Мать урожденного Михаила Вишневецкого – Корибута Раина, из рода молдавских господарей Могил, была поборницей православия и перед ранней смертью успела объявить проклятие всем членам своей семьи, которые вдруг решат сменить веру. Отец Михала, бесконечно богатый и знатный нобиль, по слухам был отравлен православным священником причастием на исповеди по заказу магнатов-конкурентов. Из-за традиционной подлости королят, маленький наследник с любимой сестрой был подвергнут изгнанию-баниции по фальсифицированному делу о неуплате налогов еще его предками и это, конечно, не сошло с рук очумелой от алчности еще с XVI века Польской Короне. Михаил вырос обычным нравственным уродом, учился в том же знаменитом львовском коллегиуме ордена иезуитов, который с отличием закончил и Богдан Хмельницкий, но умственное развитие принца крови Речи Посполитой не позволило гоноровому и уродзонному нобилю пройти весь курс наук и получить незаслуженный диплом. В 1632 году только что все-таки в память матери сменившей православную веру на католическую, Михал, ставший Иеремией, вернулся в свои бесчисленные волынские, подольские, полесские, полтавские владения. Он украсил роскошью замок в Лубнах и насилиями начал выводить православие на украинских землях, разрушая или перестраивая православные храмы на костелы. Королята, магнаты и нобили хорошо знали цену своему товарищу князю: «Гордый и своенравный князь Вишневецкий мало уважал закон и чужую собственность». Иеремия мог запросто силой отобрать у короленка Казановского город Ромны, а у магната Конецпольского местечки Гадяч и Хорол, даже несмотря на то, что их жены были родными сестрами его супруги.
Сами поляки, те, которые не зависели от его воли, не любили Вишневецкого – этот позор древнего и заслуженного рода, видя как он отчаянно высокомерен, презрителен и одновременно очень завислив, и совсем не терпит даже равного себе. Украинцы заслуженно считали его отщепенцем, но никто до 1648 года не мог представить его любителем человечены.
Князь Вишневецкий, от своего большого ума и во славу горячо любимой им дорогой отчизны, специально не поддержал своими хоругвями коронное войско Николая Потоцкого, прекрасно понимая, что его восемь тысяч жолнеров могли бы остановить только еще закипавший казацкий бунт. Мысли неудачного Гедиминовича были понятны даже Польской Короне, давно не удивлявшейся ничему, что не имело отношения к роскошной и беззаботной жизни. Потоцкий с войском гибнет, Вишневецкий занимает его оккупационное место, заливает мятеж кровью и получает, наконец, пожизненную должность великого коронного гетмана, проложив дорогу к вожделенной булаве полтавским и волынским золотом, ежегодно попадавшим к нему в количестве до трех миллионов полноценных золотых Еще больше ударила зависть в голову Иеремии Вишневецкого после смерти короля Владислава IV на руках многолетней любовницы в Литве, и гоноровый князь уже видел себя на избранном троне Речи Посполитой. Будущая судьба не сулила ему корону, полученную только его сыном, но лучше бы монарший венец никогда не ложился на голову княжеского наследника, убив его в тридцать лет, само собой, с помощью других богатых и знатных завистников, которых в Речи Посполитой всегда было как грязи осенью у болота.
Ярема, конечно, ошибся в своих гоноровых расчетах. После разгрома дотла регулярной польской армии у Желтых Вод и Корсуни, который он переждал между Лубнами и Прилуками, доблестное и беззащитное вишневецкое войско мгновенно разбежалось, а не случившийся гетман и король так же доблестно едва унес ноги из намертво обложенного казаками Лубенского замка, использовав предусмотрительно вырытый подземный ход прямо на берег реки Сулы, где его золото, драгоценности и пятнадцать жолнеров приняли три лодки.
Переправившись через Днепр выше Киева, Вишневецкий собрал в Житомире трехтысячный отряд. Помимо человеческой резни, Ярема очень любил деньги. Князь во всеуслышание заявлял, что набирает и содержит войско за свой счет, а затем, само собой, по предварительной договоренности с финансово удовлетворенным сенатом, забирал потраченные на родину деньги с лихвой из чрезвычайных государственных налогов на войну, не забыв насчитать проценты на вишневецкий кредит горячо любимой отчизне.
