Наконец, в феврале 1913 года в Департаменте полиции под председательством его директора С.П. Белецкого состоялось совещание по вопросу цензуры почтовой переписки. Резолюцию совещания, по‐видимому, готовил С.Е. Виссарионов, поскольку текст ее в основной части совпадает с отчетом от 3 апреля 1910 года. Из существенных отличий можно отметить предложения «сделать цензуру… подчиненной одному лицу – Директору Департамента полиции», а также организовать не четыре, а двенадцать новых пунктов перлюстрации: в Вильно, Риге, Белостоке, Саратове, Казани, Ростове-на-Дону, Томске, Иркутске и в пограничных пунктах Вержболове, Александрове, Подволочиске и Унгенах. И опять никаких конкретных действий не последовало. Сложно понять, каковы причины этого – нехватка денежных средств или боязнь публичных скандалов в ситуации после 1905 года? На то, что такая боязнь существовала, указывает резолюция, адресованная директору ДП Н.П. Зуеву в марте 1910 года в связи с планами открытия «черного кабинета» в Вильно: «К чему это? В провинции более чем опасно злоупотребление этим». Позже, 30 сентября 1917 года, на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Зуев скажет, что П.А. Столыпин «считал распространение перлюстрации нецелесообразным, опасаясь огласки и общественного возбуждения»655. В том же 1913 году, в конце июля, М.Г. Мардарьев, как отмечалось выше, поставил вопрос перед руководством ДП о перемещении перлюстрационного пункта в Харькове из местной почтовой конторы на частную квартиру656.
Еще одно доказательство в пользу того, что боязнь публичных скандалов могла быть сдерживающим моментом, имеется в переписке начальника Витебского ГЖУ полковника А.Р. Шульца с ОО ДП. 31 августа 1913 года он писал, что если раньше перлюстрация в Витебске велась с помощью 18 почтальонов, то затем предыдущий начальник ГЖУ генерал-лейтенант Загоскин якобы получил указание командира Корпуса жандармов и товарища министра внутренних дел П.Г. Курлова прекратить эту практику. Шульц просил разрешить ведение перлюстрации «с соблюдением всесторонней конспирации и в более ограниченных рамках». Эту просьбу он вновь повторил в письмах 23 октября и 23 декабря 1913 года. Наконец 4 января 1914 года ему был направлен ответ, что товарищ министра внутренних дел В.Ф. Джунковский отложил рассмотрение вопроса на неопределенное время. И только 30 мая Шульц сообщил в ДП, что при проезде Джунковского через Витебск вопрос был решен «в утвердительном смысле». При этом товарищ министра дал указание пользоваться данным приемом розыска (перлюстрацией) «при соблюдении полной осторожности и в исключительных случаях»657.
Как я писал выше, тема перлюстрации регулярно поднималась также на сессиях III и IV Государственной думы в 1908, 1909, 1912, 1913 и 1914 годах. Одиннадцать депутатов – социал-демократы, трудовики, кадеты, октябрист и прогрессист – не только рассуждали о «черных кабинетах», но и приводили вполне конкретные примеры их деятельности. Наконец, настоящий скандал разразился, когда в 1913 году в ряде газет появились публикации на эту тему. В такой ситуации старший цензор М.Г. Мардарьев 6 августа 1913 года писал С.П. Белецкому, что «разоблачения за последнее время в русских газетах страшно взволновали и даже напугали служащих. Изо всех пунктов присылаются вырезки с подобными статьями и спрашивают, что делать»658.
Вообще публикации в газетах после фактической отмены предварительной цензуры в 1906 году весьма волновали ДП. С февраля 1912 года по октябрь 1914‐го в Департаменте было заведено специальное дело «Переписка о черных кабинетах», где фиксировались все выступления печати по этому вопросу659. Руководство ДП даже пыталось действовать на опережение. Однако осенью 1914 года в ДП и у руководителей «черных кабинетов» возник новый повод для беспокойства. 23 февраля 1914 года двадцатиоднолетний чиновник Санкт-Петербургского почтамта А.Ф. Голышев в пьяном виде застрелил своего отца, сторожа секретной экспедиции почтамта Ф. Голышева. В августе к его вдове А. Голышевой пришел неизвестный. Он спрашивал ее, не говорил ли ей муж о «секрете» того места, где он служил. Незнакомец предлагал ей 25 руб. или больше, сказав, что зайдет снова через полтора – два месяца. Вдова сообщила об этом сослуживцу мужа, сторожу Ф. Зырину. В результате директор ДП В.А. Брюн де Сент-Ипполит направил в сентябре официальное отношение начальнику Охранного отделения в Петрограде с указанием установить наблюдение за квартирой Ф. Голышева и арестовать неизвестного при его появлении660. Но история эта не имела продолжения. Можно лишь предположить, что неизвестный был, скорее всего, газетным репортером.
