– Да мы долбили уже.
– Видели. Но вы же на контрольный круг не заходили? Попали-нет?
Макаренко снова почесал затылок.
– Остались у меня ракеты. Долбанем. Только человека дайте местного, чтоб точно указал, куда стрелять.
Двигатели снова зашелестели. В салон вместе с нами забрался сержант-пограничник. Почему-то с овчаркой.
– Это Султан. Он спокойный.
Мы взлетели метров на восемьсот. Погранец азартно тыкал в блистер:
– Вон!!! Вон они!!!
Сноп огня. Теплое дуновение в открытые иллюминаторы. Вертолет снова присел. И тут началось ужасное. Султан с диким воем ринулся в кабину пилотов. Машина заходила из стороны в сторону. Пес тонко скулил и рвал комбинезон Анатолия. Наш проводник с выпученными глазами метался вокруг:
– Фу!!! Султан, фу!!!
Оторвав овчарку от борттехника, пограничник зачем-то начал ее чесать и громко хвалить:
– Молодец, Султан, молодец! Хорооооший пес, хоооороший!
С хабаровским экипажем вертолета. В центре – жертва машины времени – оператор Александр Ламанин
Вертолет снижался, погранец оправдывался:
– Он не специально, перепугался. Он не специально. Он спокойный. Хороший пес!
Когда редуктор перестал крутиться и пса увели, Макаренко выпрыгнул на красную глину, закурил и задумчиво произнес:
– Хорооооший пес. Хороооший. Чуть не упали.
Зданович и Коняхин свое путешествие завершили. Переместились в Душанбе и отмокали в батальоне связи. Вот-вот самолет увезет их в Москву. Но, как это бывает в фильмах, – вдруг! Граница зашевелилась. ЧП. А какое? Никто не может сказать. Они в Управление, а там говорят:
– У нас такое! Что даже вам туда нельзя!
Поехали на аэродром. В последний момент в машину прыгнул мужчина, тоже с камерой. Плотненький, добродушный, даже уютный какой-то.
– Романов. Юрий.
– Откуда вы, Юрий?
– CNN. Стрингер. Тоже из Москвы.
На аэродроме загружался санитарный борт. Командир экипажа о москвичах даже слышать не хотел.
– Это боевая ситуация, мне пассажиров не надо!
Зданович, скрипнув зубами, с угрозой пообещал:
– Сейчас тебе все скажут!
Через десять секунд из распахнутого окна домика дежурных экипажей был слышен его крик:
– Але! «Вагон»! Мне командующего, пожалуйста! Полковник Зданович! Из Москвы!
Здравия желаю! Это Зданович! Вы помните… Да-да, я! Нам необходимо вылететь в место осложнения обстановки! Да! Три человека! Так точно! Есть!!!
Играя желваками, он вернулся к пилоту.
– Слышал?!
– Да.
– Нужно тебя дополнительно связывать с генералом?
– Садитесь.
Уже в полете Коняхин склонился к Здановичу:
– Я думал все, не возьмут. Хорошо, генерал так отреагировал.
– Какой генерал? С ума сошел? Я там сам с собой разговаривал, хорошо в домике никого не было.
Хроникеров перебросили на поляну рядом с тринадцатой заставой «Йол». А там – муравейник. Пограничники, танкисты, пехота, вертолеты вьются. Посередине Масюк.
– Так, Басманов!!! Тебе – взять вот эти две горки!
– Есть.
– Вцепиться зубами, но держать!
– Есть.
Обвешанный оружием парень сосредоточенно покивал и быстро ушел.
– Связь с заставой не появилась?!
– Никак нет!
– Так, давайте, саперы, вперед!
Оказывается, на двенадцатой заставе уже который час шел бой. Нападение.
И моджахеды, и таджикские боевики. Сколько их? Неизвестно. Много. Сначала Масюк пытался высадить ближе к обороняющимся своих десантников. Не удалось. Вертолеты к заставе подойти не могли, их обстреливали, окружающие высоты уже держал враг. Один вертолет боевики даже пытались затянуть на посадку, выходя на частоту авиации на русском языке. Пилоты быстро смекнули и послали боевиков подальше. Часть подмоги отправилась по горам, параллельно ущелью. Основные силы шли по дороге, постоянно снимая фугасы. Медленно двигались, очень медленно. Хроникеры не выключали свои камеры ни на минуту.
Ближе к вечеру у яблоневых садов кишлака Соригор навстречу колонне вышли человек тридцать оборванных, окровавленных пограничников. Все были с оружием. Увидев своих, они, как могли, построились. А Масюк уже командовал:
– Врача мне сюда! Мне нужен немедленно врач, вызывайте вертолет!
Лысый военный в выцветшем маскхалате, сильно заикаясь, доложил:
– Товарищ полковник, представляю вам личный состав двенадцатой пограничной заставы. Оставшиеся в живых находятся перед вами. Заместитель командира заставы лейтенант Мерзликин. Здравия желаю, товарищ полковник.
