиболее серьезные недостатки организации состояли в протекционизме и участии должностных лиц в спекуляции, то ли отсутствие связи с обществом и невыполнение приказов являлись главными недостатками. Националистический пыл, энтузиазм, владение литературным украинским не могли заменить организаторских и управленческих навыков.
Но это были именно те качества, которые интеллектуалы, лишенные возможности участвовать в общественной жизни, когда они были украинскими деятелями советской системы образования, подозревавшимися в принадлежности к группе Скрипника, и не могли приобрести. Они приложили немало усилий, чтобы украинство, язык и история, стало более популярно, но не могли эмоциональные и теоретические аспекты национализма заставить работать на практике, когда появлялась возможность действовать. Нельзя сказать, что интеллектуалы в борьбе за националистические идеи из-за угрозы германского террора проявляли меньше смелости, чем другие; многие лишились жизни, хотя, как и некоторые упоминавшиеся уже редакторы из малых городов, иные лишь послушно работали на оккупантов. Однако кажется, что люди, склонные подходить к работе в администрации без эмоций, успешнее уклонялись от выполнения немецких требований.
Поражает, что в административной работе ни на одном из ее уровней не были задействованы юристы. Скорее всего, объяснение заключается в следующем: адвокатов из некоммунистической среды на Украине было крайне мало. Согласно конфиденциальному сообщению вермахта, трудности, с которыми столкнулись немцы, когда пытались запустить судебную систему[688], обусловлены отсутствием адвокатов, а одно сообщение с Украины отмечает, что из 250 адвокатов в Харьковской области при советской власти только тридцать пять не были евреями[689]. Несмотря на явную антисемитскую окраску данного сообщения, все же представляется достоверным, что огромное большинство профессиональной группы, которая была весьма малочисленной (в редком западном городе можно найти лишь одного адвоката на 4 тысячи населения!), в значительной степени составляли неукраинцы.
Видных украинцев юристов было мало, и никто из них не мог работать по специальности на протяжении многих лет. Александр Семененко, голова Харькова, получил образование адвоката при царском режиме и какое-то время занимался юридической практикой в ранние годы коммунистического правления. В тридцатых, однако, он был заключей в тюрьму на несколько лет и сбежал от НКВД, когда германские войска заняли город[690]. Владимир Доленко, который вместе с профессором Дубровским был основным организатором сильной националистической группы в Харькове, также работал адвокатом при старом режиме и тоже был отстранен коммунистами от ведения практики[691]. Александр Яценюк, голова житомирской областной администрации, судья при Николае II, при советской власти мог проявить себя лишь как преподаватель вуза[692]. В его администрации было много юристов.
Украинские националистические движения страдали из-за нехватки подготовленных законоведов. Неудачная попытка создать кодифицированный набор принципов юридической или административной природы, частые произвольные действия на основе скорее партизанского порыва, чем на объективно определяемых оценках при определении позиции по какому-либо вопросу, часто проявляемая тенденция занимать крайне националистическую позицию, а затем и ужесточать ее вряд ли имело бы место при наличии более прочной юридической традиции. Возможно, администрация в Житомире и Харькове была сравнительно терпима к группам меньшинств и их деятельность не вызывала у русофильских элементов столь полного неприятия, как деятельность администрации в Киеве. Действительно, как уже говорилось, житомирская администрация в 1941 году предоставила два видных поста поляку и русскому, работавших, очевидно, в согласии с другими должностными лицами, а харьковская националистическая группа во время оккупации привлекла на свою сторону по крайней мере одного русского по происхождению из профессорско-преподавательского состава. Эти группы смогли избежать немецкого разгрома, несмотря на преследования, возможно, потому, что их действия были не столь насильственного характера, чтобы вызвать общественный протест, который служил оправданием при разгроме киевской группы.
На ответственных постах администраторов с опытом работы не хватало еще больше, чем адвокатов. Этот дефицит объясняется тем, что ранее высокие управленческие должности занимали лишь ярые коммунисты. Бывшие советские должностные лица высокого ранга типа председателей горсоветов часто организовывали подпольные диверсии на немецких объектах или возглавляли коммунистические партизанские отряды, но огромная часть руководителей, несомненно, отступила вместе с Красной армией. Да и в любом случае высокопоставленному деятелю советского режима было бы трудно присоединиться к националистическому делу, так как его вскоре, вероятно, расстреляли бы айнзатцгрупп, в чьи задачи входило уничтожение всех комиссаров. Тем не менее стоит отметить, что ни один советский военный, партийный или государственный деятель любого ранга, насколько известно автору этого труда, никогда не присоединялся к украинскому националистическому движению ни через местные группы на востоке Украины, ни через лагеря военнопленных, хотя некоторые из этих групп присоединились к власовскому движению.
Западноукраинцы не могли восполнить нехватку обученных юридических и управленческих кадров на востоке Украины. Они, кажется, не видели в этом необходимости и придавали огромное значение журналистике (западноукраинцы были эффективнее в качестве редакторов, хотя их статьи были перегружены пропагандистскими идеями – ярко выраженный недостаток, ранее проявившийся в националистических тенденциях на востоке)[693]. Они признавали, что необходимы подготовленные офицеры для командования полицейскими частями, организаторы кооперативов, коммерсанты и другой персонал для реорганизации экономической жизни[694]. Поскольку жители Галиции, в отличие от их восточноукраинских коллег, были воспитаны под влиянием традиций римского права, привитых австрийской администрацией и католической церковью, можно было надеяться, что они восполнят собой нехватку юристов. Хотя в легальных партиях Галиции было много адвокатов, среди руководителей ОУН их было меньше, чем среди видных восточных украинцев. Кроме того, тенденции революционного романтизма и уважение к незаконным действиям неизбежно препятствовали возникновению правового мышления у членов националистических фракций. В то же время, конечно, подпольная оппозиционная работа не позволяла западноукраинским группировкам набираться опыта административной работы; старшее поколение эмигрантов, которое могло поделиться хоть минимальном опытом такого рода, немцы держали подальше от Восточной Украины. Как, однако, показывает следующая статистическая таблица данных по эмигрантской группе в протекторате «Богемия-Моравия», возможная поддержка таких кадров не была бы значительной, даже если считать достоверным указанное число лиц, которые могли бы вернуться в Восточную Украину в 1941 году.[695]