Появление Государственной думы с ее правом контроля бюджета также создало определенные неудобства для чиновников цензуры иностранных газет и журналов, в том числе в плане назначения секретных пенсий. В 1906 году министр внутренних дел П.А. Столыпин и министр финансов В.Н. Коковцов заключили соглашение о том, что пенсии чинам цензуры будут теперь назначаться на общем основании, с ведома министра финансов. Но в 1913 году при рассмотрении вопроса о назначении пенсии чиновнику варшавской цензуры Э.Я. Вейценбрейеру Департамент государственного казначейства обратился к начальнику Главного управления почт и телеграфов с запросом об участии Вейценбрейера в секретной части. В этой ситуации министр внутренних дел Н.А. Маклаков рекомендовал «по соображениям государственного значения» вернуться к прежнему порядку назначения таких пенсий специальными всеподданнейшими докладами. В свою очередь министр финансов Коковцов 26 июня 1913 года предложил проводить предварительные личные переговоры директора Государственного казначейства и начальника Главного управления почт и телеграфов661. На деле же, например, назначение пенсии «вне правил» в размере 4 тыс. руб. в год старшему цензору А.Д. Фомину в мае – июне 1914 года проходило путем договоренности между министрами внутренних дел и финансов, а также посредством всеподданнейшего доклада о назначении Фомину «добавочной пенсии из сумм почтово-телеграфного ведомства» в размере 1 тыс. руб. в год662.
В ситуации нарастающих скандалов вокруг деятельности «черных кабинетов» руководитель почтово-телеграфного ведомства с октября 1913 года по март 1917‐го В.Б. Похвиснев был не прочь избавиться от службы перлюстрации и передать ее в подчинение прокуратуре. На допросе в Москве 11 октября 1917 года он говорил, что делал доклад на эту тему П.А. Столыпину. Столыпин якобы сказал, что сам интересовался устройством перлюстрации на законном основании и ее упорядочением. Если это верно, а не верить Похвисневу оснований нет, то такой разговор мог произойти в период, когда Владимир Борисович был почт-директором Московского почтамта (февраль 1906‐го – октябрь 1913 года). По его же словам, доклад об удалении почтовой цензуры из почтамтских зданий он делал Б.В. Штюрмеру (министр внутренних дел с 3 марта по 7 июля 1916 года). Эти мысли, как он говорил, поддерживали В.Ф. Джунковский (товарищ министра внутренних дел с 25 января 1913‐го по 19 августа 1915 года) и Н.Б. Щербатов (министр внутренних дел с 5 июля по 26 сентября 1915 года)663. Нельзя исключать и финансовую проблему, о которой подробнее будет сказано ниже.
Одновременно руководство службы перлюстрации стремилось показать повышение эффективности своей деятельности. 18 апреля 1911 года директор ДП Н.П. Зуев ознакомился с запиской о мерах по усилению контроля за поступающей и отправляемой иностранной корреспонденцией. В записке сообщалось, что в Петербурге дано указание доставлять в почтамт с Варшавского вокзала всю корреспонденцию из Поволжья и Сибири, идущую за границу, в почтамте просматривать всю переписку с Францией, Швейцарией, Бельгией и Италией (слово «Италия» вписано синим карандашом – видимо, это начальственное добавление). То же самое предполагалось делать в отношении данной корреспонденции в Москве, Одессе, Киеве, Харькове и Варшаве. Что касается почты, сданной на Варшавском вокзале и на пути от Петербурга до Вильно, то предлагалось получить указание Главного управления почт и телеграфов, чтобы вся корреспонденция во Францию, Швейцарию, Бельгию и Италию, кроме коммерческой, отбиралась в почтовом вагоне и направлялась в отдельном мешке в Варшавскую почтовую контору для «надлежащего просмотра». Заканчивалась записка напоминанием, что проект новых штатов сотрудников был разработан в ДП еще три года назад, но до сих пор вопрос не решен. На записке имеется резолюция о ее представлении товарищу министра П.Г. Курлову для доклада П.А. Столыпину664.
Министерская чехарда в годы Первой мировой войны создавала и некоторые коллизии в деятельности «черных кабинетов». Министром внутренних дел с 3 марта по 7 июля 1916 года являлся Б.В. Штюрмер. Затем он занял пост председателя Совета министров, а министром стал А.А. Хвостов. Поскольку ситуация была необычной, а от Штюрмера никаких указаний не поступало, М.Г. Мардарьев не поспешил, как было положено, с докладом к новому министру. Через три дня Михаил Георгиевич решился позвонить Штюрмеру. Тот велел первые экземпляры выписок передавать Хвостову, а вторые – ему. Когда Мардарьев явился к Хвостову, то получил замечание за то, что не пришел в первый же день. К тому же новый министр заявил, что вторые экземпляры выписок будет передавать Штюрмеру сам665. В этом эпизоде, безусловно, проявилась та подковерная борьба, которую вели между собой высшие сановники империи.
