В углу у Буга и Батога остатки немцев и крылатых гусар во главе с Марком Собесским отчаянно отбивались от казаков, которые ударными группами рубили их фронт, брали их в смертельные кольца и стирали в пень. С криками «это вам за Берестечко, это вам за Трилессы» – казаки рубили поляков, и нигде не было им спасения.
Освещенные красными отблесками, все в крови и пороховой копоти летали казаки по уже рассветному полю, настигая метавшихся жолнеров и шляхту, и везде оккупантов настигала неумолимая народная смерть. Гремел сатанинский гвалт и никто, даже если бы захотел, не мог остановить эту страшную резню. Ревело и ревело пламя, пылавшее, казалось, всюду и взлетало огненными языками от грешной земли к окровавленному небу. На валах и везде гроздьями висели и лежали трупы и обрубки человеческих тел, освещенные заревом.
Ужасную и величественную картину яростного сражения, ставшего гигантским костром, уже не принимал человеческий взор. Все пылало вокруг, в лучах восходящего солнца клубился адский черно-багровый туман и стояли низко тучи серой молчаливой стеной и бесчисленные молнии начали бороздить их везде. Не выдержавшее все же ужасной бойни небо зловеще мигало, на мгновение освещая залитое кровью поле, где уже легли трупами десятки тысяч жолнеров, наемников и шляхтичей Польской Короны.
Бушующее пламя подобралось к пороховому складу в самом центре польского лагеря, и ослепительный блеск чудовищным взрывом разорвал пополам все небо, и к самым звездам взлетел страшный грохот. Небо, на котором враз пропало все видимое и невидимое, совсем затянулось мрачным покровом и еще долго-долго катилось вокруг и везде перекатами эхо адского взрыва. Накатившееся из-за Батога жаркое весеннее солнце с ужасом увидело, что вся пятидесятитысячная польская армия превратилась в трупы.
Почти некому было рассказать королю и сенату, о гибели очередного польского войска, в котором смог уцелеть только каждый сотый солдат. Хмельницкий прислал в Варшаву полностью остриженного породистого коня с арканом на шее. Из захваченной характерниками из огня походной канцелярии великого коронного гетмана Речи Посполитой стало ясно, что именно Калиновский приказал отравить Богдана на подписании Белоцерковского мира, и поляки это молча признали. Вся Европа обсуждала самый большой разгром Польши за ее якобы республиканскую историю и говорила, что под Батогом были полякам казацкие Канны. Европейские газеты, появившиеся еще при Ришелье, цитировали заслуженно насмешливое письмо украинского гетмана польскому королю: «Мой сын был в свадебном походе, но тут Калиновский перешел ему дорогу, против человеческого закона, по которому бог дал землю и воду всем людям. Я предупреждал пана гетмана, посоветовав, чтобы он не вставал хлопцам поперек дороги. Прошу вашу светлость извинить моих казаков, этих природных сорвиголов, если они чересчур далеко зашли в своих шутках-жартах».
В Батогской битве Польша лишилась больше половины своих крылатых гусар, основной ударной силы коронного войска. Впоследствии историки многих стран писали, что в этой битве Богдан Хмельницкий блестяще продемонстрировал молниеносность Александра Македонского, точный расчет Ганнибала и умение Наполеона использовать просчеты врага, а в военных академиях всего мира изучали, как под Батогом в 1652 году украинские казаки до битвы деморализовали поляков, сначала показав, как их мало, а потом имитировав, что их много, как их гетман блестяще осуществил дальнее стратегическое, а затем ближнее тактическое заманивание равного по силам и оружию противника, маневрами выманил его из укрепленного лагеря, разделил, внезапно ударил со всех сторон и в ноль стер всю пятидесятитысячную польскую армию.
От победного Батога казацкие полки растеклись по Подолии и Волыни. Вся Украина читала универсал Богдана Хмельницкого о разгроме и уничтожении кварцяного войска во главе с великим коронным гетманом Речи Посполитой: «Я предостерегал свирепого Калиновского, но он посмеялся этим и завязал сражение, которое окончилось совершенным поражением поляков, как это обычно бывает с грабителями и разбойниками, скрытно нападающими на путников в дороге».
Посполитые провожали опять летевших к Балтийскому морю шляхтичей: «Цо, панове, никак ваше колесо фортуны сорвалось с оси? Пригласите же своих хлопов его починить, не марайте своих уродзонных ручек. Цо, нема хлопов, все ушли к Хмелю? Кто бы мог подумать? Получается, что быдло теперь вы, вот и ярмо перед вами. Туда, в ярмо, вам, ясновельможным, и дорога!»
