но, справившись в бумажке, звонко заключил, — и трудовой, конечно, интеллигенцией.
Последние слова потонули в неистовом гуле, который тут же на площади перешел в овацию.
Прожекторы смылись с лица Рупорова и, побродив по толпе, упали на подмостки импровизированной сцены. Зазвенела пионерская труба. Играя улыбкой, вперед выступил семилетний карапуз:
Пусть приходит суровый инспектор.
Пусть научный замер он берет.
Не найдет он изъяна в коллекторе —
Его строил рабочий народ.
Грянул хор, но не "а капелла", как подумал было читатель, а под звуки рояля, скрытого где-то за сценой.
Мы, ребята и девчата,
Обещаем вам, отцы,
И мамаши, и папаши,
И жнецы, и кузнецы,
Что отныне, что отныне
Ни в Париже, ни в Берлине,
Ни в одной организации
Нет такой канализации.
Толпа зарыдала от восторга и хотела смять заслон водолазов-дружинников, окружавших помост, но положение спасла детсадовская дюймовочка с огромным белым бантом:
А вода-то,
А вода!
Так прозрачна, холодна!
А в Гудзоновом заливе
Для кишечника вредна.
Хочешь верь, хочешь не верь, читатель, но я собственными глазами видел, как от счастья плакали женщины и громче всех, воспитательница ведомственного детского сада, научившая дитя этим правильным и красивым стихам.
Торжественная часть на этом завершилась, но публике не дали охладеть. Вниманием властно завладел журналист Люсин-Рюмин, которого пригласили вести репортаж об удивительном, первом в Европе,(в Америке, говорят, бывает и почище) забеге по двум параллельным коллекторам. В ожидании спортсменов он вел задушевную беседу со старейшим водопроводчиком столицы.
— Иван Иванович, вы коренной абориген Москвы, вы жили у истоков Неглинки. знали самого Гиляровского — певца, как правильно выразился товарищ Рупоров, московских низов и городской темноты на разломе эпохи. Можно ли представить, чтобы вас, рядового водопроводного ключа, тогда показывали на голубом экране?
Водопроводчик густо покраснел, хрустнул от волнения костьми и уверенно сказал:
— Нельзя!
— А почему, Иван Иванович?
— Темнота была кругом, голь…
— Верно говорит Иван Иванович. Тьма и мрак витали над Неглинкой, скованной льдом неграмотности и кишечных заболеваний, — голосом библейского пророка подтвердил репортер.
В это время небо над площадью начало ворчать. Голос Люсина-Рюмина был уже едва слышен. По широким листьям гортензий забарабанили тяжелые капли. Толпа на минуту замерла и вдруг заколыхалась. На крыши соседних домов словно горстью кинули дробь. И началось!!!
Со стороны Сретенки хамливый поток уже тащил вниз сбитые на бульваре листья и окурки кубинских сигар. Под улюлюканье мальчишек вдоль тротуара от Центрального рынка босиком бежал маленький толстый человечек в насквозь промокшем халате и пытался остановить уносимую ветром пустую бочку. Выскочивший из подворотни дворник хотел остановить бочку метлой, но та, ловко увернувшись, встала на попа, пролетела так несколько метров и хряснулась о столб. Из разлетевшихся жестяных обручей один тут же покатил в подворотню, где его и настиг подбежавший дворник, другой же, перемахнув через решетку Цветного бульвара, повис на дереве, чем смертельно напугал прятавшихся там воробьев.
С другой стороны, от памятника Пушкину, минуя Министерство народного просвещения, на площадь выплыл большой зеленый лоток с весами и горой полосатых арбузов. Верхом на нем, словно всадник на боевом коне, сидела продавщица с распухшим от слез лицом и, отбиваясь от наседавших на нее покупателей, кричала: "Ушла на базу! На базу ушла!"
На следующий день про этот небывалый по силе дождь толковали по Москве много разного. Один сотрудник института философии, случайно оказавшийся из-за ливня в ресторане "Минск", рассказывал, например, что видел, как по улице Горького во весь опор неслась квадрига коней с фронтона Большого театра, а Аполлон, по колено в воде, хлестал их по бокам размокшим лавровым венком и кричал матом по-гречески: "Гони к Яру… Четвертной на водку!"…
Впрочем, какое нам дело до того, что там кричал озябший Аполлон. Для нас важно то, что произошло на Трубной площади. А случилось там удивительное. Крышка люка от старого коллектора вдруг с грохотом подскочила вверх и улетела в сторону Петровского пассажа. В небо взмыл столб воды и выбросил на трибуну атлета, сплошь покрытого мурашками, с потухшим факелом в руке. Заскучавшая было толпа покачнулась и грянула "ура". Толпе почему-то очень понравилось, что первым пришел бегун по старому коллектору. Таков уж, извините, шарм истории. Но главное было даже не это! Из фонтана воды на стоявших ближе к люку почетных гостей и иностранцев стали падать странные, похожие на сабли предметы и, шевелясь, расползаться по сторонам.
— Угри, товарищи! Да это же угри!!! Угри в нашей Не-глинке!!! — вдруг закричал Люсин-Рюмин и стремглав скатился с трибуны…
Но оставим площадь, водолазов-частушечников, духовой оркестр, ахнувший неуместным маршем из-под трибуны. Оставим взволнованного Антона Антоновича Ру-порова, с тревогой смотрящего, как распоясавшийся поток заливает его мечту о персональной пенсии. Оставим и Люсина-Рюмина, пытавшегося вынести из толпы двухаршинного угря. Нам теперь не до них…
Дождь безумствовал всю ночь, барабанил в окна, озорничал на балконе. Гром прокатывался над районами застроек, беспокоя счастливый сон новоселов.
Багиров проснулся от недобрых предчувствий. На балконе шумела поросль выведенной им гибридной моркови "Красный гигант", у которой вместо обычной ботвы вымахивал укроп. Морковь он съедал сам, а укроп отдавал в рабочую столовую. И вот теперь во сне ему почудилось, что кто-то шалит на балконе. Багиров встал с раскладушки (терпеть не мог душных мещанских перин) и, крадучись, подошел к двери. По окну, перехлестывая друг друга, ползли потоки воды. "Хорошо для озимых", — подумал Багиров, распахнул дверь и пошел на грозу. Его обхватила ночь. Тяжелые струи ломались о мускулистые плечи. "Хорошо, хорошо", — шептал он, подставляя лицо ливню.
В постель Багиров вернулся умиротворенный. Через пятнадцать минут он уже спал счастливым детским сном. На нем линяли трусы. А ему снились море и белый пароход, на борту которого по-французски было написано "Geant Rouge". "Надо заняться французским", — во сне подумал Багиров и улыбнулся…
Проснулся он против обыкновения поздно. Пахло цикорием. "Выходной", — догадался Багиров.
В воскресенье спозаранку к ним приезжала Полина Аркадьевна, мать жены, и проводила с ними целый день. Настроение у Багирова, несмотря на беспокойную ночь, было отличное. Он сделал на балконе зарядку и вышел к завтраку.
— Что пишет пресса? — подтрунивая по обыкновению над тещей, спросил Багиров.
Теща с женой уже сидели за столом и ели жареные хлебцы. Полина Аркадьевна, в прошлом корректор в одном из издательств, а ныне пребывающая на пенсии, без газет жизни не
