Невзлюбить… не совсем то слово. Волна ненависти и бессильного гнева поднимается в душах тех, кто познал методы гестапо и его дьявольскую кухню смерти.
Аресты, число которых безостановочно нарастало, достигли максимума в мае – августе 1944 года. В южной зоне Франции, особенно в Лионском районе, они приняли две формы: индивидуальную – аресты лиц, известных своей противогерманской деятельностью или подозреваемых в ней, и массовую – это облавы. Наиболее крупные облавы были проведены во Франции в августе и декабре 1941 года, июле 1942 года (массовые аресты евреев); в ноябре 1943 года в Страсбургском университете, переведенном в Клермон-Ферран; в январе 1943 года в Марселе, где было схвачено 40 тысяч человек; 24 декабря 1943 года в Гренобле; 24 декабря 1944 года в Клюни; в мае 1944 года в Фижаке и Эйсьё; в июле 1944 года в Сен-Поль-де-Леоне и в Локмине. Такие же методы использовались в Бельгии, Голландии и Дании. В странах Центральной и Восточной Европы репрессии были еще более массовыми: целыми поселениями людей высылали, перемещали или депортировали, обращали в рабство.
Арестованных в индивидуальном порядке гестапо допрашивало и почти всегда пытало. Обычно первый допрос, если не возникала необходимость в немедленном расследовании, проводился через месяц после ареста. Способы заставить говорить арестованных повсюду были примерно одни и те же. Их заставляли встать коленями на вертикальную треугольную линейку, тогда как палач вставал к ним на плечи; их вешали за отведенные назад руки, пока они не теряли сознание; их избивали кулаками, ногами, кнутами из бычьих жил; их приводили в чувство, обливая холодной водой. Им пилили зубы, вырывали ногти, жгли сигаретами, а иногда и паяльной лампой. Применяли и пытки электрическим током, когда один провод укреплялся на лодыжке, а другим касались наиболее чувствительных точек тела. Бритвой рассекали кожу на подошвах и заставляли ходить по соли. Между пальцев ног зажимали смоченные бензином тряпки и зажигали их. Пытка водой состояла в том, что заключенного с руками, скованными за спиной, погружали в чан с ледяной водой, его голову удерживали под водой до тех пор, пока он не захлебывался. Затем его голову поднимали за волосы над водой, и, если допрашиваемый отказывался говорить, его немедленно опускали под воду снова.
Мазюи, специалист этого метода, имел привычку прерывать «сеанс», когда жертва была на грани смерти, и приказывал подать горячий кофе или чай, а иногда даже коньяк. После того как несчастный приходил в себя, пытки возобновлялись с прежней жестокостью.
Женщин от пыток не освобождали, к ним палачи применяли самые отвратительные свои изыски. Французские подручные гестапо соревновались со своими нацистскими хозяевами в изобретении новых пыток. Все французы слышали об этих приемах. Некоторые не признавали их применение из политических соображений, другие считали, что рассказы жертв преувеличены. Но медицинские акты, протоколы экспертизы, вещественные доказательства, признания самих палачей кишат столь невообразимыми подробностями, что это невозможно отрицать.
Каждая «контора» гестапо работала самостоятельно и из-за требований секретности не всегда знала о том, что происходит в соседних службах. Поэтому случалось, что какого-то заключенного испрашивали сразу несколько служб. И каждая из них вызывала его для собственных допросов.
Несчастного, затребованного на допрос, привозили в тюремной машине, чаще всего из тюрьмы Френ, и он ждал свою очередь во временной камере. На улице Соссэ камеры находились в различных частях здания. Более или менее просторные были расположены в подвалах, а на этажах наскоро оборудовали из всякого рода подсобных помещений временные камеры. Заключенные по пять или шесть человек часами сидели в крохотных, душных клетушках. В основном их оставляли там в наручниках, а иногда приковывали к кольцам, вделанным в стену.
Наконец наступало время предстать перед «следователями». После первых же ответов на допрашиваемого сыпался град ударов. Если несчастный падал, его заставляли встать пинками, причем били с такой силой, что переломы ребер и конечностей были обычным делом.
Избиения чередовались с угрозами в адрес семьи допрашиваемого (и эти угрозы приводились в действие), «щедрыми» обещаниями или посулами с целью добиться цели. Обвиняемый часами стоял, осыпаемый угрозами и ударами, а палачи работали посменно.
