власти якобы «для снабжения бедного населеления».
Но почти все это пошло местным начальникам да их близким. Секретарь уездного комитета коммунистической партии забрал себе лучший особняк в городе и обставил его с такой роскошью, которой там не было никогда у прежнего его хозяина–помещика, предводителя дворянства. Сам этот «партийный вождь уездного масштаба», присланный из Губкома, пожилой человек, вчерашний рабочий, женился на молоденькой купеческой дочери, погибавшей от голода и притеснений. Он устроил для своей молодой жены такую роскошную жизнь, что она хвалилась своим бывшим подругам: «Такой роскоши я никогда не видала в доме своего отца, купца первой гильдии»…
Другие уездные начальники шли по стопам своего «вождя», растаскивая конфискованные товары, имущество, драгоценности.
Из конфискованных товаров и ценностей бедному населению достались только «рожки да ножки».
Национализированная крупная промышленность в больших городах и мелкая кустарная промышленность в мелких городах и деревнях почти не работала.
* * *
Денежная система в советском государстве была тоже разрушена.
Начало этому разрушению положило ещё Временное Правительство, выпустив много бумажных денег в крупных банкнотах: двадцати– и сорокарублевые «керенки». Это обесценило деньги.
Но большевистское правительство, Совет народных комиссаров, сознательно и планомерно разрушало денежную систему. Ленин считал денежную систему сущностью и символом капитализма и стремился построить натуральное социалистическое хозяйство, безденежный продуктообмен между городом и деревней через государственные органы распределения. Ленин писал, что осуществив социализм, новое государство, в знак своего презрения к золоту, построит из него общественные уборные… Исходя из такой оценки денег, большевистское правительство систематически и планомерно разрушало денежную систему.
Советское правительство объявило недействительными все бумажные деньги и всякие ценные бумаги прошлого, как деньги царского правительства, так и деньги Временного правительства. Оно приказало, под угрозой строжайших наказаний, сдать органам власти все золотые и серебряные монеты и драгоценности.
А для расплаты со служащими и рабочими стало выпускать огромное, произвольное и безучётное количество бумажных денег, или, по официальной терминологии, «денежных знаков». Деньги теряли свою ценность со сказочной быстротой, «не по дням, а по часам». Сначала правительство выпустило «денежные знаки» сторублёвого достоинства, потом — тысячерублёвого, а затем — миллионного и миллиардного…
Что касается реальной ценности денег, то о ней можно судить по такому факту: стоимость коробки спичек на чёрном рынке в те времена дошла до миллиарда рублей… Деньги в первые годы советской власти потеряли всякое значение.
Расценивая деньги и торговлю, как основу капиталистической экономики, вожди большевизма строили социалистическую экономику без денег и без торговли. Советское правительство в те годы заменяло деньги и торговлю прямым государственным распределением среди населения всех материальных благ в их натуральной форме: в виде продуктов питания, одежды, обуви, жилищ и т. д. Это распределение большевистская власть организовала, как прямой продуктообмен между городом и деревней — через государственные органы. Коммунистические вожди в те годы строили экономику в форме натурально-потребительского коммунизма.
Советская власть забирала у крестьян продукты для армии и городского населения бесплатно. Она предполагала снабжать крестьян промышленными товарами из города тоже бесплатно.
В первые годы революции государственные магазины (вернее, склады) носили тогда характерное официальное наименование — «потребительские коммуны»: «сельские потребкоммуны» и «городские потребкоммуны».
Но промышленных товаров для распределения среди населения у советского правительства было очень мало. Из магазинов и складов товары были расхищены на месте начальниками; остальные товары были расхищены на пути следования от этих складов, через длинную цепь государственных органов, до «потребительских коммун».
А новых продуктов национализированная промышленность, крупная, средняя и мелкая, кустарная, почти не производила; она была разрушена из–за плохого руководства и недостатка сырья.
Это состояние социалистической экономики в те годы даже советские поэты характеризовали саркастически.
Например, Демьян Бедный так изображал советскую промышленность того времени:
«Главтабак — без табаку,
Главтелега — на боку,
У Главмыла — нету мыла…»
А Маяковский в своём стихотворении «Прозаседавшиеся» издевался над бесконечными заседаниями всевозможных комиссий по поводу распределения…
«склянки чернил…
Губкооперативам».
Пока ничтожное количество товаров из государственных складов проходило через бесконечную цетй» распределительных органов (склады: местный — центральный — губернский — уездный — волостной–сельский), от этих товаров оставались только «рожки да ножки». А эти последние попадали сельским коммунистам — начальникам и «комбедам».
Крестьянам из этих «потребительских коммун» ничего не доставалось.
Расходясь от «потребительской коммуны» по домам с пустыми руками, и видя, как члены комбеда порой все же несут оттуда что-либо из «рожек и ножек» — фунт соли, кусок мыла или коробку спичек, — мужички отчаянно ругались:
— Когда берут продразвёрстку, то это с нас, а не с бедноты. А когда что–либо дают в «коммунии», то это — бедноте, а нас — мимо. Вот уж, действительно «коммуна»: кому — на, кому — нет ничаво… Растак её так… с перетаком!..
* * *
Всякая частная торговля — и денежная и обменная — в те годы расценивалась советской властью как «спекуляция» и была воспрещёна под угрозой конфискации имущества и тюремного заключения.
Официальная мотивировка этого воспрещёния была такая: правительство строит экономическую систему государственного распределения материальных благ среди населения, а денежная торговля эту политику натурально–потребительского коммунизма подрывает. Следовательно, торговля представляет собою деятельность антикоммунистическую, антисоветскую. Кроме того, торговые операции при денежной торговле, в условиях обесцененных денег, неминуемо исчисляются в повышенных, то есть, «спекулятивных» ценах.
Обменная торговля тоже представляла собою антизаконную, антисоветскую деятельность, ибо она тоже нарушала советские законы и подрывала систему планового государственного распределения. Если крестьянин за ковригу хлеба или за мешок картофеля выменял у горожанина старую рубашку, то, с точки зрения тогдашней политики советской власти, оба они нарушили советские законы о государственном распределении, совершили преступление. При продразвёрстке крестьянин должен был сдать все свои продукты, кроме необходимейшего минимума, государству. А если у него есть мешок картофеля или коврига хлеба для обмена, то это значит, что крестьянин при продразвёрстке скрыл от государства эти продукты и за счёт этих «излишков» теперь «спекулирует»… Аналогичное обвинение советская власть предъявляла и горожанину: почему он не сдал свою «лишнюю» рубашку «собесу» (отделу социального обеспечения) для бесплатной раздачи бедным, поскольку он сам получает свой продовольственный паёк бесплатно? А вместо выполнения своего государственного долга он, горожанин, стал «спекулировать» рубашкою, обменивая её на картофель…
Так перед советской властью оказывались «виновными» оба участника любой торговой операции.
На практике дела «о спекуляции» чаще всего заканчивались не тюрьмой и конфискацией имущества, а только конфискацией товаров, участвующих в торговой сделке. В приведённом примере милиционер забирал и рубашку горожанина и мешок картофеля у мужика, для запугивания «спекулянтов»
