Синельников возвращался из кабинета дежурного по станции уже после звонка к отправлению поезда и, не заходя к себе в купе, зашел в четвертый вагон, в котором ехали Попов и Касаматов. Заметил мужчину, одетого в военную форму. В головах у него лежал свернутый полушубок.
«Он», — решил Синельников и, не останавливаясь, прошел дальше. Затем вернулся к себе, в восьмой вагон, стал обдумывать, как и где лучше снять этого человека. Он взял расписание движения пассажирских поездок и определил, что в Чимкенте сможет передать задержанного опергруппе встречного поезда. Костин сказал, что операцию следует провести с особой осторожностью, ибо у подозреваемого может оказаться оружие. Синельников пригласил дежурного милиционера и вместе с ним зашел к проводнику. Через минуту они были уже в купе.
— Ваши билет и пропуск? — спросил проводник у мужчины.
Тот сразу встал, вытащил из кармана брюк кожаный кошелек, достал пачку документов. Быстро нашел билет, пропуск, еще одну бумажку, которая оказалась отпускным удостоверением, выданным на имя рядового Заставникова Пестра Алексеевича, проходящего службу в войсковой части № 2547 и следующего в отпуск по болезни. В удостоверении не указывался срок отпуска, оно было напечатано не на бланке установленного образца, а на бумаге. Затем Синельников внимательно ознакомился с красноармейской книжкой и нашел, что она по форме и размеру не соответствует установленному новому стандарту. Капитан милиции посмотрел на сидевшего Заставникова и обратил внимание на шевелюру. «Будучи рядовым, он носит прическу. У нас, в армии, это не положено», — отметил про себя Синельников и тут же приказал:
— Собирайте вещи, пройдем в отделение.
В купе оперативной группы Заставникова обыскали. Нашли складной нож, расческу иностранного производства, блокнот с адресами. В чемодане оказалась половинка газеты с антисоветским текстом.
Синельников составил протокол задержания и обыска Заставникова, в Чимкенте передал его опергруппе для доставки в Алма-Ату.
Дальнейший опрос Заставникова показал, что предъявленные им документы похожи на поддельные и подлежат всесторонней проверке. А когда Салах Сагдеевич спросил Заставникова, что это за газета, лист которой нашли в его чемодане, он ответил, что не помнит, как она оказалась у него.
— Значит, не хотите правду сказать? — спросил Сагдеев и тут же достал из папки еще один лист газеты, тот самый, что нашли в чемодане Попова.
Когда сложили оба листа на столе, линии их разрыва совпали.
— Подойдите сюда, — позвал Сагдеев Заставникова. — Смотрите. Ведь это одна газета, верно?
— Правильно, одна, — согласился задержанный. — Но я уже говорил, не знаю, каким образом половина газеты оказалась в моем чемодане.
— Ну что же, тогда мы устроим вам очную ставку с человеком, который изобличит вас во лжи.
Ввели Попова.
— Идите и посмотрите на эту газету, — пригласил его Сагдеев. — Где половина, которую изъяли у вас?
— Вот эта, — ткнул пальцем Попов в тот лист, на котором была его роспись, удостоверявшая изъятие вещественного доказательства.
— Где вы его взяли?
— Я выкрал этот лист газеты у сидящего напротив меня гражданина.
Услышав это, Заставников вскочил со стула и бросился на Попова с криком: «Ах ты, гнида! Так это ты сделал». Но ему преградил путь Иван Петрович. Заставников попятился назад, тяжело опустился на стул.
Попова увели и Заставников рассказал, что все документы на его имя сделаны в Бреслауском разведывательном центре фашистской Германии, где он учился после окончания специальной школы агентов-пропагандистов, затем был переброшен через линию фронта. Вот уже месяц, как он пробирается в глубокий тыл Красной Армии. По заданию фашистской военной разведки должен вести среди населения антисоветскую пропаганду.
— Вот как! — сказал Сагдеев. — Но этим нас не удивишь. Придется рассказать обо всем подробнее.
— И расскажу. Только дайте собраться с мыслями.
Заставников подписал протокол своих первых показаний, и его увели.
Тлеумагамбетов ушел, а Салах Сагдеевич с Иваном Петровичем еще долго обменивались мнениями по делу Заставникова. Костин рассказал, что с подобным случаем он уже имел дело вскоре после увольнения из Красной Армии в июне 1922 года, буквально в первые дни работы в органах ОГПУ.
— Смотри-ка, какое совпадение, — воскликнул Салах Сагдеевич. — Ведь я тоже в 1923 году был направлен на работу в органы, а затем на учебу в Московскую школу. Как же это случилось, что мы не знали там друг друга?
