…В конце лета в соседнем стойбище был праздник. Кунлелю и все его стойбище поехали в гости. Мать просила Кунлелю не ездить, боялась его встречи с вождем танитов.
— Халеха минкри![153] Надо ехать, а то скажут — Кунлелю трус!
Приехали они в чужое стойбище. На небе сверкали звезды. Из каждой яранги валил дым, и снег был освещен пламенем костров. Все стойбище вышло встречать Кунлелю.
— Здравствуй, Кунлелю!
Кунлелю отвечает старым почтительно, как сын, молодым ласково — как товарищ и друг. Подростки распрягают оленей и оттаскивают нарту. Женщины стряхивают снег с его одежды и ведут в ярангу. В стороне стоит вождь танитов — темен, как болото.
Отец Кунлелю был когда-то хозяином маленького стойбища. Он был добрый. И чукчи все чаще селились в его стойбище. Он жил возле моря и реки, где можно добывать морского зверя и рыбу. Богатства не было у Арепу — отца Кунлелю, но всегда люди были сыты и теплая одежда защищала их от холода.
Когда собирался напасть на него вождь танитов, отец Кунлелю отводил свое стойбище подальше и никто не называл его трусом. И все-таки Арепу пал от руки танитов. Маленький Кунлелю остался с матерью. И мать стала хозяйкой маленького стойбища.
Вождь танитов преследовал их. Мать берегла сына, уводила стойбище в глубь тундры и ждала, когда ее сын будет сильным.
…Утром в стойбище били оленей копьями и острыми ножами. Всех лучше бил Кунлелю — красиво и быстро. Олень, отпущенный с веревки, несется, как стрела, Кунлелю попадает копьем прямо в сердце оленя. Олень на всем ходу падает на колени, ветвистые его рога роют землю. Толпа кричит, а матери тащат своих детей к убитому оленю и мажут их лица горячей кровью[154].
Начались бега. Вся молодежь уехала к далеким горам, чтобы оттуда начать свой бег. Пожилые вышли из яранги и ждали, сидя на оленьих рогах или лежа на земле[155]. Женщины сидели на корточках, упершись руками в колени, в стороне, окруженные малыми ребятами. Жевали табак и разговаривали. Но вот в тундре показались бегуны. Все заговорили, задвигались, а подростки понеслись навстречу бегущим. И вдруг все закричали:
— Кунлелю, Кунлелю!
Первым пришел Кунлелю — легко, ровно дыша, подбегал он, держа поперек спины палку и заложив за нее руки[156]. Толпа окружила его и понесла к яранге.
У вождя потемнело в глазах: он, кем пугают детей, забыт на празднике! Какой-то мальчишка затмил его!
Тяжело дыша, хриплым голосом похвалил он Кунлелю и матери его сказал:
— Хорошо, что ты его научила так бегать. Ему это еще пригодится!
— Он умеет еще лучше бороться!
После бегов ели много мяса, пили чай и глотали мухомор.
— Танец ворона, танец ворона! — закричали гости[157].
Вождь танитов, будто не слышал, курил трубку и разговаривал со стариками. Вот уже много лет, как убит отец Кунлелю лучший танцор, — никто не танцует как он. Вождь танитов был старшим после Арепу, и теперь никто не осмеливается тягаться с ним, никто не встанет в круг, если не вышел вождь.
И вдруг послышался звук бубна, и гости сгрудились в круг. Вождь поднял глаза. Танцевали без него… Не выдержал вождь, пошел взглянуть на смельчака — это был Кунлелю. Вождь танитов взял бубен и вошел в круг.
После Кунлелю ему не стоило выходить. Долго бил он в бубен, топтался на месте, приседал и тяжело прыгал. Руки, ноги и шея его не были гибкими, как прежде, и он не мог двигаться так, как Кунлелю.
— Эх! Лучше бы не выходил в круг наш старый вождь! — говорили воины[158].
Ушел Кунлелю, и ушли за ним юноши — круг поредел.
Вождь не верил себе. Чуть не крикнул он своим старшим воинам, чтобы тут же убили Кунлелю, но побоялся. Сделал вид, что ничего не заметил, но сказал себе, что пошлет Кунлелю вслед за его отцом[159].
Стали бороться сильнейшие воины с Кунлелю, но, как пух гаги, летели через его голову на землю. И не было у них зла на Кунлелю, они смеялись, хлопали Кунлелю по плечу и отходили.
Старые воины шептали на ухо вождю:
— Пусть выдохнется молодой воин! — и подсылали к Кунлелю новых противников, чтобы утомить его: знали, что не выдержит вождь и ввяжется в бой, а он даже в молодости не был таким ловким и удалым.
— Я втопчу его в землю! — сказал вождь и вошел в круг.
Девушки закрылись рукавами кухлянок, мать Кунлелю в страхе ахнула и опустилась на землю.
