Ш. Не переживали ли многие перебежчики определенного разочарования, будучи вынужденными давать подобные показания? Ведь некоторые из них покидали родину по политическим либо по чисто личным причинам, а тут им отводилась роль обычных шпионов. Не служило ли это причиной душевной трагедии и разочарования?
Ч. Для большинства людей это безусловно так и было. Я видел людей, которые вообще отказывались давать какую-либо информацию. Они отвечали: я прошу политического убежища, а со шпионажем не хочу иметь ничего общего. Были даже случаи, когда «корреспондента» радиостанции «Свободная Европа» просто с отвращением выдворяли, когда он пытался купить показания за пять марок. Но были и такие, кто не отказывался ни от оплаты, ни от сытного ужина…
Во всяком случае, я не часто готовил для Которовича отчеты. Это было слишком унизительно, слишком оскорбительно для меня и моих товарищей. Но, с другой стороны, мне необходимо было цепко держаться за ту нить, которая связывала меня со «Свободной Европой». А возможности работать на самой радиостанции я вынужден был ждать целых полтора года.
Наконец мне предоставили право политического убежища. Получив документы, я без всякого сожаления распрощался с Цирндорфом и направился на север Западной Германии, в Мюнстер, где находился так называемый «пересыльный лагерь». Все, кому предоставляли политическое убежище, ожидали здесь получения права поселиться в определенном районе ФРГ и решения своей дальнейшей эмигрантской судьбы. Ждал и я, отказавшись от предложенной должности, так как мне нужно было любой ценой остаться на радиостанции.
В Мюнстере я провел три месяца, постоянно наблюдая человеческую нищету и унижения. В лагере я встречал поляков, находившихся там с самого окончания войны. Это были полностью разложившиеся люди, не пригодные к труду и нормальной жизни. Они получали небольшое пособие, которого едва хватало на питание. Иногда они брались за какую-либо работу, но боялись покинуть территорию лагеря, где имели по крайней мере гарантированную крышу над головой. Встречаясь на каждом шагу с неприязнью и презрением со стороны граждан ФРГ, эти люди инстинктивно держались вместе, и лагерь в этих условиях был для них единственным безопасным убежищем. Здесь процветали алкоголизм и полное моральное разложение, было множество случаев психических заболеваний. Как уже говорилось, я провел в Мюнстере три долгих месяца. По доброму совету некоего Лубеньского из польско-американского эмигрантского комитета я подал прошение на выезд в Америку. Это надо было сделать, чтобы не вызвать каких-либо подозрений. «Вы должны сразу же попытаться угнаться за несколькими зайцами, — говорил мне Лубеньский. — Америка — это шансы и перспектива. Нужно их использовать». Прошение я подал, но мечтал, чтобы его отклонили. Впрочем, шансы мои на получение разрешения были минимальными.
Обычно те, кто подавал прошение о выезде в США, должны были ждать ответа пять лет. Что касается меня, то в Мюнстере, вскоре после прибытия туда, я имел беседу с Новаком, одним из руководителей польского отдела, который обещал мне место на радиостанции «Свободная Европа». У меня даже сохранилось приглашение зайти к нему. Он обещал, что через некоторое время я буду принят. «В данный момент у нас нет свободного места, — объяснил он мне. — Вы должны подождать. Но шансы есть. Возможно, впрочем, вам даже удастся выехать в Соединенные Штаты». Я же мечтал, чтобы этого не случилось. Так оно и вышло. Когда я по горло пресытился «прелестями» пересыльного лагеря в Мюнстере, то поступил на службу в охранную роту Британской рейнской армии.
В учебном центре «Гамма» я прошел курс строевой подготовки и был направлен в местечко Штейерберг под Нюрнбергом. Так начался новый период моего эмигрантского скитания. В роли охранника мне пришлось быть долгих десять месяцев. Но я ждал момента, когда буду принят на радиостанцию «Свободная Европа».
Ш. Вас не волновало то обстоятельство, что так долго пришлось ждать возможности выполнить свою миссию? Вы ведь отдавали себе отчет в том, что здесь, в Варшаве, о вас беспокоятся?
