— Вы приезжайте и обо всем узнаете на месте.
Я сразу подумал о предательстве. Последнее время месяца не проходило без известий о том, что тот или иной сотрудник разведки ушел на Запад. Коллектив разведчиков был взбудоражен этим бедственным явлением чрезвычайно. Удары сыпались на службу один за другим, и она, не успев оправиться от одного, принимала на себя уже другой. ПГУ гудело от всех разговоров и пересудов на эти темы как улей. Время было тревожное, как при затишье накануне большой грозы.
Человек ко всему привыкает, в том числе, вероятно, и к предательству.
Со временем оперсостав ПГУ, отупев от всех передряг, перестал так остро реагировать на уходы своих бывших коллег к противнику и воспринимал их как неизбежное зло. Да и руководство, кажется, считало их необходимым атрибутом, сопровождающим опасную работу по выполнению почетных заданий партии и правительства в новых социально-исторических условиях. Правда, когда снаряд ложился рядом или прямо попадал в тебя, было уже далеко не до философии.
…Дежурный попросил меня зайти в кабинет номер такой-то. Мой старый товарищ и наставник Геннадий Степанович Снигирев, теперь уже тоже ушедший безвременно в мир иной, сидел за столом, заваленным горой оперативных досье.
— Степаныч, что случилось?
— Что случилось, тра-та-та-та? Сбежал твой лучший друг Гордиевский!
— Гордиевский?! Не может быть.
— Может, тра-та-та-та!
— Когда?
— Сегодня ночью!
— Как?
— Из санатория в Кратове. Обманул «наружку» и сбежал.
— «Наружку»? Он что, был в разработке?
— Судя по всему. Командировка в Москву была легендой.
— Англичане?
— Похоже, да.
— И что же теперь?
— Сейчас надо срочно определить, к каким делам он у нас имел доступ.
— Проще сказать, к каким он не имел доступа.
— Вот именно, тра-та-та-та!
Все воскресенье мы со Снигиревым занимались «локализацией провала», но работу до конца завершить не успели, охватив только основные и самые важные дела. В таком же режиме провели выходные сотрудники других подразделений, с которыми в той или иной степени «сотрудничал» предатель с двадцатитрехлетним стажем работы в разведке. Последствия предательства даже на первый взгляд были весьма разрушительными, а последующие обобщения и анализ только усугубляли предварительную картину нанесенного службе ущерба.
Из рассказов «посвященных» товарищей стало постепенно известно, какие события предшествовали побегу Гордиевского.
Во-первых, вызов предателя в Москву для утверждения его в правах резидента лондонской резидентуры был только предлогом. Вообще-то Центр действительно планировал сделать его резидентом, но затем в его распоряжение, очевидно, попала информация о предательстве кандидата, и он был взят в оперативную разработку58.
Разработка шпионов — прерогатива контрразведывательных органов, поэтому Гордиевским занялись Второе и Седьмое управления КГБ. Не скажу, что на их плечи свалилась легкая задача, но тем не менее справились они с ней не самым лучшим образом. Вероятно, добыча уликовых данных на предателя затянулась по времени и не укладывалась в сроки, ограниченные легендой оформления его на пост резидента. Опытный оперработник, Гордиевский, возможно, стал подозревать вокруг себя что-то неладное.
Посудите сами. На первой же беседе с ним руководство разведки потребовало от него положить на стол загранпаспорт.
— Он тебе теперь не понадобится: как резиденту тебе будет выдан паспорт советника посольства, — заявил ему заместитель начальника Первого главного управления.
Было бы более-менее естественно, если бы эту чисто техническую операцию осуществил обычный кадровик, но когда за нее взялся генерал, то это могло навести на некоторые размышления.
Оформление на должность резидента было отложено под предлогом поправления здоровья кандидата. Гордиевскому предложили отдохнуть пока в санатории КГБ в Кратове.
На одной из «посиделок» по случаю прибытия загранработника из командировки с участием некоторых непосредственных начальников предателю были заданы вопросы, по характеру которых опять-таки можно было сделать вывод о том, что его в чем-то подозревают.
Не исключено, что пущенная за ним «наружка» в чем-то проявила неосторожность и была им расшифрована.
Проанализировав эти и, возможно, другие отмеченные факты, Гордиевский принял решение бежать. На случай опасности СИС снабдила его специальным планом, согласно которому он должен был связаться с ее резидентурой в Москве и нелегально переправлен через советскую границу.
