– Скажешь правду, незаметно отпущу из лагеря.
Воин поднял глаза на Хмельницкого, помолчал несколько секунд и медленно произнес:
– Опасен только ты. Они все решили тебя убить, и королевичи-братья, и сенат, и нобили. Любой ценой. Не поможет огонь и металл, будет яд, предательство, что угодно. Твоей смертью занимаются самые опытные. Наша группа – только начало.
Витязи собрали кинжалы и вместе с пленным двинулись вперед. В уже почти вечернем воздухе четко раздался дважды повторившийся волчий вой, потом еще и еще. Максим повернулся к Хмельницкому:
– Наши от Богуна сообщают, что впереди еще засада, большая, семьдесят бойцов. Дорога назад, в ставку свободна.
Богдан тоже читавший звериные голоса, мгновенно ответил:
– Не ведать нам, казакам ни отдыха, ни покоя. Если не можем дать в ухо, дадим за ухо! Вызывай, Максим, сюда всех полковников, посмотрим, как шляхта охотится на казаков.
Над яром переливисто провыло, откликнулось тут и там, и уже через час примчавшиеся рыцари-полковники, радостно поздоровавшиеся с невредимым Богданом, внимательно смотрели на лесную дорогу, по которой двумя почти ровными рядами лежали мертвые польские засадники. Прискакали все побратимы, кто был в ставке – Иван, Максим, Данила, Федор, Иосиф, еще Иван, Филон, Михаил, Лука, Мартын, Матвей, Олекса, еще Иван, и еще Михаил, Максим, Федор, Василий, и все кто успел за этот короткий час.
Хмельницкий громко сказал собравшемуся к нему цвету Запорожского Войска:
– Если берешь чужую жизнь – будь готов отдать свою. Пышное панство впереди приготовило мне и всем нам недобрую встречу. Гей, витязи-полковники, а ну тихонько приготовьте для шляхетного привета кривули, поздороваемся с гоноровыми.
– Уже, батька, не задержим.
Сорок пять рыцарей быстрой рысью пошли навстречу неизвестно кого встречавшей смерти, а характерники заходили к засаде в бок, с запретом атаковать без приказа. Витязи-полковники были готовы заманить засаду в засаду, в которой Максиму Гевличу и его хлопцам могло и не достаться боевой работы. Однако досталось, приказ не замедлил, не задержался.
* * *
– Тому в горло хвост ведьмы, кто выдумал сюда дорогу! Однако, ни одна хлопская собака на Чигирин мимо нас не проползет.
В сумерках длинного летнего дня семьдесят шляхтичей второй засады нервно-весело переговаривались между собой и уже ждавшей их землей. Впереди, от Белой Церкви, раздался предупреждающий свист, командир поднял руку, и в очередной засадной роще распустилась мертвая тишина наступавшей, наконец, чудной украинской ночи.
Гей, казаки, летите вихрем в атаку, не считая врага, а только спрашивая, где он! Нараставший перед засадой топот вдруг обвалился четырнадцатью казацкими всадниками, среди которых на белом аргамаке виднелся кто-то в шапке со страусиными перьями. Характерники с вроде бы гетманом с размаху влетели в шляхетный мешок, вмиг закружились, развернулись, дали залп, сбивший несколько польских бойцов под копыта их готовых к погоне коней, и с криком «гойда» понеслись назад.
За попавшими в беду казаками на отдохнувших лошадях тут же рванулся весь засадный отряд, и уже, кажется, догонял этих наглых хлопов с их бешеным гетманом.
Неслись витязи-казаки, вытянувшись на своих боевых конях, заманивая под полковничьи сабли опытных ляхов, и без выстрела летели за ними польские шляхтичи и продолжалось это совсем не долго. Четырнадцать отчайдухов проскочили свою засаду на опушке лесной рощи и по особому пронзительному свисту вдруг рассыпались в пыль и исчезли в никуда. Засадная хоругвь собралась купой и всадники негромко заговорили друг с другом, видя перед собой пустую ночную белоцерковскую дорогу.
Вдруг в ночном воздухе ударил задорный голос одного из полковников Иванов: – Цо, панята, темно? Так ось мы вам присветим саблями в глаза!
Спереди и сзади, и в бок по шляхетному врагу одновременно ударили дождавшиеся засады побратимы и хлопцы Максима. В мах клинки упали на клинки, и мгновенный рукопашный бой загремел и все смешалось в кровавой рубке. Казацкие сабли как серпы в жаркий летний день на хлебной жниве крушили железные латы и шлемы неудачной погони-засады, и алая гоноровая кровь сначала брызгами, а потом почти струями полетела на землю, обгоняя падавшие и падавшие с коней шляхетские тела. В минуту чуть продолговатая опушка смутно запестрела панскими трупами, похожими на диковинные ночные цветы. Холодно-мертвым светом блестели лезвия уже очищенных в жирной земле казацких сабель, и бился от последнего оставшегося в живых командира яростный крик:
– Поединок! Гетмана!
Главного жолнера подвели к Хмельницкому. Полковники узнали лучшего ученика украинского православного шляхтича из Перемышля Михаила Володыевского, еще не знавшего, что он исконный польский маленький полковник, которому суждено погибнуть не от картечного удара в грудь, а при собственном ненужном взрыве, при защите Каменец-Подольска от турецкого нашествия. Володыевский считался одним из лучших фехтовальщиков Польской Короны, плохих учеников у него не было, но побратимы не останавливали своего гетмана, первую саблю Войска Запорожского, согласившегося на обоерукий бой-дуэль.
Противники встали друг против друга в широком, пылавшем факелами круге, несколько раз махнули вверх-вниз двойной холодной сталью, резким свистом разрубив уже слежавшийся после схватки ночной воздух. Сабли упали на сабли и раздались частые удары клинков о клинки. Сверкающими кругами летала мертвая, еще без новой крови сталь, со страшным железным скрежетом рубились поединщики и гремели над рощей непрерывные удары нечеловеческой злобы.
Хмельницкий сдвоено ударил и его удар был страшен! Никто сразу не увидел, что произошло. Лязгнуло, хрустнуло, и гетман Богдан уже шел назад к побратимым, держа в руках обе окровавленные сабли, а за ним медленно распадалась надвое засадная шляхетская сволочь.
Характерники доложив гетману, что ни один из семидесяти панов-жолнеров не ушел, выстроились своим походным строем, знаменитый отряд Войска Запорожского повернул к Белой Церкви и навстречу героям вышла вся казацкая армия, уже знавшая, что могло дважды произойти этим длинным июльским днем, и еще долго гремели и перекатывались вокруг Богдана и его полковников восторженные крики:
– Слава! Слава! Слава!
* * *
Тысячи лет никто из мириад правителей не переживал, когда приходилось применять на практике закон, гласивший, что цель оправдывает средства и это было правильно. В политике, если она не направлена против целого народа, важен результат, а рассуждать о том, какова цель, и какие приемы можно использовать при ее достижении, любили только философы, лицемеры и демагоги. Внешние и внутренние враги, в которых нигде и никогда не было недостатка, определяли правила государственно-политического развития, активно подтверждая греховную природу человека. Появившихся вождей и государей, которые честно хотели добиться народного счастья, традиционно убивали в спину, и это были совсем не только чужие враги-противники, но и собственные соратники-конкуренты.
Богдан Хмельницкий отлично знал, что в болоте Речи Посполитой чистыми сапог не сохранишь. Он видел, что в сенате Польской Корны заправляет мразь, которая распоряжается миллионами людских жизней и с удовольствием топчет чужие судьбы. Вверху невменяемое всевластие правителей, внизу – кровавое царство шляхты. Богдан прекрасно понимал, что, если он даст революционную свободу всему народу, сделав его вольным на глазах бесконечных империй и монархий, держащихся только на крепостном праве, его и Украину тут же удавят скопом доброжелательные государственные соседи. Гетман хотел добиться просто независимости и государственности для своего народа. Он понимал, что против варшавских правителей-извергов можно использовать все приемы политической борьбы, ибо там, где нет закона – нет и преступления, но совсем не собирался становиться лицемерным политическим мошенником, что было просто невозможным для его геройско-гениальной натуры.
Равных Богдану Хмельницкому в искусстве политической интриги и контрпровокации в Европе середины XVII века было совсем немного. Ученик Макиавелли и Ришелье, современник фантастического мастера битвы и тайной войны Оливера Кромвеля, казацкий гетман раз за разом переигрывал польских королят, магнатов и нобилей, ума которых хватало только на то, чтобы вести государственную войну на уничтожение. Если в государстве политика и мораль живут в разных измерениях, это всегда кончается для него плачевно. Туда и дорога.
Во все века и во всех государствах ценились мастера тайной войны, хитроумные специалисты по двойным и тройным интригам с подтекстом, знатоки тайных шифров и посланий, теоретики и практики заговоров, переворотов, бунтов, мятежей и восстаний. Их всегда и везде было совсем немного, этих владельцев опасно секретных тайн, десятилетиями носивших их в себе и передававших свои уникальные знания по наследству избранным. Немногочисленных высоких исполнителей стратегических операций всегда прикрывали особые отряды воинов, великолепно владеющих всеми видами оружия и невидимой атаки.