Масюк обнял его. Многие плакали. Раненых рассадили в теньке. Врачи срезали ножами их окровавленное тряпье и вязали бинты. Среди живых оказался тот самый Ваня из Липецка. Он тоже плакал. Его брат, начальник заставы Михаил Майборода, остался в окопах. Там многие остались.
На следующее утро оператор Романов склонился с камерой над одним из многих присыпанных пылью тел.
– Кто это?
Стоящий рядом офицер смотрел в сторону.
– А? Это… Патрон.
– Кто?
– Майборода.
Оглушенный накануне танковым выстрелом Романов никак не мог расслышать.
– Мальборо?
– Майборода. Михаил. Начальник этой заставы.
Душанбе изменился. Фонтаны, проспекты… «Таджичка», обновленная и недоступная по цене. Дорогие машины. Европейские кафе под открытым небом. Плазменные экраны со жгучей рекламой. Бескрайний зеленый парк в центре города, там, где стояли полки́ двести первой дивизии. А над парком – гигантский государственный флаг. Управление российской погранслужбы осталось на месте. Вот только российских пограничников на Пяндже нет. Все передано таджикским коллегам. Поэтому большое Управление превратилось в маленькое Представительство. Генерал, десятка два-три офицеров, немного служащих.
Иван Майборода щурился и смотрел на солнце. Он то снимал кепку, почесывая лысину, то надевал ее вновь. Из тонкого, жилистого «брата полка» он превратился в кряжистого, средних лет мужичонку с быстрым, сметливым глазом. Мы гуляли по городу. Дима Коняхин, погрузневший полковник в штатском, а рядом я, тоже не помолодевший. Ваня оглядывался, но улиц не узнавал. Он здесь не был. Тогда, в девяносто третьем, его после прилета сразу перевезли в отряд, потом к брату.
Мы с Димой задумали поставить в истории с двенадцатой заставой последнюю точку. Ездили в Липецк, Оренбург, Рязань, Уссурийск, Хабаровск. Особо никто нам ничего не рассказывал. Только генерал Мерзликин в Москве, ну, и полковник в отставке Масюк, живущий на Дальнем Востоке. Масюк плакал. Дважды записывали его интервью, дважды он не мог удержаться. Плакал Герой России Евланов. Он толком ничего не объяснял, но, когда Дима уговорил его посмотреть хронику, у Евланова потекли слезы, он сорвал микрофон и ушел. Со словами:
– Я сейчас разобью ваш компьютер.
Участник боя, бывший солдат, которого мы нашли в Рязани, вообще отказался с нами общаться. Наотрез. Его жена объяснила: да он ничего не хочет слышать о Таджикистане. Мы с ним за пятнадцать лет никогда об этом не говорили.
А вообще, вроде все ясно, хронометраж событий известен, расследование проведено, есть живые свидетели, но… Что-то не то. Посудите сами. В начале второй чеченской кампании я случайно встретил на Ханкале одного офицера, подполковника. Узнал. Он был сотрудником военной прокуратуры, и я как раз встретил его на заставе. После боя. Еще капитаном. И вот он пришел ко мне в гости на чеченскую базу, а я взял да и навесил ему на камуфляж микрофон. Неожиданно. Попросил рассказать о старом расследовании. Подполковник долго молчал. Он сильно нервничал. Потом сказал:
– Я не буду ни о чем говорить.
И ушел. Позже, говорят, этот человек пропал. На него подали в розыск. То ли обвиняли в чем, то ли он сам по себе удалился. Не знаю. И связано ли его исчезновение с нашей историей – тоже не знаю. И вообще, жанр расследования – это не мой конек. Мне бы на войну, где герои сами все рассказывают, только успевай камеру направлять.
А в этой истории стало всплывать много слухов. Говорили, что Масюк за десять часов до нападения приказал поднять на командные высоты людей, но начальника заставы Михаила Майбороды в ночь перед делом на месте не было. Он-де приехал поздно. А Масюку докладывали, что все нормально, посты уже поднимаются в горы, вот-вот займут позиции. На самом деле никто никуда не ходил. А на вершинах утром оказались боевики, они-то и расстреливали заставу с высот. Еще говорили, что первым моджахедов заметил пулеметчик-таджик, но он сделал всего пару выстрелов и убежал, хотя мог сдерживать наступление долго, а его товарищи успели бы подготовиться к обороне. Еще утверждали, что начальник разведки убеждал Масюка до последнего: нападать будут на одиннадцатую заставу, о двенадцатой речи не было. Убеждал, пока не начался бой. Интересно, почему радиостанция так быстро вышла из строя и связь с отрядом моментально прервалась? Да еще этот приказ коменданта, запрещающий хранить боеприпасы в окопах. Склад первым же ударом был уничтожен, и патроны у обороняющихся оказались в большом дефиците. Но самое главное: уже в госпитале участники боя, мол, договорились никому из журналистов ничего не рассказывать. Нигде и никогда. Так, не так… Не знаю. Тогда в госпитале интервью Коняхину и Здановичу дал только Иван Майборода. Сказал, что обязательно останется служить, чтобы мстить.