В субботнюю ночь предатель, усыпив бдительность бригады наружного наблюдения в Кратове, сумел незаметно исчезнуть из санатория, сесть на поезд и незамеченным выехать в район Выборга, где у него якобы была намечена явка с сотрудником СИС. Далее, как рассказывает сам Гордиевский, его посадили в багажник автомобиля с дипломатическим номером и бесконтрольно вывезли на территорию Финляндии. Уже в среду британские власти объявили, что Гордиевский находится в Лондоне и попросил у них политическое убежище.
Возможно, так оно и было, хотя у меня есть серьезные основания сомневаться в том, что напуганный предатель рискнул пуститься в такой длинный путь из Москвы на поезде, понимая, что его, возможно, уже давно хватились и объявили в розыск. Скорее всего, он встретился с представителем резидентуры СИС еще в Москве и проделал весь путь до Финляндии, лежа в душном багажнике автомобиля с дипломатическими номерами. Этот вариант побега предоставлял ему минимум комфорта и максимум унижений, а потому был вреден и неудобен для его будущего имиджа политического борца с тоталитарным режимом. Вот он и придумал для себя более «достойный» путь перехода на Запад.
Последствиями предательства «коллеги» Гордиевского были десятки, если не сотни расшифрованных сотрудников разведки, несколько важных агентов из числа иностранцев, попавшая в руки противника ценная информация о структуре и методах работы подразделений разведки, КГБ, ЦК КПСС, МИД и других ведомств. Морально-психологический эффект предательства был весьма и весьма ощутим. Из всех перебежчиков 70-х и 80-х годов он все-таки выделялся и своим достаточно высоким служебным положением, и степенью информированности, и, надо признаться, интеллектом.
Последствия этого предательства ощущаются в службе до сих пор.
Для меня лично дело Гордиевского, получившего псевдоним Хамелеон, имело своим непосредственным результатом отмену командировки на Шпицберген и ограничение оперативной деятельности рамками своей необъятной страны. И хотя виза для поездки в Баренц-бург не требовалась, отпускать меня в командировку, пока не улеглась пыль от дела Хамелеона, руководство не решилось.
Я вернулся в свой отдел, где моя бывшая должность была уже занята, и проработал в нем еще пять лет, имея единственный шанс поехать на работу в ГДР. Но маячившая передо мной все эти годы перспектива поездки в представительство КГБ при МГБ ГДР за несколько часов испарилась, как «сон, как утренний туман», по причине скоротечного исчезновения самой ГДР. До отъезда из Москвы оставался месяц-полтора, когда в одну ночь была снесена Берлинская стена и объединение двух Германий стало фактом. Аппарат представительства мгновенно стал «худеть», сокращаться, а потом и вовсе был ликвидирован, потому что аккредитоваться ему было уже не при ком.
Если для меня лично ликвидация аппарата представительства на фоне объединения ГДР с ФРГ стала досадной причиной, перечеркнувшей планы очередной загранкомандировки, то для службы и страны — это особая глава, глава неприглядная, местами позорная, потому что, как начиналась она бесславно и похабно у берегов Мальты, так же и закончилась спустя несколько месяцев. Советский Союз и, к прискорбному сожалению, его разведка оставили там на произвол судьбы все свое достояние и честь, сдав западногерманским спецслужбам и судебным властям своих верных людей и помощников.
Сохранив на память кусок бетона из Берлинской стены, подаренный мне вернувшимся из ГДР коллегой, я вновь устремил свой взор на север. Север, как таковой, был для меня «терра инкогнита» и манил своей экзотикой и возможностью решить хотя бы временно остро вставший после развода пресловутый квартирный вопрос. В Баренцбурге опять освобождалась вакансия руководителя точки, и я опять попросился на Шпицберген.
Руководство отдела, озабоченное тем, как бы пристроить слонявшихся без дела «гэдээровцев», не возражало против осуществления моих планов. Я ушел из отдела завершать начатую пять лет тому назад подготовку в Баренц-бург, а на мое место тут же была оформлена соскучившаяся по работе жертва объединения двух Германий.
На сей раз оформление в ДЗК прошло без всяких осложнений, и 23 февраля 1991 года мы с женой сели в самолет «Аэрофлота», чтобы через несколько часов, после промежуточной посадки в Мурманске, благополучно приземлиться в аэропорту норвежского поселка Лонгйербюен.
