Снабдив парня деньгами, гораздо большей суммой, чем нужно было на билет и посадив его на поезд, с обещанием обязательно приехать порыбачить и привезти хорошие новости, «Сотый» вернулся в лес и доделал дело до конца – перевезя труп человека, пытавшегося насильно увезти Милену, на МКАД, и положив тело под мостом, таким образом, что бы создавалось впечатление падения с этого моста, как раз на парапет головой. Ремни особых следов на запястьях не оставили, так как были надеты после смерти и поверх нижнего края рукавов пиджака. Почему именно так?… – Что бы нашли, да и потому что Алексей считал важным для родных знать, где покоится их родственник.
Может это и малопонятное рассуждение, но исходя из своего понимания жизни, мироощущения и желания, а он, не боящийся смерти, переживал скорее не о том, что могут убить, а о том что захоронят, как собаку в безвестном лесу. И переживал он не за себя – ему то будет все равно, где гнить, а вот отец, сестра и другие…, и знал это точно, будут маяться… Так что, лучше так, как он сделал. Авось и с ним так же поступят.
Доведя до логического конца не им начатое, отправился успокаивать будущую маму, по пути захватив две бутылки красного испанского и огромный букет ее любимых роз.
Вернувшись на, только два дня назад, снятую им квартиру, где ждала Милена, Алексей застал ее еще в состоянии близком одержимости шоком. Все было перевернуто вверх дном, слезы так и не кончились, дрожь раз от раза пробегала через все тело, всегда поражавшая своей натянутостью осанка «сломалась», голос осип, стал низким и хриповатым:
– Я больше так не могу жить, ниии мооогу, ни могу…, ни хочууу!!! Я не хочу ждать и переживать, не хочу оглядываться, я хочу здесь и сейчас…
– И чего же?… – Гримаса усталости, перемешанная с безысходностью, полоснула спокойное обычно лицо «Солдата» – это сразу привело девушку в чувство и напрягло, вернув память на три часа назад. Это испугало, но прекратило истерику:
– Господи! Ты же чуть не погиб, а я…, фууу…, а я вообще… – я так испугалась, когда увидела этого…, он же тогда в ангаре был… ужас, ужас… Я подумала что всё! И как это ты…, прям я и понять ничего не успела, и подумать не могла…
– Не ты одна, они тоже…
– А куда ты их отвез, ты же их не убил?… Хотя надо бы…, особенно этого… – так меня по животу ударил… ой, по груди…, посмотри какой синячище… воть…
– Не переживай, ты их больше не увидишь. Тот что тебя обидел сошел с ума, и я отвез его в клинику, пришлось правда потратиться. Представляешь, врач сказал, что это скорее не последствие удара, а чего-то содеянного. Что-то наподобие нервного перенапряжения, повлекшего отключение мозгом какой-то своей ооотчень важной части… – я не запомнил. Родственники не в претензии наоборот благодарны, что подобрал – он же ничего не помнит, а я быстренько чего-то придумал…
– А второй – совсем мальчик…
– «Совсем мальчик», пожелал заниматься сельским хозяйством и виноделием в предместьях Парижа у своего родственника… – вообще чего он тут делал!? Кстати, обещал в виде извинения присылать «до востребования», с каждого урожая ящик своей продукции, специально для тебя… – За все время пока он говорил не одна мимическая мышца не изменила своего положения, что породило в голове Милены непонятное впечатление, поселившееся ровно посередине между ложью и явной правдой. Губы ее открылись, но так ничего и не произнесли, все что он говорил, могло быть несомненно правдой, правда только в случае если с момента происшествия прошло бы пару недель, но так складно и вкрадчиво звучавшая речь, уже не останавливающаяся на протяжении пятнадцати минут, причем без запинки и с подробностями, придумать, которые, по ее глубокому убеждению, просто невозможно, что заблуждение стало паническим, резко перешедшим в гомерический смех.
Тем временем, видя что его рассказ достиг цели и наконец-то заставил выплеснуть энергию переживаний, он продолжал:
– Ты что, не веришь мне что ли?! Ты мне не веришь?!! Хорошо, вот смотри – он уже прислал две бутылки, не обращай внимание, что испанское, он просто по пути во Францию завернул к двоюродной бабушке в Севилью. Она, кстати, живет… представляешь – соседка Севильского цирюльника…, ну в смысле тех, кто сейчас занимает этот дом. Сущий, мамой клянус!.. Вот и письмо прислал… – Сил смеяться больше не оставалось и Милена уже икая, и слезно умоляя прекратить пытку, держалась за затылок, мышцы которого затекли от постоянного напряжения смехом. Нужна была концовка для полной разрядки и уже откупоривая бутылку из провинции Риоха, Алексей ляпнул совсем противоположное:
– Да не переживай, отомстил я за тебя – застыдил их в конец, и они вырыв себе одну на двоих яму, просто умоляли пристрелить их… Представляешь, стоят на коленях и умоляют, не можем, мол, с таким позором больше жить…
– Ха-ха-ха… и что же… ты же…
– А что я…, я бы с удовольствием…, да «пестик» свой на жвачку променял, хочешь попробовать?…
– Нуууу прааааавдаааа, я сейчас умру…, ну же, Леля!!!..
– Леля, Леля…, да живы они…, вон до сих пор на коленях стоят…, выгляни из окна увидишь… – Девушка было рванула, но после уже совсем без сил подошла на цыпочках, обвила его шею руками и уткнувшись в его плечо тихо, тихо произнесла:
– Почему ты такой хороший – все, все понимаешь, все умеешь…, я тебя очень… люблю… Ты можешь не отвечать… – и так хорошооо. Еще час назад с ума сходила…, а сейчас… уже не от горя и страха, а от тебя… пошли…
Из искры возгорится пламя
«Я на душу смотрел,
А она на меня -
Сквозь коросту
Из дыма, камня, огня…»
(из тюремных дневников автора)
Найдя еще одного Гришиного врага и уничтожив его в спортивном зале недалеко от Белорусского вокзала, «Сотый» мог пока успокоиться, да и сам «Северный» в своих малявах из тюрьмы его постоянно упоминал и просил «Сильвестра» присмотреть за ним, и помочь в случае неприятностей. Все эти бумаги проходили через братьев и соответственно держали их не только в курсе дел, но и давали понять, что предпринимать можно, а что нельзя.
Прошло пол года с момента ареста Гриши, адвокатам дело развалить быстро не получалось, и все же момент освобождения «главшпана» хоть и откладывался, но сомнений не вызывал.
Какая-то необходимость, кажется, передача приобретенного «Солдатом» оружия, привела его в дом Олега Рылева, а точнее в квартиру, которую тот снимал. Неожиданно она оказалась, возможно на время именно его приезда, насыщена человеческим материалом постепенно перерабатываемым в машин – убийц. Каждый, из здесь присутствующих: Рома «Москва», Юра «Мясо», Леха «Кондрат», Вован «Булочник», Серега «Камбала» и Витас… – просто Витас, имел на своем счету по несколько человеческих душ, причем половина их «работ» выглядела ужасающими и нерациональными.
Скажем двое из них всаживали в головы своих целей по обойме, от чего те почти разлетались и становились малопригодными даже для похорон в открытых гробах! Один «красавец» имел привычку убивать не только указанного человека, но и всех, кто это мог видеть, а поскольку мест для стрельбы он не выбирал, то поле его деятельности зачастую носило вид массового убийства.
Исполнительность и неразборчивость в средствах были важнейшими для них качествами и ценились, хотя оплачивались «так себе». Зато многое спускалось им с рук, пока, во всяком случае, в том числе и наркотики, которые в скором будущем всех их, за исключением Сергея и Алексея, свели в гроб, разумеется не совсем естественной смертью.
Пока Олег был занят разговором с приехавшим «Петровичем», которого между собой называли «Слюнявый», за некоторую, вполне выходящую из погремухи, особенность нижней губы.
Ребятки расположившись в огромной зале с белым роялем, камином и барной стойкой, непринужденно забивали «касяки», каждый на свой вкус и со своими ингредиентами. Отравой потяжелей «убивались» к ночи, что бы днем быть работоспособными. Окружив со всех сторон Алексея, и признавая в нем чуть ли не учителя, которого младший Рылев уже всегда ставил в пример, засыпали вопросами и предложениями поучаствовать в раскурке:
– Не, пацаняки, от всей души… Я уже раз попробовал – до сих пор все болит…
– Чем же ты так раскумарился то?…
– Ну не знаю…, поехал с «Африканцами» – Юркой и Димкой в Загорск, на день рождения к «Дроздам», вроде бы пил умеренно, уже собирался свалить, да приехали какие-то, кому-то близкие, и привезли от «ганджубаса до паласа» и понеслась душа голыми пятками в сортирную дырку! Кому что, а у меня сосед слева, «торчубас» плановой конченный… – пыхает и пыхает, я уж и под дым попал и, вроде бы, из-за стола выполз, а он как хвостик все ближе и ближе, а косяк все больше и больше, мало того радостно мне так сообщает: «У меня еще целых два «корабля»…, планокур хренов…, ты кажись тоже не «винтовой», давай «накурю»… – голимый «Спайс», тут еще такого не пробовали!»… – Достал короче… Ну я и «дунул», все равно уже ехать. Сделал один напас, второй, на третий он остановил: «С него прихода не будет, зато плющит, как плюшевого мишку…, хорош пока, больше трех опасно – слона уволакивает»… – Сели мы с этим…«Слоном», голова тяжелеет, все звуки будто издалека, но воспринимаются…, как-тоооо…, все раздельно – каждый разговор, каждое слово, не смешиваются в какофонию, а как ноты в мелодию собираясь, образуют общий фон, не шум, а именно фон, и каждому я могу ответить, потому что каждого говорящего понимаю, вот только…, и тут ловлю себя на мысли, что все происходящее будто помимо меня – ничего себе «прихода не будет»! Вдруг исчезает свет, но я все вижу, правда, как в замедленных съемках, проходят в зал какие-то одинаково одетые люди…, думаю – прогнал скотина, намешал че-то, а сам прется, ржет, слюни разбрызгивая и этих, в камуфляже, водкой опрыскивает и крестит: «Чур меня, чур меня!» – говорит…, пока его под стол не запихнули и прыгать на нем не начал…
