То, что нас будут менять было известно заранее и поэтому «вламывая люлей» генерал просто решил показать на нас свою власть. Видимо ему это доставляло удовольствие. Известие о том, что нас снимут с этого поста лично меня обрадовало, поскольку я уже не мог больше общаться с сербами. Мне было стыдно перед сербами за то, что мы не защищаем их. Я не мог общаться с людьми которые ждали от нас, братьев-славян, помощи и защиты, но не получили этой самой помощи хотя мы вполне могли бы её оказать. К тому же мне очень сильно не нравилось поведение самих сербов. Многие сербы стали относиться к нам как будто ЛИЧНО мы виноваты в бездействии со стороны России. Я никогда не понимал придурков которые слишком многого хотят от обычных людей, в данном случае от простых солдат. Ну если в конце-то концов вам, разлюбезные сербы, так не нравиться бездействие России так и съездите в Москву да плюньте в лицо Ельцину. Зачем показывать свою недоброжелательность нам, простым российским парням? Парням, в большинстве своём готовым помочь, и даже в меру сил помогавшим вам. Короче, огорчало меня поведение некоторых сербов, но всё же чувство стыда перед ними превалировало над всеми другими чувствами. После отъезда из госпиталя я больше не общался ни с одним из косовских сербов.
Наш отъезд из госпиталя состоялся то ли на следующий день, то ли даже через день после приезда генерала. Если бы мы действительно были непригодны к несению службы то нас сменили бы в течении нескольких часов. Скорее всего наша замена была плановая.
Уезжали вечером. Прибывшим парням вкратце объяснили, что тут к чему. Ни какого «пост сдал - пост принял» не было. Наши парни стали собирать вещи и таскать их в БТР. Нам с Толстым было как всегда проще - наш железный дом на колёсах удачно вмещал все наши пожитки. Притащенный с сербского склада большой зелёный железный ящик был привязан нами к одному из люков силового отделения и служил дополнительным хранилищем для не слишком ценных вещей. Более ценные вещи, в первую очередь наши личные вещи, мы хранили внутри машины и доставали их оттуда только по мере надобности. Нам с Толстым собирать было нечего, а вот парни таскали свои сумки и спальные мешки из госпиталя в машину. Наши сборы не остались незамеченными для работающих в госпитале сербов. Происходящее заинтересовало сербов и вскоре они стали спрашивать нас о том, что мы собираемся делать. Уже познакомившиеся с нами сербы видимо опасались что наши непонятные сборы могут сулить им какие-то новые проблемы. На сербские расспросы мы ответили, что уезжаем. Сперва сербы не поверили, но когда всё стало очевидно, весть о нашем скором отъезде быстро разнеслась по госпиталю. Общее настроение сербов выражалось словами «Ура!!! Русские уезжают!!!» Кто-то из девушек-медсестёр реально так и орал.
Не знаю как другие, а я уезжая из госпиталя просто испытывал чувство глубокой усталости. Мне надоело находиться в этом месте, но и приключений мне тоже уже не слишком хотелось. Уезжая из госпиталя я сожалел только о двух вещах. Мне было жаль, что у нас так ничего и не вышло с цыганками, но намного сильнее я жалел, что мы так и не пошли «мочить» албанских боевиков. Я подразумеваю тот случай, когда мы собирались переодеться в гражданскую одежду. Про цыганок всё просто: всегда когда с женщиной не получается близости появляется ощущение как будто что-то упустил. Если хоть однажды её опробовал, то такого чувства нет, тут всё по-другому - или понравилось и хочется ещё и ещё, или «ну зачем я, дурак, вообще к ней полез!». Если же ничего не было, то всегда неприятно себя чувствуешь, на вроде того как себя чувствует ребёнок который шоколадку выронил. Кстати, в этом вопросе женщины совсем мужчин не понимают.
Что же касается несостоявшегося нападения на группу боевиков ОАК-УЧК то тут сожаления более уникального рода. Самостоятельно расправится с бандой злодеев при таких обстоятельствах это ПОДВИГ. Подвиг - это духовное богатство которое навсегда остаётся с человеком. Возможность совершить подвиг представляется не всем и не всегда. Хотеть совершить подвиг и совершить его на самом деле это две разные вещи. Тогда, в Косово, мы имели возможность его совершить на самом деле, но обстоятельства не сложились. С момента описываемых событий прошло уже более десяти лет, но я до сих пор испытываю искреннее сожаление о том, что эти две ситуации не получили интересующего меня развития. Что прошло, того не вернёшь и не исправишь.
Часть пятая. В поле.
Нас отправили на пост номер два. Если всем известный пост номер один находится на Красной площади в центре Москвы, то наш пост номер два находился на окраине аэродромного поля в Слатине. Говоря по-русски пост номер два находился «в ебенях». Лично мне это даже нравилось. Мы приехали туда когда уже начинало смеркаться и поставив БТР на позицию принялись осматривать своё новое место службы. По какой-то причине я абсолютно не помню как и кого мы тогда меняли на этом посту. Пост номер два был построен ещё сербами (у них он наверняка назывался по-другому) и представлял из себя несколько бетонных сооружений.
Основу поста составлял маленький, «вросший» в землю бункер который служил нам казармой. Также там были ДОТ и наблюдательный пункт. Пост частично был обтянут маскировочной сетью. На небольшом удалении от наших позиций располагалось открытое бетонированное укрепление непонятного назначения. По моим предположениям там могло находиться зенитное орудие. Этим укреплением мы не пользовались. Никаких разрушений на территории поста не было, следов бомбардировки в его окрестностях также не наблюдалось. То ли во время бомбардировок этот пост был необитаем, то ли у англичан просто не дошли до него руки. Судя по тому, что абсолютно пустой ДОТ был внутри не замусорен, а так же по достаточно свежему виду его стен, самым разумным было предположить что сербы всё же несли здесь службу.
Ночь на новом месте прошла спокойно. Как обычно кто-то где-то стрелял, как обычно горели сербские дома. Приштина находилась через поле от нас, на значительном удалении. С нашего поста отрывался панорамный вид на ночные пожары в её пригороде. Утром я хорошенько рассмотрел окрестности. Пост находился в самом дальнем конце взлётно-посадочной полосы. Причём полосы не основной, а не то запасной, не то вообще аварийной. Самолёты на неё не садились. В дальнейшем несколько прибывших из России самолётов были «припаркованы» возле нашего поста. Непосредственно от ВПП к посту вела просёлочная дорога.
Я не могу сейчас сориентировать обстановку относительно частей света, скажу лишь что со всех сторон вокруг нас было поле которое заканчивалось с одной стороны пригородными постройками Приштины, с другой стороны какой-то деревней, с третьей стороны ещё одной деревней, а с четвёртой стороны находился комплекс аэродромных построек Слатины. Таким образом пост находился в чистом поле, что безусловно делало наше положение крайне невыгодным. На небольшом удалении от поста нашими предшественниками было поставлено несколько сигнальных мин-растяжек. Для невоенных людей поясню что это такое.
Сигнальная мина представляет из себя зелёную железную трубку сантиметров двадцать длинной и сантиметра три в диметре. Один конец трубки герметично закрыт, а в другом установлен запал с вытягиваемой чекой. К чеке привязывается шнур или проволока которая закрепляется на колышке на небольшом удалении от мины. В случае вытягивания чеки срабатывает запал и из трубки с воем начинают вылетать красные огни, примерно как у обычного фейерверка. Сигнальные мины были установлены для того чтобы хоть как-то обезопасить пост от ночного нападения. «Сигналок» было мало, всего несколько штук.
Мы несли службу таким образом, что Слатина находилась у нас за спиной, Приштина слева, а деревни спереди и справа. В находящейся от нас справа деревне находился соседний пост. Пост охранял дорогу которая шла от Слатины неизвестно куда и проходила через обе упомянутые деревни. Именно по этой дороге в первый день нашей косовской эпопеи на аэродром приехали английские джипы. Джипы продолжали успешно ездить по этой дороге, но уже не в виде колонны, а в виде патрулей, по две-три машины в каждом.
Интересно, что занимаемый нами сербский пост был построен таким образом, что бункер для личного состава был наиболее удалённым от аэропорта объектом, а ДОТ наоборот, был ближе к нему, причём ещё и направлен примерно на аэропорт. Даже вход в ДОТ располагался с противоположной от Слатины стороны. Таким образом пост сербами был ориентирован в сторону аэродрома, как будто сербы собирались не оборонять аэродром, а наступать на него.
Мы же должны были охранять аэродром и поэтому использование ДОТа по назначению было невозможно. В нашем распоряжении оставались бункер и находящийся на небольшой возвышенности наблюдательный пункт. В бункере мы спали и хранили вещи, а на наблюдательном посту наблюдали. Днём наблюдал один человек, ну а ночью естественно двое. От бункера до наблюдательного пункта было метров десять-пятнадцать. Каждый вечер мы выставляли на позицию наш БТР. «Позиция» это так, к слову, на деле БТР просто отъезжал от бункера метров на тридцать и развернувшись носом к дальней деревне, а кормой к Слатине, стоял так всю ночь. Каждым утром Толстый снова уводил машину под прикрытие бункера. Единственным укрытием для БТРа в момент его нахождения на позиции была невысокая куча песка. Куча была высотой примерно до половины БТРа. Кем и для чего была насыпана эта куча я не знаю. Навряд ли наши привозили песок, скорее всего незадолго до вывода своих сил из края сербы собирались провести на этом посту какой-то ремонт да так и не успели ничего сделать. Сербы ушли, песок остался.