Ч. Конечно, но нужны были крепкие нервы и большая выдержка. Я поддерживал связь с Центром, но это не могло снять моих сомнений и растущей тревоги. И дело тут не только в ожидании, но и в том, с чем я повседневно сталкивался. Я говорю о людях, у которых нет никаких целей, а лишь сплошные страдания и разочарования. В охранной роте я увидел другую разновидность все той же самой нищеты и безысходности. Там я встретил людей, которые с самого окончания войны еще не выходили за пределы казарм. Это звучит неправдоподобно, но это факт. Охранники не имеют гражданского платья, так как заработок систематически пропивают в солдатских буфетах. Некоторые даже не получают жалованья, они отдают доверенность буфету на получение своих денег. Солдат охранной роты получает обмундирование и питание, а также койку в казарме. Повторяю; все, что я увидел в центре Европы спустя двадцать с лишним лет после войны, кажется неправдоподобным. Но это действительно так, и об этом должны знать все.
Ш. Несмотря на все это, вы должны были «держаться», то есть жить двойной жизнью: с одной стороны, вести себя как эмигрант, который не поддается судьбе, а с другой — прилагать все усилия, чтобы выполнить конкретное опасное задание?
Ч. Конечно, я пережил немало горьких минут. Донимало одиночество ну и тяжелые условия, которые многих надламывали. Если бы я обратился за помощью, Центр наверняка бы помог мне в финансовом отношении. Тогда легче было бы выносить судьбу эмигранта, но в этом случае мне угрожала бы серьезная опасность — подозрение и недоверие. Поэтому я вынужден был жить так же, как и все окружавшие меня люди, делить с ними все трудности и быть одним из них. Это, конечно, стоило больших усилий, иногда очень больших. В Штейерберге я был охранником. Как и другие, ежемесячно получал на руки 320 марок. У меня была койка в солдатской казарме, я нес вахту, пил в баре, играл в карты, то есть жил, как и все там. И так долгих десять месяцев я был охранником в чужой армии и в чужой стране.
Ш. Но в отличие от других, вы поддерживали постоянную связь с родиной. Скажите, вы уже тогда начали пересылать первые разведывательные донесения?
Ч. Нет, тогда это не входило в мою задачу. Я не должен был обращать на себя внимание, чтобы не попасться, не приступив еще к выполнению своего задания. Мои донесения сводились к ничего не значащим сообщениям типа: «Сижу, жду». Не было гарантии, что мне все удастся сделать и что меня примут на радиостанцию «Свободная Европа». Все могло произойти совершенно иначе. Это была тщательно продуманная игра, к которой я серьезно готовился еще в Польше.
Ш. А контакт с родиной, с Центром, был двусторонний?
Ч. Да.
Ш. Вы получали моральную поддержку?
Ч. Да, получал.
Ш. Как вы расцениваете эту поддержку в таком положении?
Ч. Очень высоко. Трудно себе представить, как это бывает дорого.
Ш. Что было потом?
Ч. В феврале, а вернее, в январе 1965 года мне сообщили из Мюнхена о том, что вырисовываются конкретные возможности для получения работы на радиостанции «Свободная Европа». Прошло еще три полных нервного напряжения месяца — и наконец в апреле я получил письмо из «Свободной Европы». В письме на фирменном бланке говорилось, что директор-администратор Шульчевский «имеет честь и удовольствие» сообщить, что меня приняли на радиостанцию «Свободная Европа» в качестве исследователя. В письме перечислялись условия, на которых меня принимают, а также спрашивалось, даю ли я окончательное согласие. Сами понимаете, я согласился немедленно, позвонив в тот же день до телефону в Мюнхен. Следующее письмо было еще вежливее. «Дорогой господин Чехович, — писал начальник отдела кадров некий Рассел Пулл. — Нам доставляет удовольствие приветствовать вас как сотрудника радиостанции «Свободная Европа». Надеемся, что работа у нас будет долгой, счастливой и плодотворной». Счастливой моя работа в этой организации, естественно, быть не могла, но она действительно была долгой и плодотворной. Только не в пользу Рассела Пулла.
Вскоре я перебрался в Мюнхен, где для меня был заказан номер в гостинице. Через несколько месяцев я получил служебную квартиру. Признаюсь, что когда впервые, уже как штатный сотрудник, я входил в «Энглишер Гартен», в здание, которое было моей единственной целью за время всех долгих лагерных скитаний, меня охватило волнение…
Ш. А вы не предполагали, что это могла быть двойная игра, что вы находитесь на подозрении?
Ч. Естественно, приходилось действовать очень осторожно. В самом начале я даже прервал все связи с Центром. В последнем своем донесении я сообщил: «Удалось! Я в «Свободной»!»