В середине июня начался кровавый поход Бешенного Яремы с тремя тысячами частных убийц по еще, конечно, не восставшей Брацлавщине. Вишневецкий сообщал Речи Посполитой, что придушит хлопский мятеж огнем и мечом, и для подтверждения своих намерений посадил на кол в винницком Погребище людей, которые, кажется, хотели везти продовольствие повстанцам. За Погребищем Ярема неожиданной утренней атакой взял совсем не защищавшийся ни от кого Немиров. В тот же окровавленный день были люто закатованы все войты, православные священники, посажены на кол несколько сот мещан и посполитых, кажется, сочувствующих Хмельницкому. Рыночная площадь была заставлена рядами и шеренгами кольев, на которых еще долго мучились потрясенные люди. Рядом вишневецкие нелюди рубили руки, ноги, головы невинным и сами поляки-свидетели беззащитного побоища заявляли о немировской резне: «что там творили жолнеры, страшно говорить и писать», и это было абсолютной правдой.
Князь Иеремия Вишневецкий очень любил мучительно тиранить людей и всегда доброжелательно присутствовал на безопасных для него публичных убийствах-расправах, где по его приказу сотни людей живых распинали, сдирали с них кожу, распиливали пополам всегда не до конца, высверливали глаза и, конечно, сажали на колы. Сам Ярема, стараясь соответствовать своему званию нобиля Польской Короны, очень любил смотреть, как живых хлопов варят в кипятке, вешают вниз головой, заливают в рот кипящую смолу, сдирают кожу. но только до половины, вытягивают жилы, жгут по частям. Богомольный Иеремия смотрел на сотни мучительств и с наслаждением упыря приговаривал:
– Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают!
Именно после Немировской бойни по всему украинскому краю началось ужасное соревнование, кто кого быстрее и больше посадит на кол – паны хлопов или хлопы панов. Посполитые, обученные катуванью гоноровым панством, тем же отвечали своим мучителям-господам и уже не господам. По всей благодатной и обильной стране закипела кровавая борьба за свободу, жизнь и право присваивать себе результат чужого труда, и убийцы ни в коем случае не забывали издеваться над слабыми и беззащитными, обязательно мародерствуя при этом. Смертные чаши весов истории закачались в ужасе от творимого на украинской земле. Паны мордовали беззащитные села, переодевшись в казаков грабили и убивали богатых евреев, потом подходившие казаки мордовали не успевших сбежать пойманных шляхтичей и не было этому никакого конца.
* * *
Напрочь занятый формированием народной армии для осеннего отпора уязвленной Польской Короне, Богдан Хмельницкий сразу же после налета Вишневецкого на Погребище, отправил на этого вурдалака усиленный отряд очень просившего об этом черкасского полковника Максима Кривоноса. Народный герой через два дня после Яремы ворвался в Немиров и стер до шнура оставленный уродзонным князем гарнизон. Из безопасного лубенского далека Бешеный Ярема сам себе приказал «Казнить виноватого и невиновного, город спалить, а всех восставших выловить и перевешать!» После своего очередного мерзкого приказа Вишневецкий, само собой, тут же сбежал на еще безопасную Волынь, отчетливо слыша, как катится за ним грозное эхо народной ненависти: «Катюзи – по заслузи!»
Максим Кривонос, помня приказ Хмельницкого: «Бери Ярему – он твой!», 1 июля занял Винницу, дождался присланного все успевавшим и видевшим гетманом белоцерковского полка Ивана Гири и селянского отряда своего сына Кривоносенко и через неделю прижал катов Вишневецкого к местечку Махновка. 8 июля в упорном и особо безжалостном бою он с хлопцами заставил их отступить, а сам достал и едва не заколол копьем Бешеного Ярему, которого унес от яростного полковника великолепный арабский скакун. Иеремия Вишневецкий очень ценил свою мучительную жизнь и при любой, даже теоретической для него опасности, бросал товарищей по оружию и под знаменем уносился с поля боя.
Отряды Кривоноса пошли за гоноровым польским героем вдогон, с ходу взяли город-крепость Полонное с шестьюдесятью орудиями и четырьмя миллионами злотых казны, и 18 июля догнали Вишневецкого у Староконстантинова, где он традиционно заявлял, что «пустит казакам кровь и накормит их оловянными пилюлями».
Под Староконстантиновом шляхетские отряды опытных нобилей Корецкого, Заславского, Тышкевича, командира королевской гвардии Осинского составили целую армию в двенадцать тысяч солдат, но по традиционному польскому обычаю, находясь в твердом уме и трезвой памяти, поставили над собой более знатного и богатого Вишневецкого.
