75
«Для воссоздания социальных портретов Диккенса появляются замысловатые обороты в духе Зощенко», – пишет Кашкин [19526, с. 34], конечно, вполне сознавая, что значит сравнивать кого-нибудь с Зощенко после постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград».
«Ведь если точно понимать эти слова, – а буквализм стоит за точность, – значит, Шекспира надо переводить языком эпохи Бориса Годунова. Ну, а Гомера?..» [19526, с. 37].
Статья «Ложный принцип и неприемлемые результаты» впоследствии дважды перепечатывалась в сборнике избранных статей Кашкина «Для читателя-современника», однако при перепечатке редакторы несколько изменили ее, вырезав некоторые острые места. Здесь я опираюсь на журнальный вариант статьи.
Цитируемый далее отрывок был при перепечатке статьи в посмертных сборниках работ Кашкина исключен редакторами.
Заметим зависимость Егоровой от Кашкина, который так сформулировал название этого ланновского принципа.
Продолжается обвинение Ланна в космополитизме, впервые высказанное Елистратовой.
К этому перечню собратьев Шенгели по перу, одобривших его перевод, можно добавить имя Анны Ахматовой, которая уже позже, после смерти Шенгели, писала его вдове, Нине Леонтьевне Манухиной-Шенгели 25 октября 1956 г.: «На днях перечитывала его “Дон-Жуана”. Какая огромная и благородная работа!» [Ахматова, 2003, с. 149].
Интересное свидетельство чуть ранее оставила Л.К. Чуковская (запись от 21 января 1955 г.):
Вчера была у Анны Андреевны. И очень огорчилась.
Ею.
Приехала Эмма Григорьевна <Герштейн>, мы все пили чай у Нины Антоновны <Олыневской>. Нина или Эмма, не помню, как-то небрежно отозвались о шенгелиевском переводе «Дон Жуана». Анна Андреевна рассердилась. И произнесла речь – столь же гневную, сколь несправедливую:
– Кто сказал, что байроновский «Дон Жуан» хорош? А все кричат: «Шенгели перевел неблагозвучно». Я читала подлинник сорок раз – это плохая, даже безобразная вещь – и Шенгели здесь ни при чем. Байрон эпатировал читателей и нарочно сделал вещь неблагозвучной. К тому же постельные мерзости – во множестве. При чем тут Шенгели? У Байрона там только и есть хорошего, что одно лирическое отступление.
Я знаю английский слишком слабо и судить о качестве байроновских стихов не могу. Не могу почувствовать, эпатировал ли он, не эпатировал. Но на мой слух Шенгели плох безмерно, у него «Дон Жуан» вообще не стихи, а корявая проза. И не только «Дон Жуан».
Я сказала это Анне Андреевне, но она не вняла и продолжала бранить тех, кто бранит Шенгели…
Непонятно и неприятно [2007, с. 114–115].
Другая подруга Ахматовой, Н.А. Роскина, скептически относится к ее отзывам о переводе «Дон Жуана»: «Перевод Шенгели, мне кажется, Ахматовой не мог нравиться, но она была очень корректна в отношении людей, которые были к ней добры, а Шенгели охотно оказывали ей гостеприимство. Она и живала у них в Москве, а ведь это было не так легко – принимать Ахматову» [1989, с. 95].
Потрясающие слова! Вчитаемся еще раз: «разве советская школа перевода учит оскорблять советского читателя, сохраняя искаженный образ великого полководца?».
Имеется в виду, спустя два с лишним года после мартовского собрания 1948 г., на котором Левонтин зачитывал доклад о «Дон Жуане».
Это всё та же Елизавета Егорова, уже знакомая нам по гневным репликам в адрес Еумилева, Чуковского, Федорова и Ланна. Она же в неопубликованной статье, предназначенной для «Нового мира» (10 октября 1951 г.), посвятила довольно большую часть «Дон Жуану» Шенгели, предъявляя переводчику те же обвинения, которые потом появятся в статьях Кашкина, в частности:
Отметим прежде всего, что эти строфы о Суворове и русских солдатах оскорбительны для национального достоинства русского народа. Образ великого русского полководца профанируется в переводе Шенгели вопреки Байрону…
Как темей синтаксис у Шенгели, какие он допускает грамматические ошибки, какое обнаруживает равнодушие к языку, его чистоте, ясности, правильности и звучности!..
Шенгели как будто бы отступает от формалистических принципов. Он даже переводит «Дон Жуана» не пятистопным, а шестистопным ямбом. Но заполняет он свой шестистопник по тому же формалистическому методу, что и Фет, нимало не заботясь о том, что же остается от Байрона в его корявых, наспех сколоченных в октавы стихах. В переводе Шенгели, как и в переводе Фета, можно найти хорошие стихи, но они тонут в груде словесного «мусора» [РГАЛИ, ф. 1702, он. 4, д. 1336, л. 34–35].
Этой аббревиатурой Шенгели обозначает постоянно повторяющуюся формулировку критиков – «искажение образа Суворова».