Самые «изощренные» методы применялись для самых упрямых. Здесь садизм и изобретательность палачей были неисчерпаемы, порождая бесконечные варианты и открытия, чем их авторы очень гордились, подобно тому, как в Средние века «мастера застенков» передавали от отца к сыну фамильные приемы. Патриотическая индульгенция, выданная им нацизмом, и объективные «обстоятельства» способствовали тому, что из подсознания этих людей, внешне корректных и прежде вполне нормальных, всплывали чудовищные инстинкты. Одни оправдывали себя тем, что следовали распространенному примеру или боялись прослыть предателями. Другие же мало беспокоились об этом; они получали удовольствие от этих процедур. Повсюду, даже в самом ничтожном «местном отделении» гестапо, процветала эта бесчеловечная практика.
На вилле Розье в Монпелье, в тупике Тиволи в Лиможе, в большинстве тюрем Франции, в зданиях на улице Лористон и на улице Соссэ в Париже – во всех помещениях, занятых гестапо, можно было слышать крики пытаемых патриотов и видеть, как льется их кровь. На улице Соссэ работники кухни, расположенной на третьем этаже в помещениях номер 240 и 242, превращенных в столовую, часто слышали вопли жертв, которых «допрашивали» на пятом этаже.
Эти методы применялись к беднягам, и без того измученным заточением. Во французских тюрьмах к тому времени погибло 40 тысяч заключенных; к этому числу нужно прибавить осужденных на смерть французским судом, нацистскими судами и военными трибуналами, а также узников французских концлагерей, уничтоженных без суда и следствия. Заключенные содержались в тесных камерах переполненных тюрем, где «плотность» была столь высока, что в маленькой камере площадью 7–8 квадратных метров помещалось по 15 человек, они получали ничтожный паек[18], существуя в невообразимой грязи, покрытые вшами, не получая ни писем, ни посылок, ни свиданий, будучи отрезанными от внешнего мира. Нужна была железная стойкость, нечеловеческая воля, чтобы устоять и не назвать на допросах имена друзей, оставшихся на воле. Некоторые, сломленные морально и физически, сдавались. Но кто осмелится их осудить?
Сотни других, как Жан Мулен, погибли от побоев или из-за полученных увечий во время пыток. А некоторые, как Пьер Броссолетт, кончали с собой, чтобы избежать пыток и спастись в великом молчании смерти[19].
Когда гестаповцы убеждались, что узнали все, что можно было вытянуть из человека, они отправляли его в ссылку с очередным эшелоном или передавали дело в германский суд.
В первом случае человек был обречен на медленную смерть от рабского труда, болезней и дурного обращения. Транспортировка осуществлялась в душных вагонах для скота, по 100–120 человек в каждом, и длилась в основном три дня. Пищи и воды во время перевозки не полагалось. В составах, прибывавших в Бухенвальд и Дахау, за дорогу часто погибало 25 процентов узников.
С 1 января по 25 августа 1944 года – дата отправления последнего эшелона – из Франции ушло 326 составов, не считая тех, что следовали из департаментов Верхний и Нижний Рейн и Мозель. В каждом перевозилось от одной до 2 тысяч человек. Количество составов, направлявшихся ежегодно из Франции, дает представление о постоянном росте нацистских репрессий: в 1940 году – 3 состава, в 1941 году – 19, в 1942 году – 104 (ясно видно, что «взятие власти» гестапо в Париже немедленно отразилось на кривой роста), в 1943 году – 257 составов. Из Франции было выслано 250 тысяч человек, а вернулось только 35 тысяч[20] физически искалеченных, отчаявшихся людей. Газовые камеры Дахау, которые в 1942 году пропускали по 300–400 человек, в 1943 году были расширены и вмещали уже по одной тысяче, а в 1945 году – по 2 тысячи человек.
Атмосфера и образ жизни в концлагерях подробно описаны во многих книгах бывших заключенных. Люди, пережившие этот кошмар в так называемую цивилизованную эпоху в цивилизованной стране, во всей полноте познали сущность нацизма. Этот мир рабов, до смерти зависящих от капризов жалкой кучки своих хозяев, является логическим завершением исходных теорий нацизма. Попасть в концлагерь значило с самого прибытия узнать, что отсюда нет выхода на свободу. В одном из лагерей об этом с издевкой говорили вновь прибывшим: «Отсюда есть только один выход – через дымоход»; в другом лагере о том же извещала надпись на огромном полотне, укрепленном у ворот: «Здесь входят через ворота, а выходят через дымоход». Типично нацистская шуточка, значение которой объяснял тошнотворный запах, исходивший из печей крематория.