— Тут нет ничего удивительного, — заметил Иван Петрович. — Ведь мы учились на разных курсах, к тому же я приехал в школу несколькими месяцами позже вас.
— Школа дала нам очень много, не правда ли, Иван Петрович?
— Да, конечно. В то бурное время не было недели, чтобы курсанты не побывали на какой-нибудь операции. Только борьба с эсерами чего стоит. А сколько еще другой контры было. Нередко при осуществлении операций по их аресту такая перестрелка происходила, что и теперь еще в ушах звенит. А вы, случаем, не участвовали в операции по задержанию одного из эсеровских главарей — Савинкова?
— Как же! Участвовал, — ответил Сагдеев.
Рано утром следующего дня Иван Петрович уже спешил к первому поезду горветки. Четвертый трамвай доставил его к Алма-Атинскому детприемнику.
Сему увидел в младшей группе. Он сидел за низеньким детским столиком, вымытый, подстриженный под машинку, одетый во все новое, и деловито рассматривал игрушку — деревянный пулемет «максим».
— Здравствуй, Сема! — сказал Иван Петрович, подавая мальчику руку.
Тот оробел от неожиданности. Потом встал и подал свою ладошку Ивану Петровичу.
— Спасибо, дядя. Когда меня домой отправят? Там, может, отец меня ищет?
— Скоро, — ответил Иван Петрович. — А где твой дом, ты вспомнил?
— Петька Кухарь сказал, что взял меня в Лозовой.
— Вот как! А где этот Петя сейчас?
— Петька там, с большими ребятами.
Вернувшись в отдел, Иван Петрович написал и направил письмо органам милиции станции Лозовая, в котором просил навести справку о том, не разыскивает ли кто ребят по имени Сема и Петя. Такие письма он писал часто — иногда находились родные или близкие, приезжали в Алма-Ату и забирали своих детей.
Вскоре уехал с отцом Сема, а затем и Петя. За ним приезжала сестра.
… Летели один за другим послевоенные годы. Ушел с боевого поста в отставку Салах Сагдеевич Сагдеев. Десятью годами позже на заслуженный отдых проводили чекисты и Ивана Петровича Костина.
Но вот недавно автору этих строк довелось побывать в Алма-Атинском областном комитете народного контроля. Там, на Доске почета среди лучших контролеров я увидел фотопортрет внештатного инспектора народного контроля Ивана Петровича Костина. И невольно подумал: «Сколько же ему лет?»
«Коммунисту Костину Ивану Петровичу уже восьмой десяток, — подсказал работник комитета. — А он не сдает своей вахты».
Н. Егоров
КОГДА БАМБУК ЦВЕТЕТ[15]
Самые нетерпеливые пассажиры начали соскакивать на перрон, не дожидаясь остановки поезда. И только худощавый мужчина не спешил покинуть вагон. Он стоял у окна и с любопытством разглядывал снующих по перрону людей, изредка задерживая взгляд на радостных, незнакомых ему лицах.
Пассажира, как видно, никто не встречал. Но вот и он закинул на плечо свой тощий мешок и направился к распахнутой настежь двери вагона.
В густой толпе прибывших и встречающих он ничем не выделялся. На нем были потрепанный, в нескольких местах заштопанный с мужской старательностью ватник, черные, с пузырями на коленях штаны, грубые, чуть порыжевшие ботинки, замызганная шапчонка. Все это было обыденным в начале второго послевоенного года, когда страна залечивала рамы страшной четырехлетней войны. Народ еще не имел возможности одеваться по вкусу.
Незнакомец, подхваченный толпой, выкатился на привокзальную площадь. Здесь он остановился в раздумье, огляделся, не зная, куда пойти. Но вот до него долетел гортанный крик: «Иголка, нитка, нада-а-а!»
Докурив самокрутку, приезжий направился через площадь в тот ее конец, где под деревьями несколько человек предлагали свой нехитрый товар: картофельные лепешки, сушеные яблоки, семечки. Там стоял и торговец нитками-иголками. Приезжий не сразу подошел к лотошнику. Вначале он поторговался с крикливой бабкой за полстакана семечек, потом повертел в руках и даже посмотрел на свет полинялую солдатскую гимнастерку, что предлагал подвыпивший веселый инвалид с костылями. Убедившись окончательно, что никто за ним не следит, незнакомец подошел к лотошнику, поздоровался с ним по-китайски.
— Хао, — спокойно отозвался торговец, не поднимая головы.