Еще один штрих, указывающий на несовместимость эстетических позиций Кашкина и Шенгели: в послесловии к своим переводам поэм Байрона Шенгели, напротив, хвалил перевод «Корсара» Оношкович-Яцыной.
Для иллюстрации приводится пара строф, из которых одну (39-я строфа 9-й песни) несложно понять после второго-третьего прочтения, зато другая (2-я строфа 11-й песни, переводом которой Шенгели, по-видимому, особенно гордился, так как в послесловии к «Дон Жуану» сообщил о том, как справился с заложенным в эту строфу каламбуром), действительно, сколько ее ни перечитывай, остается туманной – впрочем, и в оригинале она отнюдь не так проста, как пишет о ней Кашкин.
Из других замечаний этой группы совершенно неубедительно смотрится, например, такое: «Перевод Г. Шенгели нельзя цитировать без риска попасть впросак. Так, например, те, кто многократно цитировал строки: “Я камни научу искусству мятежа! Убийству деспотов!” – не замечают того, что в переводе получается двусмысленность. Ведь даже и при просторном шестистопнике из-за напряжённой и неловкой расстановки слов выходит, что Байрон будто бы собирается камни научить искусству мятежа, а деспотов – убийству». Комична сама история этого замечания: в черновой редакции статьи Кашкин, наоборот, хвалит Шенгели за эту строку, говоря, что она выполнена «более четко и энергично», чем в дореволюционном переводе [РГАЛИ, ф. 1702, оп. 4, д. 1429, л. 4]. Но на полях появляется синяя карандашная пометка редактора «Нового мира»: «Это очень плохо, выходит, что он хочет научить деспотов убивать», – и вот уже строка, которую при имевшейся пунктуации совершенно невозможно прочесть так, как прочитал ее редактор «Нового мира», объявляется двусмысленной.
Недавно этот эпизод привлекался в качестве иллюстрации в статье Д.М. Бузаджи «Разумный консерватизм» (Мосты. 2010. № 2. С. 56–57). Выписав строфу, осужденную Кашкиным:
Он парня знатного и смелого притом
Спровадил в гроб, – и где былая слава ныне?
Кто «стенку» вел в бою отважнее, чем Том?
Кто мог смелей бузить в обжорке иль в «малине»?
Колпачить «фрайеров»? Пускай шпики кругом,
Кто «бимборы» срывал так ловко с каждой «дыни»,
Кто с черноглазою марухой Салли был
Галантереей столь, шикозен, клёв и мил,
Бузаджи комментирует: «Трудно поверить, что это написано 60 с лишним лет назад: такие стилистически нелепые (или постмодернистские – как кому нравится) обороты, как “клёв и мил”, кажутся порождением наших дней. “Так вместо многокрасочного языка Байрона получается в переводе клочковатость, неустоявшаяся, ничем не объединённая языковая смесь”, – писал об этом переводе И.А. Кашкин». Однако, во-первых, вывод Кашкина здесь вырывается из контекста: в блатной строфе он ничего аномального, помимо того что она написана блатным языком («любование доморощенной “блатной музыкой”»), не находил; во-вторых, Кашкин был против блатного языка в принципе («Переводчик, по-видимому, хочет, чтобы русский язык был “галантереей, шикозен, клёв и мил”, как его по-одесскому блатная октава», – писал он в черновой статье 1949–1950 гг. и продолжал там же: «Является ли 100 %-ная южно-русская “блатная музыка” функциональным подобием иноязычного жаргона?» [РГАЛИ, ф. 2854, on. 1, д. 39, л. 16, 17]), и, наконец, в-третьих, вся использованная в этой строфе лексика – синхронна: она, по свидетельству Шенгели, позаимствована «в специальном словаре, изданном в 1927 г. Московским уголовным розыском».
Гаспаров пересказывает этот эпизод несколько иначе и менее драматично: «…в другое время Шенгели, несомненно, вызвал бы Кашкина на дуэль, но тут он вместо этого пришел к С.В. Шервинскому, заведовавшему переводческой секцией Союза писателей, и потребовал устроить суд чести; и Шервинскому, по словам, понадобилось несколько часов, чтобы вразумить Шенгели, что это будет для него же хуже» [1988, с. 359].
Тут кстати будет заметить, что сохранились противоречивые воспоминания о реакции самого Кашкина на перевод Гнедич. В примечаниях к статье «Традиция и эпигонство» в сборнике «Для читателя-современника» составительница примечаний М.Ф. Лорие писала: «Как своего рода продолжение этой статьи можно рассматривать выступление И. Кашкина на обсуждении перевода “Дон-Жуана”, выполненного Т. Гнедич, которое состоялось в Ленинграде в 1956 г. Этот, новый перевод И. Кашкин оценил положительно (“Следует приветствовать не только проявленную переводчиком инициативу и смелость, но и достигнутые ею результаты…” “Перевод Гнедич – это не перепевы Козлова, а продолжение его линии на другом, высшем уровне”)». Между тем ученица Гнедич Г.С. Усова, также бывшая на обсуждении, вспоминает:
