... Огромный медный чан висит над открытым огнем.
— Сюда я налил вечернее и утреннее молоко, — рассказывает Руди. — Вначале нагрел его до 32 градусов, потом добавил сыворотку — ее мы получаем из желудка телят. Через полчаса молоко сделалось плотным, как йогурт. И здесь в дело идет арфа, — с улыбкой продолжает Руди, демонстрируя металлическое приспособление со струнами, действительно похожее по форме на означенный музыкальный инструмент. — У нас она называется «сырной арфой», — добавляет он, — ею хорошо расчленять плотную массу, которую затем полчаса надо размешивать. Потом вновь в течение получаса подогреваем до 52 градусов, а вот сейчас как раз и будем эту массу извлекать из чана...
Он опускает на дно чана марлевое полотнище, легкими движениями довольно долго орудует в горячем месиве обеими руками, с другой стороны полотнище подхватывает помощница.
Подняв края марли, Руди скручивает концы и легко перебрасывает тюк на стол рядом в заготовленную форму пластмассовый круг с высокими стенками. Оттуда стекает беловатая жидкость. Вначале прикрывает марлевый мешок крышкой, потом для более полного отжима опускает гнет — рычаг с веревкой и грузом.
— А теперь, — продолжает Руди, — оставим будущий сыр на десять часов в покое, чтобы потом на двое суток поместить в 30-процентный солевой раствор, а после этого отправить в погреб.
Но и здесь мы его не бросим без внимания, каждые три дня поверхность надо смачивать соленой водой — для дезинфекции и придания головке аппетитного товарного вида.
А дальше надо принимать решение: какой сыр мы хотим получить — трех месячный «молодой», шестимесячный «зрелый» или двух- или трехлетний «хоблкезе» («рубаночный сыр»).
В объяснение странного последнего названия Руди берет в руки лежащую голову сыра, достает инструмент, как две капли воды походящий на рубанок, и острым лезвием состругивает тончайшие пластинки.
— Угощайтесь, пожалуйста, — приглашает он, — и сравните с молодым и зрелым... Не будем же мы ждать, когда поспеет тот, что мы с вами готовили сегодня...
«Два билета в «Ла Скала, пожалуйста»
Голос Северино Пикано хорошо знают в кассах оперных театров Милана, Вены, Зальцбурга, Лондона, Парижа — несколько раз в месяц он звонит туда, чтобы заказать билеты для гостей гштадского «Гранд-отель парк», процент поклонников классики среди которых исключительно высок.
Коренастый седовласый итальянец с живыми темными глазами знает всех гостей в лицо, давно знаком со многими из них, ему хорошо известны их вкусы, что делает его просто-таки незаменимым. Каждое утро на протяжении восьми дней он перекидывался несколькими фразами о погоде, о том, что сегодня планируется и в самом отеле, и в культурных центрах города, — со своей доброй знакомой Маргарет Тэтчер, гостьей отеля. «Мадам Миттеран? Конечно, знаком... Часто приезжает Сорос, а Валентине заходит размяться на тренажерах, у него здесь неподалеку собственное шале».
Северино с улыбкой ответит на любые ваши вопросы («Как лучше добраться до...»), даст дельный совет. («Недавно один русский собрался идти в горы к леднику в легких шортах, майке и обычных туфлях — пришлось подсказать, что следует взять куртку, облачиться в спортивные брюки и обувь.»)
Он знает все обо всех, приезжающих зимой покататься на лыжах, а летом послушать музыку, побродить по горам и поиграть в гольф, — но как консьерж-профессионал делится малым. Клиентура отеля — люди, не настроенные разглядывать окружающих и ожидающие от других того же.
К своим пяти языкам консьерж планирует прибавить русский. По его словам, «отель — это мир, спрессованный в одном здании, и переходя с этажа на этаж, вы словно путешествуете по континентам».
Северино любит и другие путешествия: после смены — в горы за грибами. Там можно обдумать новую главу книги, которую он пишет. В ней он, наверняка, расскажет гораздо больше, чем может позволить себе сегодня. Вот только опубликовать ее, вероятно, можно будет только тогда, когда он покинет свое место у конторки.
Силуэт силуэта
Миловидную шатенку Беатрис Штраубхар, живущую в этих краях, и французского министра экономики XVIII века Этьена де Силуэта связывает очень многое. Никак не желая того, министр увековечил свое имя, сделав его нарицательным. Произошло это после того, как на него была сделана карикатура в виде вырезанного из бумаги профиля. «Вы видели силуэт? Обязательно посмотрите, он такой уморительный!»
