И конечно, среди многих достопримечательностей острова, на которые не поскупилась его богатая событиями история, наше внимание не могла не привлечь одна из бухт: местные жители зовут ее «Русская гавань», а иногда «Русский берег».
– Она названа так в честь пребывания здесь эскадры адмирала Ушакова, которая останавливалась в ней во время войны с турками, – рассказывал нам вечером того же дня мэр городка. – Мы храним память о русских, которые защищали нас от турок, и приглашаем карельских поморов создать в Русской бухте свою базу и возить туристов на лодьях вокруг Пороса.
Но вернемся к воротам монастыря Зоодохос Пиги – «Животворный источник», где нас встречал отец Панаритос, пожилой человек с седой бородой, но блестящими молодыми глазами, сверкающими из-под низко надвинутой на лоб черной шапочки. Перед входом, под тенью арки, здешний служитель в рясе вежливо предлагал слишком обнаженным девушкам, в шортах или лосинах, обернуть свои талии серыми полотнищами юбок, дабы не смущать взоров монахов и не гневить самого господа.
Мы проходим сквозь ворота и почтительно ступаем на потрескавшиеся от времени известняковые плиты монастырского двора, где вдоль стен располагаются выбеленные двухэтажные постройки с деревянными верандами под черепичными крышами, скрытые деревьями от нескромных взоров пришлых людей. Здесь же находится школа для детей-сирот, из которых воспитываются будущие священнослужители.
Монастырь был основан афинским митрополитом Яковом двести пятьдесят лет назад на его собственные сбережения и пожертвования верующих. Камни монастыря хранят память о многих событиях и людях и мирных днях жизни тех, кто нашел покой под тяжелыми плитами монастырского кладбища. Здесь же покоятся герои греческой революции, боровшиеся за освобождение своего народа от турецкого рабства. На территорию монастыря перенесена также могила Демосфена из храма Посейдона, что стоит тут же, на острове.
С монастырского двора из-за высоких кипарисов видно море. Немного ниже монастыря – долина, где находится сам «Животворный источник», давший название монастырю. Вода его хоть и не богата минеральными веществами, тем не менее считается целебной. Она исцеляла от разных болезней, в том числе от камней и песка в почках. Сохранились свидетельства, что митрополит сам испытал на себе животворную силу источника.
На первый взгляд монастырь напоминает крепость: окошки-бойницы в кельях, толщина внешней стены почти в метр, потайные люки, тяжелые деревянные ворота закрываются металлическими засовами. Однако внешнее впечатление от монастыря-крепости как бы уравновешивается ощущением покоя, наступающим внутри его стен.
При входе в монастырь под круглым сводом стоят каменные скамьи для нищих, ожидающих подаяния. Рядом небольшое отгороженное пространство, бывшая привратницкая. Привратник следил за тем, чтобы монахи не покидали монастыря без разрешения приора: это и понятно – какой же монастырь без дисциплины. На монастырском кладбище возвышается маленький, но очень живописный храм. На его северной стене – солнечные часы. «Идут» они точно, но только в ясную погоду. Интерьер храма прост: здесь нет фресок, но запоминается мраморный пол из черных и белых плит. Пол был выложен на средства владельцев судов и просто моряков – жителей Пороса, о чем свидетельствует надпись, сделанная в 1804 году.
Природа острова наложила свой отпечаток и на образ жизни монахов, и на устройство монастыря.
Так, в кельях первого этажа в правом крыле нет печей: их отсутствие объясняют мягким климатом здешних мест. При постройке монастыря широко использовались деревянные конструкции из разных пород дерева – кедра, пихты, каштана. Особенно много деталей из местного, поросского, кедра. Из него сделаны ворота, рамы окон и амбразур. Древесина кедра обладает характерным приятным запахом, сохраняющимся долгие годы, и надрезы, нанесенные во время реставрационных работ, подтвердили это свойство дерева.
На первом этаже монастыря сохранились кельи в своем изначальном виде, а на следующем этаже – кельи более позднего времени и трапезная. В западном крыле на первом этаже находятся различные хозяйственные службы: пекарня, сушильные печи, а также библиотека, гостиница для приезжих, конюшня и т.д.
Над всеми постройками возвышается купол церкви.
Мы с душевным трепетом переступаем порог монастырской церкви – первого храма на пути северных паломников, – за стенами которой царит благостная тишина. И лишь ясно слышится голос настоятеля, повествующего о трудной и славной судьбе монастыря, центра культурной, художественной и политической жизни.
Тихо потрескивают горящие свечи в высоком шандале, роняя капли растаявшего воска на круглые медные подставки. Сутана настоятеля почти сливается с темно-коричневым деревом алтаря, до блеска отполированного руками верующих, за которым с пышного позолоченного иконостаса на нас испытующе смотрят лики святых.