Гетман спокойно и открыто написал королю, что когда Польская Корона опять тупо упрется и не признает право Украины на существование, то опять начнется общая беда: «Прольется много крови с обеих сторон, земля будет разрушена, а мы найдем себе другого государя и силу, которые смогут нас защитить. Дайте нам и самой Польской Короне жить спокойно!»
Богдан, конечно и вопреки многочисленным советам, опять не пошел на Варшаву, избегая международной интервенции на Украину. Он даже не мог перевести всех посполитых в казаки, поскольку за этот страшный пример на него тут же бы накинулись с армиями все европейские монархи, чтобы никому больше было неповадно отказываться бесплатно содержать царственных самодуров-бездельников, их бесконечных родственников и море их придворных холуев и прихлебателей.
Хмельницкий повторял на советах, что королята и шляхта не дадут украинцам равные с ними политические права. Он повторял и повторял, что нельзя без надежных державных союзников даже объявить о создании независимого великого Украинского казацкого княжества, потому что ждущие протектората соседи его не признают, а враги с наемниками скопом сомнут.
Король и сенат Речи Посполитой после Батогского позора повели себя как обычно. На Черниговщину с опозданием привычно попыталось зайти литовское войско во главе с Радзивиллом. Богдан с полками, помня о Кричевском и Небабе, встретил и разнес его у Стародуба, и великому литовскому гетману пришлось быстро соскребать шляхетные остатки с украинской земли и уносить гоноровые ноги в Вильно. В ответ на Стародубский разгром король 13 июля в Варшаве открыл чрезвычайный сейм, продолжавшийся почти месяц. Ян Казимир, официально находившийся в твердом уме и трезвой памяти, объявил «отечество в опасности» и попытался опять собрать посполитое рушение на этих проклятых казаков. Шляхта, понимавшая, что королята снова за деньги поставят во главе нового войска напыщенного дурака-гетмана, который нагло и бездарно поведет ее на очередную гибель, от народного ополчения отказалась, но чрезвычайные налоги на наемников ввела. Во главе новой, пока еще существующей только в теории, кварцяно-наемной армии встал следующий великий коронный гетман, конечно, из семьи Потоцких, сын неудачного отца-старколюбца.
Внимательно следивший за событиями в Варшаве Богдан писал сейму открытое письмо, которое читала вся Речь Посполитая и перепечатали европейские газеты:
«Та война справедлива, когда берут оружие в защиту себя, когда не остается никакого средства, кроме оружия! В несчастное время бесчеловечный Калиновский напал на Украину, грабил, предал страну крайнему разорению. Он покрыл кучами человеческих тел поля берестечские, наполнил трупами болота, степи, леса, запрещал хоронить мертвых, отдавая их на съедение зверям. Он требовал совершенного истребления всех казаков, самым ужасным образом тиранил простой народ, покушался на мою жизнь. Неумолимый, необузданный Калиновский не только терзал людей, но простирал святотатственные руки и на храмы Божьи, похищал все, что желал, переливал церковные колокола, созывавшие православных на молитву, на пушки. Любой умный человек, даже враг, должен сознаться, что Калиновский не имел или рассудка, затрагивая невиновных, или счастья, не одолев вооруженных».
Выслушав письмо, сейм окончательно отказался объявлять посполитое рушение, а чрезвычайный налог на смертный бой с казаками собирался плохо. Хмельницкий смог доказать молчаливо согласившейся с этим Варшаве, что магнаты и королята сами нанимали бродяг и авантюристов, которые бандами переодевались в казаков и татар и вместе с шайками международных мародеров грабили и мучили украинское, польское и еврейское население, и это произвело сильное впечатление в Европе.
В ответ пьяные шляхтичи опять стали орать в бесконечных корчмах и маентках, и Кракове, и Варшаве, и везде, что нужно стереть казаков с лица земли, но в поход на хлопов почему-то не торопились, предпочитая заливаться домашней водкой с разнообразной холодной и горячей закуской.
Умные и честные поляки в сотый раз пытались доказать орущей с удовольствием шляхте, набивавшей свои бездонные карманы результатами чужого подневольного труда, что нужно заканчивать жрать угнетенных людей в три горла, и не только из-за принятого во многих странах человеколюбия, но хотя бы и потому, что уже давно по Европе, благодаря Хмельницкому и самой шляхте, катится слава Великой Польши, как страны, в которой множество благородных по рождению людей совсем не по-христиански наслаждаются издевательствами над себе подобными:
