Шестидесятилетний Гёте влюбился в юную Минну Герцлиб.
Пример 51-летнего Ф. М. Достоевского: Федя «совершенно здоров, какает чудесно, отменно весел, срывает шляпы и смеется». Ф. М. Достоевский – С. Д. Яновскому (от 4 февраля 1872 года): «Вот Федька (здесь родился шесть дней спустя по приезде (!), теперь шести месяцев) так наверно получил бы приз на лондонской прошлогодней выставке грудных младенцев (только чтоб не сглазить!)».
Ф. М. Достоевский – В. М. Ивановой (от 20 апреля 1872 года): «Хорошая вещь оставить на века в своих детях прекрасную по себе память, так что про него никак нельзя сказать, что он ничего не делал».
Ф. М. Достоевский – А. Г. Достоевской (от 27 мая 1872 года): «Милый друг мой Аня, сегодня, в час пополудни, увидал Федю. По-моему, он совершенно здоров и весел. Тотчас узнал меня и полез срывать шляпу. Я боюсь, что он помешается на шляпе… Животик у него совершенно хорош и марается очень хорошо и аккуратно. Вид очень веселый».
Ф. М. Достоевский – А. Г. Достоевской (от 28 мая 1872 года): «Федя вчера был вечером в бане, но ночью часто просыпался, впрочем, совершенно здоров, какает чудесно, отменно весел, срывает шляпы и смеется».
Ф. М. Достоевский – А. Г. Достоевской (от 30 мая 1872 года): «Няня у нас хороша и любит Федю, но какая-то своеобычная, и за ней тоже нужно следить. Никогда не любит говорить, как марается ребенок и т. п.».
Ф. М. Достоевский – А. Г. Достоевской (от 28 мая 1872 года): «Признаюсь тебе, что я до твоего приезда боюсь советоваться с докторами: нападешь на дурака, который тотчас же закричит, что надо лечить от золотухи, тогда как у Феди никакой нет золотухи. Это случается между докторишками сплошь. Береги Любу и старайся сама больше обращать внимания на физическую сторону своего здоровья. Больше спи, например. Не выходить нельзя, но ужасно боюсь, не случилось бы с вами чего на улице».
Ф. М. Достоевский – А. Г. Достоевской (от 5 июня 1872 года): «Мне нестерпимо скучно жить. Если б не Федя, то, может быть, я бы помешался.
Пишется ужасно дурно. Когда-то добьемся хоть одного месяца спокойствия, чтоб не заботиться сердцем и быть всецело у работы. Иначе я не в состоянии добывать денег и жить без проклятий. Что за цыганская жизнь, мучительная, самая угрюмая, без малейшей радости, и только мучайся, только мучайся!
Я предвижу весьма возможный ужас, что ты не выдержишь и заболеешь, и потому заранее в отчаянии».
Пример 55-летнего А. Эйнштейна. В возрасте 55 лет Эйнштейн обосновался в США. Он уже приобрел известность всемирного мыслителя, и общение с ним приводило в восторг даже тех, кто ничего в физике не понимал. Создатель теории относительности с готовностью принял роль мудреца и живой легенды. Удовлетворяя несведущее любопытство своих почитателей, он отвечал на их бесхитростные вопросы загадками и неожиданными суждениями, похожими на короткие буддистские притчи. Корреспонденты журналов и газет частенько наведывались к нему с целью узнать его взгляды на любые мыслимые и немыслимые вопросы. Всезнающий, как Сократ и Конфуций, вместе взятые, Эйнштейн принимал газетчиков с терпением учителя, для которого иметь дело с невежественными учениками – каждодневная обязанность. Очень скоро истории и анекдоты о его интервью и выступлениях перед прессой начали рассказывать и пересказывать по всей стране. Откровения ученого повторяли и цитировали, как истины дзен, сказания суфистов или афоризмы из Талмуда. Вот, к примеру, один из таких анекдотов. Корреспондент задает Эйнштейну вопрос:
– Можно ли изобразить в виде математической формулы то, как достичь успеха в жизни?
– Да, такая формула существует.
– И как же она выглядит?
– Если обозначить успех буквой А, то формулу можно представить следующим образом: А = X +Y+ Z, где Х – труд, Y – удача, – разъясняет Эйнштейн.
– А что тогда Z? Эйнштейн улыбнулся:
– Умение держать рот на замке.
В 50 лет коньяк уже стар, а дуб еще молод.
Как хочется и в 50 лет видеть себя свирепым силачом в любви, чувственным авантюристом, окаянным нетерпеливцем в работе, алчным до творчества, испытывать взрывы, по Зощенко, «дурацкой романтики», а в остальное время (если таковое останется) упорно жить, демонстрируя волю к красивому бытию!
Как жаждется конвертировать возраст в валюту личностной уникальности, убедить себя и окружающих, что именно в 50 лет индивидуальное проявляется в складках мысли и в шорохе интонаций!
Как хочется быть наглядным свидетельством верности избранному в юности поприщу, поражать всех отточенной техникой исполнения самых сложных номеров жизни, быть великолепным в труде и чувстве!
Это, следует отметить, возможно. Возможно, однако, если учитывать и предостережение Марка Твена: «В пятьдесят человек может быть ослом, не будучи оптимистом, но уже не может быть оптимистом, не будучи ослом».
До 50 лет человек любил красоту с самой большой буквы «К». Теперь, в пятьдесят, наступило время, когда он почувствовал свой возраст – с самой ничтожной по размеру буквы «в».
Только в 50 лет осознается печальная истина, что у не всякого владельца богатого прошлого есть такое же богатое будущее.
Проектировщиком любовных отношений 50-летнего и молоденькой мог бы с полным правом быть маркиз де Сад.
Литература и жизнь предостерегают: грустна участь человека, насильственно влюбленного обезумевшей природой в молодость и наивность. Он неминуемо вступит в финальный период саморазрушения.
Здесь нечего делать любовному ветерану: эта территория патрулируется юным донжуаном.
Легче доказать теорему Ферма, чем обсудить любовное меню 50-летнего.
Французский писатель Эмиль Анрио в романе с показательным названием «Все вот-вот кончится» описывает психологическое состояние 50-летнего мужчины: «… мучительное ощущение, когда тебе кажется, будто ты скользишь вниз по откосу, все усилия остановиться тщетны, – и ты неумолимо катишься к смерти».
Неподростковые лета побуждают быть скупым в поступках и щедрым в словах.
В пределах этого возраста выбор возлюбленных невелик: вдовы не первой молодости, старые вредные девы и юненькие искательницы социального благополучия. Сладким голосом обольщения коварная юность дарует мужчине иллюзию приостановленного бега времени. Лучше бы здесь 50-летнего подвел слух. К сожалению, со слухом все в порядке. Хуже обстоит с головой.
В условленный день и час представители всех возрастных групп могут опоздать на свидание. Юноша – оттого, что мечтал совершить подвиг во имя возлюбленной и не знал, как это сделать. Задумался, предался прожектам – опоздал. Молодой человек, вспомнив об очередном поражении на поле любовного боя, так и не выйдет из окопов психологической усталости. И дезертирует. Зрелый мужчина может не только опоздать на свидание, но даже прогулять его: забот в жизни и без любви хватает. Бодрый старик, может быть, тоже не придет. И не потому, что он любовный трус, просто он задержится у дантиста.
Настала пора поговорить об огорчениях, не знакомых юноше. Хоть и печально, но, слава богу, кажется, минул возраст испепеляющих страстей, дурно влияющих на самочувствие. Оставлен позади кризис сорокалетней антропности. Новые возрастные кручины омрачают круглую дату пребывания на этом свете.
Печаль вечерней природы, или «Чем отличается человек от бобра»
Инвентаризация возрастных страстей со всей очевидностью показывает: 50 лет – жалобная книга природы. Выразимся потактичнее: печаль вечерней природы.
Сейчас речь пойдет не о прихотях стареющего сладострастника, какого-нибудь Притон Развратыча Сластолюбцева, с глумливой улыбкой и словесными кривляньями урывающего сальные удовольствия у своих закатных дней. Совсем нет. О тех печальный разговор, кто, как и многие другие, предавался в меру излишествам, мало заботился о своем здоровье, стремился к неосуществимому, мучился и страдал, был честен и обманывался, чего-то достиг, а что-то осталось за кормой утраченных обольщений и т. д. Словом, речь идет о том человеке, который, проснувшись после бурного празднования полувекового юбилея, неожиданно ощутил, что возраст взял свое: годы выветрили природу – и обнаружилась неважная телесная и психологическая дикция. Человек начинает хромать в поступках и в некоторых экзистенциальных самоопределениях. Нередко, откуда ни возьмись, повышается самооценка. Человеку начинает казаться, что он бодр, весел, страстен и нагл. На этих любовных, как правило, оговорках 50-летнего очень любят подлавливать неофрейдисты и жизнь.
В этом возрасте, свидетельствуют многочисленные литературные примеры, герои, которые более здравомыслящие, запрещают себе чувство любви, убивают его в себе как самого опасного врага покоя и благополучия. Но нередко любовь захватывает, наполняет уже натренированное годами апатичное сердце глубокой печалью, берет приступом душу терпеливого эгоиста, и ставшие привычными самоотречение и безразличие к жизни сменяются нежной томностью. Ж. Санд так объясняет отношения человека с любовью: «…когда нам кажется, что мы ее убили, на самом деле мы только заживо похоронили ее в своем сердце. Она может дремать там в тиши долгие годы до того дня, когда ей заблагорассудится проснуться».
