Иван Яковлевич сказал, что еще до войны вынашивал мысль о создании особого сорта засухоустойчивой кулундинской пшеницы.
Умный, деятельный человек. Походить бы с ним сейчас по полю, но жара и зной действуют на меня нещадно. Мы прощаемся. Но я еще долго вспоминаю его слова: «Кто хочет добиться хорошего и постоянного урожая пшеницы в Кулунде, тот должен отстаивать каждую березку, каждое дерево, как солдат боевое знамя в огне сражения».
Прохлада ждала нас перед Новыми Ключами, в старинных березовых рощах, выращенных первыми поселенцами Кулунды в конце прошлого века. Перед глазами открылся лесной массив, правда, не очень обширный, но в нем всегда чистый влажный воздух. Огромные, раскидистые березы, высокие тополя, густой кустарник. В родниках светлая холодная вода. Есть ягоды: смородина, черемуха, на полянках — земляника, клубника, костяника.
Жадно смотрю вперед, выискивая глазами кратчайший путь к месту, где можно глотнуть чистого влажного воздуха; там где-то притаилась машина Екатерины Ивановны. Наташа и Максим небось уже катаются по траве.
И вдруг поперек нашего пути стеной поднялась черная мгла. Она ползла вдоль дороги.
— Неужели опять черная буря?
Шофер повернул машину налево, стал объезжать мглу. Из мглы доносился гул гусеничного трактора. Нет, я не мог не остановиться, не посмотреть на тракториста. Что за человек? Как он выносит такую жару у горячего двигателя, чем он дышит в этой пыли?
Заехали вперед, поставили машину поперек пути трактора. Тот остановился. Из клубящейся мглы, как привидение, появился человек. Здоровенный и точно обугленный. Лицо, комбинезон, фуражка, сапоги одного цвета — бурые. В руках увесистый монтировочный ключ. Заглянув под капот двигателя, тракторист подошел к нам, поблескивая белками глаз и ровным рядом крупных и крепких зубов. Я даже не поверил, что он улыбается. Присмотрелся. Нет, не ошибся. На молодом безусом лице улыбка.
— Пить захотели? — спросил он пересохшим голосом. Мне показалось, что ему доставляет удовольствие посмеяться над нами.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Можем сами угостить свежим огурцом.
— Огурцы у меня свои есть. Тут уже дважды ко мне подкатывала одна «Волга». Радиатор у нее кипит, воду просит…
Слово за слово, и мы поняли друг друга. Но разводить долгий разговор я не мог, не имел права: парень не заглушал двигатель и тем давал понять, что ему некогда лясы точить.
Это Захар Перегудов. Ему девятнадцать лет. На тракторе работает третий год. Осенью идет в армию. Перед призывом перебрался на гусеничный трактор — танкистом хочет стать. Здесь он ведет междурядную обработку прошлогодней посадки полезащитного кустарника. Сегодня работает вторую смену без отдыха — не пришел сменщик, а дело надо закончить. И так уже запоздали. Это, так сказать, закладка урожая на будущее.
— Как же без отдыха и на такой жаре? — спросил я.
— Ничего, — ответил он, — выспаться успею, а насчет жары — дело привычное. Дед и отец всю жизнь здесь хлеборобили…
Он легко и быстро вскочил на трактор. И снова заклубилась над полем пыль.
Мы повернули на дорогу, ведущую прямо к селу Новые Ключи.
Вот бы где-то здесь, на перекрестке степных дорог, среди хлебных полей, подумалось мне, и воздвигнуть величественную скульптуру хлебороба.
До войны я знал Перегудовых. Михаил, Андрей, Петр — знатные хлеборобы Кулунды. У каждого были сыновья, дочери. Два сына Петра Перегудова — комсомольцы братья-близнецы Илья и Захар ушли на фронт в составе батальона, сформированного из комсомольского актива района. Помню их по рейдам на лыжах в лесах Подмосковья, по суровым боям под Касторной, затем в Сталинграде, где погиб Захар, а Илья дошел с нами почти до Берлина и пал при штурме Зееловских высот: вслед за знаменосцем полка Николаем Масаловым и Владимиром Божко он вел за собой штурмовую группу. Гвардии старший сержант Илья Петрович Перегудов был срезан пулеметной очередью из дота. Хоронили мы его после взятия Дальгелина в братской могиле южнее Зеелова. После его прах, вместе с другими героями штурма Зееловских высот, был перенесен в Берлин, в Трептов-парк, над которым теперь возвышается монумент Воина-освободителя.
Тракторист Захар Перегудов, с которым только что повстречался, чем-то похож на Илью Перегудова, но ему всего лишь девятнадцать лет. Он ровесник моей старшей дочери, которая родилась после войны. Кто же отец Захара?
Обращаясь к шоферу, я повторил этот вопрос, назвав всех Перегудовых по имени и отчеству. Шофер тоскливыми глазами посмотрел на меня и ответил:
— Из старых Перегудовых, а также твоих ровесников мужского пола никого не осталось…
— Как? — вырвалось у меня.
— Так, всех война смахнула. Всех без остатка.