А едва сошлись бойцы — и вождь танитов лежал у ног ее сына. Вождь с пеной на губах крикнул, что он не был готов. И опять сошлись два богатыря — молодой и старый.
— Готов ли ты? — спросил Кунлелю.
Вождь уперся ногами в землю, побагровел, на лбу и шее его вздулись синие жилы. И опять толстые ноги вождя мелькнули в воздухе.
— Я приду к тебе, как только выпадет первый снег, и убью тебя! — сказал вождь.
— Я жду тебя! — ответил Кунлелю.
…Чукчи шли на помощь Кунлелю, но Кунлелю отсылал их обратно домой.
— Если хотите помочь, то не мешайте мне! — говорил он всем.
Табун и стойбище снялись и ушли в сопки — так хотел Кунлелю.
Кунлелю поднимался на сопку и строил на ней свою ледяную крепость. И вот — она готова! «День покажет, какие песни будут петь обо мне девушки, какие сказки будут рассказывать обо мне старики!»
Утром далеко в тундре поднялась снеговая пыль и послышался гул, словно от морского прибоя. И множество танитов подступило к сопке Кунлелю — их было столько, что снег почернел. Вождь танитов сказал:
— Сбросьте к моим ногам этого слепого щенка! — и откинул от себя копье и втянул руки в кухлянку, скрестив их на груди[160]. Он сердился, что из-за одного мальчишки собрал весь свой народ — чукчи ушли, ни одной их яранги не видно вокруг.
Воины кинулись на сопку, но стали сползать и падать друг на друга. Моржовыми клыками стали они рубить во льду ступени и подниматься[161]. Задний ставил ногу, когда убирал ногу передний. Так, шаг за шагом, взбирались они на высоту, прижимаясь всем телом к скале.
Стоит Кунлелю на сопке, опершись на копье, глядит на ползущих танитов.
Вот уже передние воины ясно видят его лицо. Тяжело дыша, они смеются над Кунлелю. Стоит Кунлелю, молчит. Только крепче сжимает зубы… И вдруг заревел он:
— Эй! Эй! Эй! — и столкнул на танитов нарты, груженные камнями и утыканные острыми копьями.
Завыли таниты, держась друг за друга, и полетели со скалы. Нарты сбивали, мяли, кололи и пронзали их. Поверженные таниты падали к ногам своего вождя. Кровь окрасила ледяную гору, и стала гора красной от подножья до вершины, и кровь ручьями стекала вниз. Стоял Кунлелю на сопке, опершись на копье.
Вождь танитов кинулся к оленям, упал на первую нарту и поскакал в глубь тундры. Но Кунлелю как ветер полетел за ним, перерезал путь вождю, поймал его оленей за ветвистые рога и спросил:
— Ты искал меня?
Кунлелю вложил в его руки копье и велел защищаться. Копье выпало из рук вождя, и Кунлелю пронзил его. И упал вождь танитов без стона. Больше никто не был страшен чукчам, Кунлелю, сын Арепу, сделал это.
Корякское сказание
[СВАТОВСТВО]
Сказание приведено по изданию: Лебедев, Симченко 1983: 127―129. Записал в 1955 г. И. С. Вдовин от жителя села Колтушное Корякского национального округа коряка М. Т. Ваганова (Ивтакрата) (Лебедев, Симченко 1983: 127). Действие рассказа относится к периоду межплеменных войн. Хотя нет никаких намеков на русское присутствие в регионе, но действие рассказа могло относиться к третьей четверти XVIII в., ко времени войн оленных коряков (чавчувенов) и чукчей (ср.: Стебницкий 1938. № 2―3: 141), когда чукчи уже перешли Анадырь и жили в телькепской тундре. Однако, возможно, наличие чукчей за Анадырем все же анахронизм, а речь в рассказе идет о еще большей древности, до русского присутствия в регионе, когда, по преданию, чукчи в сражении уничтожили коряков, в живых осталось всего несколько семей, после чего, впрочем, коряки опять размножились и стали воевать с чукчами, на сей раз при помощи русских (Мамышев 1809: 22).
Оседлые коряки воевали с оленеводами — эвенами, камчадалами[162] и чукчами. Чавчувены (здесь имеются в виду коряки- оленеводы) оказались слабым народом. И поэтому в конце концов они были почти уничтожены. Осталось только семь стойбищ оленеводов, а другие все были уничтожены[163]. Однако как-то уж потом набрался смелости старик-оленевод и сказал сыну:
— Иди сватай невесту.
— Куда я пойду свататься?
— А туда иди, к нашим врагам, к оседлым жителям, пойди посватайся[164]. Туда пойди, где десять сыновей и одна дочь. Ее и начни сватать.
— Пожалуй, убьют меня наши враги.
— Ладно, пусть даже убьют! Все равно смерть одна бывает![165]