Кстати, уже позже я узнал, что не случайно вид монастырского пятиметрового иконостаса, его искусная, богатая резьба поразили наше воображение: и он, и алтарь сделаны еще в XVIII веке вручную из ценных пород дерева. Внимание всех, особенно кто впервые попадает в эту монастырскую церковь, приковывает скромная икона Божьей матери. Ее темная, слегка потрескавшаяся поверхность говорит о преклонном возрасте. Эта чудотворная икона Богородицы, спасшая монастырь от разграбления и сожжения во время турецкого господства. Многие годы она исцеляет всех страждущих и болящих, припадающих к ней. Беспредельность веры в целительную силу иконы доходит до того, что больные, сотворив молитву о выздоровлении, оставляют у иконы записочки о своих недугах, часто с изображением больной части тела, будучи совершенно убежденными в том, что после этого болезнь исчезнет.
Но вот наконец-то долгожданная встреча. Несколько в стороне от иконостаса я вижу большую икону в резном золоченом окладе, увенчанном крестом. Это Святая Мария – работа итальянского художника, основателя Академии изящных искусств в Афинах, Рафаэля Чикколи. Художник жил в монастыре, писал здесь картины, занимался реставрацией икон и ходил на этюды в живописные окрестности монастыря вместе со своей дочерью, которая частенько приезжала к отцу, полюбив остров Порос.
Но случилось непредвиденное: дочь заболела чахоткой и скончалась юной, в расцвете лет – ей шел двадцать второй год. Отец похоронил дочь в монастырском дворе, исполнив ее последнее желание. Долго он не мог прийти в себя, найти душевное равновесие, даже не брал в руки кисти и проводил много времени около ее могилы.
Однажды он пришел к могиле дочери к вечеру, когда закатное сияние бросало на окружающие окрестности необычный отсвет. Отсюда, с монастырского двора, они с дочерью любили смотреть на остров и море. В тот вечер, в 1850 году, у Рафаэля Чикколи зародился замысел новой картины, даже не картины, а иконы, где в образе Святой Марии он запечатлел черты любимой дочери. Мария в правой руке держит скипетр, а в левой – чудесную золотокудрую девчушку, похожую на нее. В этом двойном образе – зрелой и юной жизни – художник отобразил нетленность красоты своей дочери.
Если присмотреться внимательнее, то можно заметить внизу картины-иконы, под облаками, где восседает Мария, пейзаж, запечатлевший живописные окрестности монастыря и сам монастырь на фоне моря и гор.
Так художник сохранил в сердцах людей память о своей безвременно погибшей дочери. А еще он посадил кипарис, который высится на монастырском дворе зеленым обелиском, устремленным ввысь.
Осторожно: длиннокрылая акула, или осьминог всмятку
В этом плавании мне больше всего приносили радость многочисленные бухточки греческих островов, где я отдыхал душой и телом. До чего же они хороши во все времена суток: и безлюдным утром – с прозрачной, чистейшей водой, сквозь которую видишь зеленые колышущиеся водоросли на дне; и в раскаленный полдень, когда с обрывистого берега бросаешься в прохладные тяжелые волны; а при вечернем нежарком солнце неслышная волна набегает на теплый еще песок и ласково обнимает разомлевшее тело.
И всегда около островных бухточек и гаваней мне встречались рыбацкие лодки. На Спросе я поутру купался за молом, где можно было, спрятавшись среди камней, раздеться догола и сколько душе угодно резвиться в жгуче-соленой воде, а на Гидре я спускался по каменным ступеням, вырубленным в скале, и нырял прямо с берега в бирюзовое блюдце круглой бухточки.
В это время почти всегда возвращались рыбацкие лодки, или шаланды, или фелюги, не знаю, как точно их назвать.
В чистом утреннем воздухе, еще не нагретом солнцем, не дрожащем в полуденном мареве, лодочки можно было заметить издалека, едва только они показывались у горизонта.
Они ныряли в волнах, как забавные маленькие птички, многие с поднятыми парусами на коротких складных мачтах. Ближе, ближе – и становятся видны голубые и желтые борта, невысокие надстройки и катушки барабанов на корме на длинных ножках, куда наматываются сети, когда их тащат из моря. Вот уже слышно тарахтенье моторчиков, и юркие посудины швартуются вдоль длинных причалов. Вываливается улов: трепещущие груды живого серебра, и серые причалы и камни набережной расцветают, как диковинные клумбы, от оранжевых, желтых сетей, кучами лежащих повсюду. Их потом будут распутывать и чинить рыбаки и их жены.