Шофер сказал это так, что я готов был вырвать из его рук руль и развернуться обратно. Машина встала. Оказывается, моя нога успела нажать на тормозную педаль. Мотор заглох. Сидим молча. Я снял кепку, обнажил голову и шофер. Правильно сделали: нельзя въезжать в село Новые Ключи без поклона, не обнажив головы…
— От кого же родился Захар?
— Не знаю… Это младшая сестра Ильи Перегудова родила сына Захара, зарегистрировала его по своей девичьей фамилии. Зарегистрировала, чтоб сохранить в селе фамилию Перегудовых… А муж ее, то бишь вроде отец Захара, пустым человеком, дармоедом оказался. Захар не признает его отцом, и если тот появится в селе, он, наверное, помнет ему ребра. Мать вышла за другого, сейчас он работает бригадиром тракторной бригады. От него у матери Захара дочка и сын растут — сестра и брат Захара, только фамилия у них не Перегудовы, а Паршевы…
«Каких хлеборобов вырубила война, — подумал я. — Каким словом можно утешить их жен и матерей?! Нет таких слов, одна боль в груди. Сибирь, Сибирь, как много ты внесла в фонд Победы».
— Посчитай, ни одного двора в нашем краю не найдешь без похоронок или без инвалидов. Черновы, Вороновы, Ларины… Антон Чернов — герой Халхин-Гола — с тремя братьями и двумя сыновьями ушел на фронт, и никто не вернулся. Все погибли…
— Сибирь, Сибирь, — снова выдохнул я.
Мы тронулись тихо, не спеша, с обнаженными головами.
4
Незабвенный художник слова Михаил Пришвин назвал лесные озера глазами земли. Такие глаза есть и в Кулундинской степи. Здесь перед селом Новые Ключи голубеют два озера. Симметрично расположенные по обе стороны узкой гривы, напоминающей переносье, они действительно похожи на глаза какого-то великана, положенного навзничь среди степи, и он смотрит в небо не моргая. Один «глаз» — пресноводное озеро — закрывается на зиму снегом и льдом, а второе — соленое — в морозные дни лишь туманится, но не замерзает.
Сюда в летнюю пору приезжает много туристов из разных городов страны. Горько-соленое, или, как говорят местные жители,«селитренное», озеро круглое, около трех километров в диаметре. Грязи и вода в нем, говорят, помогают бороться с таким недугом, как ревматизм. Рядом, буквально в ста метрах, за перешейком раскинулось другое, пресноводное и глубокое, с холодными ключами на дне. Искупаешься в соленом, наберешься соли так, что кожа белая, — беги в пресное, ныряй, отмывайся. Несколько таких сеансов — и, как утверждают сами лечащиеся таким образом, наступает облегчение. Вот почему год от года количество туристов в Новые Ключи все увеличивается. Даже в нынешнее лето я встретил здесь больных из Барнаула, Челябинска и Ленинграда.
Глаза Кулунды… Возле них раскинулись поля колхоза «Путь Ленина». В селе двести дворов. Кроме того, в новоключевский колхоз входят два близлежащих поселка по сорок дворов каждый. Списочный состав колхозников, точнее едоков, — семьсот пятьдесят человек, из них трудоспособных триста пятьдесят, пенсионеров сто двадцать…
Эти цифры я списал из блокнота председателя колхоза Федора Яковлевича Никулина еще неделю назад на заседании исполкома райсовета. Туда он приезжал с отчетом о ходе заготовки кормов и, отчитавшись, дал мне полистать свой блокнот, затем сказал:
— Приезжай в Новые Ключи, изведаешь вкус наших овощей. Если понравятся, запасем для тебя на семена кадушечки две квашеной капусты.
— Приеду на уборку пшенной каши, когда созреет просо.
Он уязвил меня; дескать, не отрывайся от нынешней деревни, где уже семена квашеной капусты запасают, я, в свою очередь, уведомил его, что еще не забыл, для чего выращивают просо.
Мы знали друг друга с довоенных лет. Перед войной Федор Яковлевич руководил районной школой подготовки колхозных кадров — трактористов, полеводов, — и мне часто приходилось сталкиваться с ним, когда дело касалось оценки способностей молодых специалистов. По образованию он агроном, и он часто поражал меня знанием законов земледелия и педагогики, порой язвительно и остроумно. Нередко мы расходились злыми, казалось, непримиримыми противниками, но на фронт пошли вместе, забыв прежние столкновения. С фронта его отозвали в конце сорок четвертого года как специалиста сельского хозяйства, и по рекомендации райкома партии он был избран председателем колхоза «Путь Ленина», который теперь укрупнился, объединив земли еще четырех маломощных колхозов. В хозяйстве тридцать пять тракторов и двадцать комбайнов — столько было в сорок первом году в Новосельской МТС на шестнадцать колхозов. Но, по всему видно, Федор Яковлевич не оробел перед такой махиной, руководит с предвидением: 100 гектаров земли под парами гарантируют урожайность зерновых на этой площади в будущем году; 1000 гектаров многолетних трав — это лечение почвы от ожогов травяным пластырем… И цифры дал списать, надо думать, не случайно: дескать, прикинь в уме — какая закавыка в этих цифрах прорастает или будет прорастать?
