что своими действиями я смогу наложить проклятье на неподвластные мне силы и найду во всем происходящем какую-то логику и смысл.
Мы не сразу поняли, что такое война и что она на самом деле для нас значит, хотя по радио, телевизору и в газетах только и говорили, что о войне. Нам предлагали «заняться чем-то полезным» в периоды отключения электричества и передавали инструкции по системе оповещения: «Внимание! Внимание! Воздушная тревога. Отправляйтесь в укрытие…» В укрытие? В какое укрытие? За восемь лет войны правительство так и не разработало внятную систему безопасности и защиты своих граждан. «Укрытием» служили подвалы или полуподвальные этажи многоквартирных зданий, где люди порой оказывались под завалами. Но большинство из нас осознали свою уязвимость лишь потом, когда Тегеран стали бомбить, как другие города.
Наше двойственное отношение к войне во многом проистекало из двойственного отношения к режиму. В ходе первых авианалетов на Тегеран бомба попала в дом в зажиточном районе города. Ходили слухи, что в подвале дома укрывались партизаны, ведущие антиправительственную деятельность. Пытаясь успокоить испуганных граждан, спикер парламента Хашеми Рафсанджани на пятничной молитве заявил, что бомбардировки пока не причинили столице реального вреда, так как жертвами их стали «высокомерные богачи и подрывники», которых рано или поздно все равно казнили бы. Он также посоветовал женщинам ложиться спать прилично одетыми, чтобы при попадании бомбы в дом те не предстали бы перед незнакомыми мужчинами «в непристойном виде».
– Будем праздновать! – воскликнула моя подруга Лале и села за столик. Я дожидалась ее в нашем любимом ресторане. Со дня нашей встречи с Комитетом культурной революции прошло несколько недель, и мы уже поняли, что скоро нам придется подчиниться правилам или покинуть университет. Недавно был принят закон об обязательном ношении платка на рабочем месте, поэтому я не понимала причин ее ликования. Праздновать? Что за повод, спросила я?
– Сегодня, – Лале выдержала паузу и взволнованно перевела дыхание, – спустя девять лет преподавания – точнее, восемь с половиной, – меня официально уволили. Теперь я официально никому не нужна, выражаясь твоими словами, поэтому обед за мой счет. И поскольку выпить за мой новый статус нельзя, предлагаю объесться до смерти. – Она храбрилась, старалась шутить о ситуации, в результате которой осталась без работы, но факт оставался фактом: Лале вынужденно оставила любимую работу, дело, в котором была специалистом. Сейчас она пыталась казаться невозмутимой. В последнее время мне частенько приходилось встречать таких «невозмутимых».
В тот день Лале отправилась в университет обсудить свою ситуацию с главой кафедры психологии, где преподавала с тех пор, как несколько лет назад приехала из Германии. Само собой, она была без платка. Само собой! Охранник у входа окликнул ее из своей клетки. Сейчас будка охранника представляется мне именно так – клеткой из толстых прутьев, хотя, наверно, это была обычная караулка, возможно, металлическая. Или цементная, с одним окошком и дверью сбоку. Я могла бы снять трубку и позвонить Лале: два года назад та наконец переехала в США и теперь живет в Лос-Анджелесе. Я могла бы уточнить – в отличие от меня, у Лале очень хорошая память.
Видела нового охранника? – спросила она, подцепив вилкой вялый лист латука. Огромный такой увалень со скорбной миной. Весь такой круглый… Она старалась избегать слова «толстый». Нет, не имела такого удовольствия, отвечала я. Так вот, продолжала она, он шириной с Оливера Харди [52]. Нет, даже больше, добавила она, с яростной решимостью жуя салат. Но на этом сходство заканчивается. Харди веселый, а этот парень – просто пухлый: унылый толстяк с постным лицом, из тех, что даже еде не рады – ну, ты поняла.
А может, хватит уже про охранника с постным лицом, взмолилась я, и расскажешь наконец, что с тобой случилось? Лале накинулась с вилкой на убегавшую от нее помидорку черри и заговорила лишь после того, как удалось ее поддеть. Он вышел из клетки, наконец произнесла она, и сказал: мэм, ваше удостоверение. Я достала удостоверение и помахала им у него перед носом, а сама двинулась прочь, но он окликнул меня снова. Мэм, вы же в курсе, что в таком виде в университет нельзя? Я в таком виде уже восемь лет хожу через эти самые ворота, ответила я. Нет, мэм, нужно быть с покрытой головой – новый приказ. Это уже моя проблема, не ваша, отвечала я. Но он никак не унимался. Мол, он имеет право задержать любую женщину, которая… Тут Лале его прервала. Я не любая женщина! воскликнула она, напустив на себя чрезвычайно авторитетный вид.
Вот приказ, возразил охранник, письменный, подписан самим президентом – в нем говорится, что ни одна девушка – то есть ни одна женщина, поправился он, – не должна находиться на территории университета в таком состоянии. В таком состоянии? Он так и сказал? спросила я. Ага, ответила Лале; так и сказал. Тогда Лале сделала шаг вперед; охранник преградил ей дорогу. Она шагнула вправо; он тоже шагнул вправо. Она остановилась; он тоже остановился. Несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга, а потом он сказал: если вы зайдете в университет в таком состоянии, ответственность повесят на меня. В каком таком состоянии, спросила Лале. Насколько я знаю, единственный человек, который несет за меня ответственность, – я сама, и не надо за меня отвечать. Уж не знаю, что за бес в меня вселился и почему я решила поспорить с этим человеком, сказала Лале – рука ее дрожала от волнения; и зачем говорила ему все то, чего он явно понять не мог. Несколько минут они просто там стояли и вдруг, повинуясь внезапному порыву, Лале бросила взгляд через плечо охранника, словно что-то увидела слева за его спиной, а когда тот обернулся, бросилась бежать. Серьезно, так и убежала, спросила я? Ну да, убежала, ответила Лале.
В тот момент принесли наши мини-отбивные из телятины с картофельным пюре. Лале принялась прочесывать пюре вилкой, будто выискивая в нем зарытое сокровище. Я-то думала, он успокоится, наконец произнесла она. Ведь ему всего-то нужно было снять трубку и позвонить вышестоящему руководству. Но нет; он этого делать не собирался. Лале остановилась на секунду и оглянулась посмотреть, удалось ли ей оторваться; а охранник тем временем – клянусь, все так и было, сказала она, – подтянул ремень повыше и покачал бедрами из стороны в сторону… Он покачал бедрами, спросила я? Ага, честно, все так и было. Она покачала вилкой в горке картофельного пюре. А потом он бросился за
