Это было самое сенсационное политическое убийство в Нидерландах с тех пор, когда в 1672 году братья Ян и Корнелий де Витт были буквально растерзаны обезумевшей толпой в Гааге. Семнадцатый век, золотой век Голландской республики, был ознаменован борьбой за власть между патерналистской республиканской торговой элитой, известной как «регенты», и монархистами, возглавляемыми Оранской династией и пользующимися поддержкой вездесущей кальвинистской церкви. Чернь, особенно во время экономического кризиса, была на стороне монархии и церкви. «Регенты» считались высокомерными, корыстолюбивыми и опасными либералами. Братья де Витт, друзья Спинозы, были типичными «регентами».
Пим Фортейн, чей взлет в голландской политике оказался столь же внезапным, сколь и крутым, не походил на де Виттов. Напротив, хотя он не был ни кальвинистом, ни ярым монархистом, его агитация была в значительной степени направлена против тех, кого он саркастически назвал «людьми нашего круга», современных «регентов», членов могущественного «левого крыла церкви», которые заботятся о собственных интересах, игнорируя проблемы простых людей. Программу Фортейна можно сформулировать одними отрицаниями: он был против бюрократии, против левых «регентов» и против иммиграции, особенно мусульманской. К тому же он был гомосексуалистом и открыто гордился этим.
Тео ван Гог поддался очарованию бритоголового денди и часто давал Фортейну неофициальные советы, звоня «божественному лысому», когда его что-то волновало, то есть почти всегда. Когда Фортейн появился в ток-шоу ван Гога в качестве гостя, Тео в шутку предложил выдвинуть свои кандидатуры в одном списке. Одна из его идей заключалась в том, чтобы Фортейн проводил предвыборную кампанию рука об руку с женщиной-мусульманкой в парандже. Фортейн отказался, но некоторые из его лучших высказываний были написаны ван Гогом. Оба – возмутители спокойствия, они хорошо понимали друг друга, были, можно сказать, родственными душами. Их не разлучила даже смерть.
Трудно определить, какое из двух убийств сильнее сказалось на общественной жизни, но они взаимосвязаны во многих отношениях, причем не только очевидным образом. Почти все вздохнули с облегчением, когда выяснилось, что Фортейна убил не мусульманский экстремист иностранного происхождения, а голландец Волкерт ван дер Грааф, активист общества защиты животных, также приехавший на велосипеде. (То, что оба убийцы приехали на велосипедах, придает убийствам специфический голландский колорит.) Это произошло вечером, в начале седьмого, в Медиа-парке Хилверсюма, где Фортейн только что закончил длинное радиоинтервью. Утомленный предвыборной кампанией, но в приподнятом настроении, Фортейн, держа в руках бутылку шампанского, собирался сесть в свой темно-зеленый «даймлер», где его терпеливо ждали два кокер-спаниеля, Кеннет и Карла, когда ван дер Грааф, невысокий мужчина в бейсболке, пять раз выстрелил ему в голову и шею из полуавтоматического пистолета. Ван дер Грааф никогда раньше не был в Медиа-парке. Он скачал из Интернета карты и распорядок дня Фортейна.
Что именно побудило ван дер Граафа к действиям, так и осталось неясным. Фильм ван Гога не заострял внимание на его мотивах. Все, что мы знаем, – ван дер Грааф был ярым противником разведения скота и птицы индустриальными методами. Особенно не любил он фермеров, занимающихся разведением норок, и постоянно подавал на них в суд, нередко выигрывая процессы. Фортейн питал слабость к зимним пальто с меховыми воротниками и однажды действительно написал, что «мы должны прекратить нытье о природе и окружающей среде». По его мнению, звероводческим фермам следовало бы разрешить продолжить работу. Но ван дер Граафа, по-видимому, больше беспокоили моменты, связанные с личностью Фортейна, а не с конкретными экологическими вопросами. Его ненависть была скорее этического, нежели политического свойства.
Ван дер Грааф считал, что Фортейн похож на Гитлера, вовсе не имея в виду, что он тоже массовый убийца. В какой-то степени представление ван дер Граафа о Гитлере походило на представление простолюдинов семнадцатого века о братьях де Витт. Он протестовал против «оппортунизма» Фортейна, его «нежелания жертвовать собственными интересами», его «высокомерного отношения» к слабым и беззащитым. Прежде всего, он протестовал против его «тщеславия», его хвастовства, его «гордыни». Один его внешний вид вызывал неприятие: шикарные костюмы, кричащие галстуки, завязанные виндзорским узлом, шелковые носовые платки, слишком сильно выбивавшиеся из нагрудного кармана костюма в тонкую полоску. Фортейн был самый настоящий «человек-оркестр». А это серьезное обвинение в стране, где «если вы ведете себя нормально, вы уже вполне тянете на безумца». Ван дер Грааф довел пуританское голландское назидание до пагубной крайности. Возможно, он выглядел жалко, но он был по-своему принципиальным человеком, принципиальным до фанатизма. Характерная особенность кальвинизма – слишком жесткое соблюдение моральных принципов, и это можно считать как недостатком, так и достоинством голландцев. Оно сыграло роль в формировании ван дер Граафа, Мохаммеда Буйери и даже Тео ван Гога. Убийства ван Гога и Фортейна были совершены из принципиальных соображений.
Волкерт ван дер Грааф был трудным ребенком. Он родился в 1969 году в той же атмосфере маленького протестантского городка, что и премьер-министр Балкененде. Его мать, родившаяся в Англии, была чрезвычайно набожной евангелисткой, а отец – учителем биологии. Природа, животные всегда составляли смысл жизни Волкерта. Когда ему исполнилось пятнадцать, он нашел работу в приюте для травмированных птиц, но вскоре его уволили, потому что с ним было невозможно иметь дело: он спорил по любому поводу, убирал мышеловки, чтобы спасти мышей, приносивших вред птицам, и так далее. Ему не нравилось, что его родители едят мясо, он отказывался сидеть на их кожаном диване и никогда не обедал дома. Не сумев закончить сельскохозяйственный университет в Вагенингене, где изучал проблемы загрязнения окружающей среды, он стал ярым антививисекциони-стом и непримиримым противником интенсивного сельского хозяйства. Если не считать отдельных вспышектемперамента, Волкерт был молчаливым, неприметным человеком – скорее занудой, чем потенциальным убийцей. В 2001 году он влюбился в женщину старше себя. У них родилась дочь, но, даже став счастливым отцом, он все время казался чем-то удрученным. Возможно, это была депрессия. В любом случае, Волкерт чувствовал, что должен сделать что-то важное, чтобы помочь слабым и беззащитным.
Похороны Фортейна были необычным зрелищем, больше похожим на похороны обожаемой всеми королевы или Папы Римского. Он был бы в восторге. В детстве Фортейн мечтал стать Папой Римским.
Он заставлял брата и сестру становиться перед ним на колени и изображать боготворящих его священников. Эти мечты не покидали его и в отроческие годы. «В то время как другие мальчики-католики, возможно, хотели стать епископами, – сказал он репортеру, – меня устраивал только высший сан. Наверное, это свидетельствует о моем сумасбродстве». Целые страницы его автобиографии посвящены описанию похорон Папы Римского Пия XII. Большое впечатление произвела на него и погребальная церемония Марии Каллас. И то и другое – очень не по-голландски.
В Роттердаме похоронный кортеж медленно пробивался сквозь толпы людей. Десятки тысяч человек встречали его и бросали цветы на его пути. За длинным белым похоронным автомобилем ехал «даймлер» самого Фортейна, который вел его дворецкий Герман, невозмутимо слушая хор рабов из «Аиды», доносящийся из автомобильных динамиков. На переднем сиденье, рядом с дворецким, сидели спаниели Кеннет и Карла. Вслед за гробом собаки последовали в собор Святого Лаврентия, где должна была состояться заупокойная месса. Толпа умиленно взирала на эту сцену, люди закатывали глаза и кричали: «Пимми, спасибо, Пимми, спасибо!» Кто-то затянул английский футбольный гимн You'll Never Walk Alone («Ты никогда не будешь один»). Пели и гимны болельщиков местной футбольной команды «Фейеноорд».
Футбольные гимны могли бы показаться неуместными на похоронах политика, не проявлявшего ни малейшего интереса к спорту. «Аида» была ему намного ближе. Но, если задуматься, тут нет ничего странного. Стадион в значительной степени заменил церковь как место для совместного пения и прочих проявлений коллективной преданности. А эмоции, вызванные Фортейном – ностальгия, недоверие к чужакам, преклонение перед героями, – были те же, что и у футбольных болельщиков.
Когда привезли гроб, толпа пришла в неистовство, люди вопили, свистели, кричали, как будто их команда забила гол. В соборе каждому приглашенному дали по белой розе. Одна из поклонниц Фортейна, хорошо одетая дама средних лет, заметила Ада Мелкерта, лидера социал-демократов, сосредоточенного лысеющего мужчину в очках, и прошипела ему: «Добился-таки своего, мерзавец!» Парадоксальная ситуация: типичный серьезный политик левоцентристского толка, всегда считавший, что он на стороне «народа», стал объектом ненависти. В другие времена и при других обстоятельствах толпа могла бы линчевать его. Распорядитель протянул женщине белую розу. Кеннет и Карла залаяли.