Безымянный французский автор не был первооткрывателем этого искусства. За полтора века до этого вырезанные из бумаги картины появились в Центральной Европе. Их привозили купцы и путешественники из Персии и Турции, где это ремесло — или все же искусство? — было традиционным. Картины из бумаги были куда дешевле, чем живописные. Видимо, это сыграло свою роль: «бумажные картины» получили распространение в европейских странах. Прижились они и в Швейцарии.
Рассказывая об этом, Беатрис не прекращает работы. Мелкими, почти незаметными движениями крошечных ножниц она вырезает новый пейзаж — горы, пастбище, коровы, овцы...
Еще в детстве мать водила ее по музеям, и Беатрис всегда что-то рисовала, лепила, вырезала. Даже когда работала в гостинице, а затем в банке. 14 лет назад стала, по ее словам, «профессиональной бумажной художницей». Правда, вырезает не портреты, а пейзажи, своеобразные микропанно.
Сначала делает карандашный рисунок на белой бумаге, к которой снизу подложен лист черной. Затем небольшим скальпелем начинает прорезать оба листа, потом в дело идут ножнички. На «теневую» картину уходит в среднем три часа. И хотя цены на свои работы художница ставит немалые — небольшую работу продает за пару сотен долларов — от заказчиков нет отбоя.
У кого-то юбилей, и он хочет, чтобы на пригласительных билетах была напечатана «тематическая» картина — силуэт. Кто-то хочет послать поздравление с традиционным пейзажем. Еще один заказывает большую картину в подарок...
Беатрис показывает открытки, полотенца, где в виде орнаментального узора нанесены ее пейзажи, даже широкие вешалки для одежды украшены ее рисунками. Она регулярно участвует в выставках и, как сама даст понять, процветает. Многие ли, кроме нее, занимаются этим ремеслом? «Слишком многие», — смеется она и еле заметным движением ножниц вырезает колокольчик на шее коровы.
И я вновь ощутил прозрачный звон, который сопровождал меня на альпийских пастбищах.
Владимир Житомирский
Земля людей: Привет из Урюпинска
Старый анекдот.
Профессор спрашивает студента:
— Кто у нас глава государства?
— Не знаю.
— А какой у нас в стране строй?
— Не знаю.
— А как называется наша страна?
— Не знаю.
— И откуда же вы?
— Из Урюпинска.
— Да Господи, как к вам туда добраться?
Прямого сообщения нет, — с тоской ответила мне девица в железнодорожной кассе. Все-таки я добрался. Волгоградская область, автобус. И вот он, город, ставший почему-то символом русского захолустья. И я, много видавший провинций, намереваюсь раскрыть тайну этой, глубиннейшей: да почему? Да что за люди здесь — какой дремучести? Вот ужо расследую и вот ужо напишу.
Так думаю я до визита в урюпинскую газету. Редактор встречает сурово, показывает папочку, куда, гляди-ка, безотказно поступают статьи от столичных спецкорров, и все — будто одной рукой вожены: город из анекдота. Например: «В центре Урюпинска, в ста метрах от градообразующего монумента Ленину, изваянному почему-то без папахи, мирно жуют травку козы».
И понимаю я: гурьбою расследовали прежде меня и ничего не нашли. Но газетчики отчитались, наерничав по сто двадцать строк, а я не могу, я — из «Вокруг света». И жители — кто с улыбкой просит, кто с заранним укором, а кто с мольбой: не пишите о нас, как все.
Не беглые они, не беглые
Да вот кто бы мне рассказал — не как все. Нахожу его на второй день. Выходит в заводскую каморочку-проходную завода пыльный в черной рабочей робе тот единственный, на столько-то тысяч населения, кто из любви к невзрачной родине своей сутулится в архивах и в столичные ездит за свой счет, конечно, не представляя даже, что принесет это, во что выльется.
В шесть вечера, когда тени, не страшась больше зноя, выползают и наливаются, мы и выступаем. Виктор Николаевич Сивогривов уже в белой рубахе навыпуск — ну почти студент долговязый, если б не седина в бороде. Глаза смотрят поверх очков то остро, то смешливо.
На хрущобном Хоперском проспекте, главном в городе, под вывеской с датой «1618», рассказывает занятный исторический случай:
— В 1967 году очень помпезно праздновалось 50-летие Октября, и нашим господам-товарищам отвалили — кому медаль, кому премиальные, а кому — повышение. Понравилось, решили удовольствие продлить. Съездили, где-то покопались, хотя я, например, не отыскал источника, и на следующий год еще шикарнее праздновали 350-летие Урюпинска.
